Истоки: социокультурная среда экономической деятельности и экономического познания

Итак, экономические агенты находятся в тени морального мира, моральный дискурс их почти не касается; тогда как истинные добродетели сияют в свете одобрения беспристрастным наблюдателем. Включение экономического поведения в сферу добродетелей происходило не благодаря особому характеру экономической деятельности или материальных целей, но вопреки – ведь в самой экономике ничего «добродетельного» найти не удается. Такие благоразумные человеческие качества, как трудолюбие и предприимчивость, могут быть названы добродетельными только потому, что их носитель много трудится, не нарушает закон и отказывается от удовольствий в настоящем. Его самоотречение и снискивает одобрение беспристрастного наблюдателя, но названных двух качеств недостаточно, чтобы ввести предпринимателя в круг моральных людей, обладающих действительно моральными добродетелями. Благоразумный человек, конечно, всегда действует по правилам справедливости, но из того, что он поступает справедливо, вовсе не следует, что он выносит суждения о справедливости.

IV

Итак, в сравнении с ТНЧ, моделирующей диалогическое нравственное суждение, БН оказывается совершенно «внеморальным». [608] Изложение в БН никогда не отсылает к тому моральному становлению человеческих поступков, которое изображается в ТНЧ. Регистр БН совсем другой. Мы лучше уясним это, если обратимся к стоической системе, из которой и взяты многие понятия ТНЧ, хотя некоторые положения стоицизма Адам Смит напрямую отвергал. [609]

Согласно стоикам, моральные понятия образуют иерархическую систему. Высшее благо (agathon) постигается внутренним размышлением: нравственно ориентированный человек, устремляясь к благу, достигает бесстрастного отношения к текущим обстоятельствам – точно такого же бесстрастия, которым обладает Божество. По-настоящему добродетельный человек взыскует жизни, в которой разум и природа совпадают, а все добродетели «возвратились» к единой добродетели. Такой человек может быть назван мудрецом в полном смысле. Поступки истинного человека могут быть названы «совершенными деяниями» или «свершениями» (katorthomata), эти поступки внутренне последовательны и отвечают предписаниям разума. Но большинству людей это высочайшее состояние мудрости неведомо или кажется недостижимым. Все эти люди должны избирать «должное» (kathekonta). Выполняя «долг», человек не достигает «свершений», потому что «должное» не обеспечивает правильный моральный настрой ума. Поступая правильно, люди предпочитают разумное неразумному, а также подчиняются правилам, которые и кодифицированы для тех, кто не надеется сам совершить «деяния»: «Правила изложены в виде «должного» для того, чтобы человек достиг определенной цели, но само умонастроение человека при выполнении «долга» не меняется. Человек принимает правила так же, как принимает советы юриста, но не продумывает их и не оценивает смысл ситуации». [610] Такое различие «свершений» и «долга» следует из элитарных установок стоиков: степени мудреца могут достичь немногие, но моральная философия должна изменить всех людей, дав им практические предписания, как согласовать собственную волю с волей других. [611]

Стоическое разграничение моральной истинности и долга во многом предопределило диалогизм ТНЧ и монологизм БН. [612] Над всеми голосами ТНЧ поставлен отрешенный от событий наставляющий голос, провозглашающий высочайшую моральную добродетель. Этот голос принадлежит воображаемому беспристрастному наблюдателю, который только и может быть субъектом морального суждения. Этот высший голос противопоставлен голосу людей, грубому крику толпы, которая признает только правила, и невольно требует себе законов, чтобы жизнь вокруг была нравственной. Строя жизнь по общим требованиям нравственности и в согласии с действующим законодательством, люди живут «прилично» и «избегают сколько-либо заметных постыдных поступков». [613] Таким образом, несмотря на опровержение в «Теории нравственных чувств» основных положений стоицизма, в основании антропологии трактата лежит стоическое различение истинных «свершений», доступных немногим, и «долга», под принуждением признаваемого всеми членами общества. [614] Это различие сохраняется и в «Богатстве народов», потому что добродетели этого трактата – это добродетели «долга», но не «свершений».

В БН полностью отсутствует перекличка голосов, и текст, продолжая наставлять, апеллирует к аналитическим и научным, а не моральным образам.

Автор никогда не критикует нравы обычных людей или общие ошибки «великой человеческой толпы». Экономические отношения признаны нейтральными, и поэтому стремление к лучшему существованию признано естественным, без всех тех оговорок, которые мы встречаем в ТНЧ. [615] Более того, подъем уровня жизни людей, особенно бедняков, признается благотворным для всего общества; если в ТНЧ говорилось о «безделушках» и «игрушках» потребительски ориентированных людей, то в БН восхваляется перспектива, когда все бедные люди будут накормлены, одеты и получат крышу над головой. [616] Дидактический тон требуется только для критики отдельных экономических обычаев и частных установок людей, которые преследуют собственный экономический интерес за счет других людей или за счет интересов всего общества. Например, Смит нападает на купцов и владельцев мануфактур, возмущаясь тем, что иногда их интересы идут вразрез с интересами общества, так что на практике получается, что их собственный экономический интерес отменяет общий интерес. [617] Если говорить в терминах «агента», сопоставив агента экономической деятельности и агента нравственного поступка, зазор между двумя трактатами впечатляет. Добродетели, которые в силу своей специфики программируют экономическое поведение, – это добродетели справедливости и благоразумия, а не добродетели самообладания и благотворения, которые полностью находятся в ведении беспристрастного наблюдателя. Рыночный обмен не знает никакого «ты», поэтому симпатия и дистанцированный взгляд чужды экономической деятельности. Экономическая деятельность имеет в виду только преследование индивидом собственных интересов, ограниченное только действующими в стране законами. Справедливость и благоразумие насущны для безопасности и благополучного развития общества, но если говорить о нравственной стороне вещей, их нельзя назвать высшими достижениями духовной жизни человечества. Если вспомнить метафору Адама Смита, они – «фундамент, на котором держится здание», а не «декор, который его облагораживает». [618] Фундамент этот должен быть непоколебим – ведь нельзя жертвовать безопасностью общества ради непонятного образа «морального совершенства человека».

Итак, преемственность между «Теорией нравственных чувств» и «Богатством народов» может быть обозначена как усвоение стоического иерархизированного представления о нравственной жизни, несмотря на прямое отрицание Смитом центральных положений стоицизма. Оба труда Смита обязаны стоикам самой постановкой моральной проблемы. Конечно, концепции двух книг несопоставимы: в ТНЧ говорится о моральном агенте, а в БН – об экономическом агенте (если говорить о понятиях, на которых строится теоретическая аргументация и научная новизна этих двух работ). Разное понимание агента влияет и на стиль речи, и на манеру представления материала в той и другой работе.

То же самое различие видно и в том, как Смит понимает свободу человеческого действия. Как уже подчеркивалось выше, понятие морального агента в ТНЧ подразумевает свободу волевого действия. А в БН мы встречаем только каузальный подход к экономическим отношениям. Жесткая каузальность подразумевается и в полном заглавии БН, и в многочисленных частных объяснениях. Вот несколько примеров: «Итак, высокая оплата труда, будучи последствием возрастания богатства, вместе с тем является причиной возрастания населения. Жаловаться по поводу нее значит оплакивать необходимые следствия и причины величайшего общественного благосостояния»; «…однако высокая цена вина, по-видимому, является не столько следствием, сколько причиной такой тщательной обработки»; «Транзитная торговля представляет собою естественный результат и признак значительного национального богатства, но она, по-видимому, не является естественной причиной его»; «Вот почему по большей части в Европе городские торговля и фабрики стали не следствием, но причиной и поводом успеха и процветания страны». [619] Главная цель экономического исследования в БН – новое объяснение понятия «годовой продукт» (т. е. меновая стоимость годового продукта земли и труда в пределах страны) и аналитический подсчет того, как определяется годовой продукт. Подсчет в БН предполагает установление причинных связей между различными экономическими переменными внутри единой системы или модели. Только после того как все причинные связи между этими переменными найдены, в БН сразу вводится понятие «экономического поведения агентов», которое и определяет бытие экономической системы. Экономическое поведение определяется Смитом не по аналогии с деятельностью отдельных лиц, при всяком проявлении предприимчивости в целом движимых собственным интересом, но как концептуальная конструкция, характеризующаяся только аналитически, по свойствам экономической системы. [620] Эмпирически данные агенты экономического поведения могут подвергаться в ходе своих начинаний и ответных действий влиянию целого ряда мотиваций, включая как личную заинтересованность, так и невежество, мелочность и косность. Но ради прояснения системы экономических отношений понятие экономического поведения агентов конструируется в БН так, как этого требуют каузальные объяснения. [621]

Наиболее спорен вопрос о том, придерживался ли Смит в обеих работах одной и той же антропологии, читай: одних и тех же представлений о человеческой природе и структуре мотиваций. На это можно ответить, что если понятие «агента» выстроено так, как этого требовала система общенаучных теоретических утверждений, то понятия «морального агента» и «экономического агента» строятся по требованиям совершенно разных дисциплин: моральной философии и экономической науки. Поэтому было бы ошибочным искать подспудную или интегрированную концепцию «человеческой природы», стоящую за обоими трактатами – иначе мы не увидим принципиального различия между двумя разработанными Смитом подходами.

V

В этой работе мы постарались показать, как проведенное М. Бахтиным различие между монологической и диалогической книжной речью помогает уяснить, почему так по-разному представлен агент морального действия у Смита в «Теории нравственных чувств» и «Богатстве народов». Нужно быть внимательным к стилю и форме, чтобы понять некоторые основополагающие пункты теоретического рассмотрения человеческого действия в том и другом трактате. Нельзя, конечно, сводить содержание обеих работ к двум различным способам концептуализации человеческого действия, но невозможно спорить с тем, что понятия «моральный агент» и «экономический агент» – центральные для всего порядка рассуждений в этих работах и что они определяют выбор теоретической аргументации.

Что все это означает для современных споров о проблеме Адама Смита? Прежде всего вопрос о том, как понимал Смит сущность человеческой природы или сущность мотивации, и как эта сущность трактуется в его работах, отступает перед вопросом, как два различных академических дискурса привели к различному теоретическому пониманию человеческого действия. Вопрос не в том, был ли Смит «последователен». Как доказано, оба понимания действия восходят к широкому контексту, развитому в культуре на основе стоической философии, хотя в ТНЧ стоицизм и был подвергнут критике.

Благодаря произведенному исследованию можно лучше понять и отношение между этикой и экономической теорией Смита, которое в последнее время стало предметом широких дебатов. При сопоставлении разного понимания действия агента в двух сочинениях становится ясно, как именно Смит разводил этику и экономику на теоретическом уровне. Без понимания различий в теоретизации действия агента почти невозможно найти этические ключи к решению экономических проблем. Поэтому если уж пытаться преодолеть разрыв между моралью и рынком (если такое преодоление осуществимо), нужно исследовать теоретические проблемы, а не ограничиваться изучением мотиваций.

Перевод с англ. A.B. Маркова и СВ. Коперника © Перевод на русский язык. Издательский дом ВШЭ, 2011