Истоки: социокультурная среда экономической деятельности и экономического познания

Что осталось за кадром?

Вопрос о сущности понятия вероятности не исчерпывает всего многообразия проблем, поставленных как самим Кейнсом в «Трактате о вероятности», так и обсуждаемых в связи с этой работой. Поскольку эти сюжеты не затрагиваются в приведенных в данном разделе материалах, обозначим лишь некоторые из них.

Целый раздел «Трактата» посвящен проблеме индукции. Это вполне объяснимо, поскольку она, говоря словами самого Кейнса, представляет собой «важнейшую и привычную составляющую мыслительной машины». [655] Здесь Кейнс противостоит Дж. С. Миллю и традиции, идущей от Ф. Бэкона и отчасти связанной с Д. Юмом. Он полагает, что нельзя оценивать индукцию с точки зрения ее способности давать достоверное знание, в противном случае она автоматически превращается во «второсортный» метод. Опираясь на собственное представление о вероятности, Кейнс не только стремится «реабилитировать» индукцию как надежный способ получения вероятностного знания, позволяющий прийти к «приблизительным обобщениям», но пытается продемонстрировать, что наше доверие к методу (любому и этому в частности) зависит от того, что мы наблюдали в прошлом. [656] Он утверждает, что в каком-то смысле наша способность делать выводы является следствием применения индукции и аналогии, поскольку мы прибегаем к ним всякий раз, когда учимся на опыте. Обучение же на опыте – это не что иное, как получение выводов из повторяющихся наблюдений.

В «Трактате» заключен и новый взгляд на проблему рациональности, который проявился в «Общей теории» при исследовании поведения инвесторов и финансовых спекулянтов. С точки зрения Кейнса, одной из наиболее важных черт поведения этих экономических агентов является то, что они пытаются справиться с неопределенностью и ограниченностью знания, опираясь не на строгий расчет, а на интуицию и конвенции, и действуют не только по законам экономической теории, но и психологии. В «Общей теории занятости, процента и денег», в статьях «Общая теория занятости», «Экономические возможности наших внуков» и «Мои ранние убеждения» [657] Кейнс касается вопроса о психологической основе стремления людей к обладанию деньгами. Он утверждает, что люди склонны верить в деньги как средство, способное уменьшить если не саму неопределенность, то по крайней мере ее последствия для отдельного человека. Но возникает вопрос, можно ли, и если да, то всегда ли, считать такую веру рациональной! В этом, на мой взгляд, и состоит главная загадка связи между «Трактатом» и «Общей теорией». Однозначного ответа на этот вопрос мы у Кейнса не находим. Однако некоторые рассуждения в его экономических работах, показывающие, что основанное на индивидуальных оценках поведение может приводить к потерям для всей группы, дают определенные основания полагать, что ответ мог быть отрицательным. Во всяком случае, с точки зрения морали Кейнс осуждает погоню за деньгами и ставит под сомнение их способность выполнять роль якоря стабильности в мире неопределенности.

Неопределенность, ее восприятие участниками рынка и реакция на нее, ее последствия для экономики в целом – все эти вопросы сегодня приобретают особый смысл и, можно сказать, бросают вызов экономической теории. Кризисные явления последних лет не только побуждают к обсуждению вопросов эффективности регулирования и совершенствования его инструментов, но заставляют более внимательно отнестись к философским и методологическим основам экономической науки, в конечном счете, признать, что «метод имеет значение». [658] В этом контексте изыскания Кейнса в области философии и логики предстают как интеллектуальная подготовка к возможному будущему прорыву в экономической науке.

Комментарий по поводу перевода термина «belief»

При подготовке текстов этого раздела мы столкнулись с проблемой перевода нескольких важных терминов: «belief», «rational belief» и «degree of rational belief», которая породила дискуссию между экономистами и философами, принимавшими участие в подготовке текстов. [659] Заметим, что до тех пор, пока мы имели дело с экономическими работами Кейнса, проблема перевода слова «belief» не возникала. Хотя оно неоднократно встречалось, например, в «Общей теории», но употреблялось скорее в обыденном, нежели философском, смысле и переводилось как «мнение», «уверенность», «представление», «вера». Так, в издании 1978 г. «Общей теории занятости, процента и денег» в главе 2 читаем: «А вера в то, что работники всегда в состоянии определить свою реальную заработную плату, поддерживалась из-за смешения этого положения с другим…». [660] В главе 22: «Иногда эта точка зрения порождается представлением, что во время бума…» (курсив. – Н. М). [661] И подобных примеров можно привести более десятка.

Интересно, что в главе 12, посвященной долгосрочным ожиданиям и содержащей единственную в работе отсылку к «Трактату о вероятности», в тех местах, где можно было ожидать увидеть в оригинале «belief», Кейнс использует «confidence», «state of confidence», соответственно переведенные как «уверенность», «состояние уверенности». [662] Таким образом, Кейнс – экономист, по крайней мере в терминологии, дистанцируется от Кейнса-философа. Означает ли это, что он признал сам термин «belief» не очень удачным для экономической теории или же хотел подчеркнуть, что для экономистов в отличие от философов тонкости смысла не так важны, – сказать трудно.

Сегодня в экономических текстах, или, лучше сказать, в текстах для экономистов, можно встретить различные переводы слова «belief», – «вера», «уверенность», «убежденность» [663] и даже «верования» (в том числе «вероятностные верования» [664] ), причем, похоже, экономистов это не очень беспокоит.

Однако для философов проблема, по-видимому, существует. В Философской энциклопедии, изданной в 1960-е годы, «belief» переводится как «уверенность» и соответственно «degree of rational belief» – как «степень разумной уверенности» (см.: Пятницын В. Вероятностная логика; Яглов А. Вероятность // ФЭ. Т. 1. С. 242–244, 244–247). В Новой философской энциклопедии (М., 2010) мы вновь встречаемся со «степенью уверенности» (Васюков В.Л. Вероятностная логика. Т. 1. С. 386–387), но также находим и «степень подтверждения» (Сачков Ю.Б. Вероятность // Там же. С. 387–388/ Проблема перевода этого термина возникла не только при работе над текстами Кейнса. При издании на русском языке «Начал прагматизма» Ч.С. Пирса переводчики объяснили свой выбор русского слова «убеждение» тем, что, во-первых, по их мнению, для Пирса между «belief» и «faith» разницы не было, а во-вторых, в отличие от «веры» слово «убеждение» в русском языке имеет множественное число и выражает завершенность действия, т. е. соответствует приставке «be» в слове «belief». При этом переводчики текста Пирса признали, что глагол «верить» более гибкий, чем любая глагольная конструкция со словом «убеждение», и что в некоторых случаях в работах Пирса присутствует перевод «belief» как «вера». [665]

Л.Б. Макеева, переводившая работы Ф. Рамсея и консультировавшая перевод глав из «Трактата о вероятности», признавая трудности перевода и отсутствие адекватного термина в русском языке, высказалась в пользу слова «вера», сославшись на определенную философскую и логическую традицию, в рамках которой работал Кейнс. В этой традиции «belief» трактуется как отношение, выражаемое словами «считать, что р» или «полагать, что р», где р выражает мысленное содержание, которое в логике называется суждением. Смысл в том, что у человека есть основания, но неполные, принимать р, т. е. он принимает ? на веру; данное отношение является скорее отношением не между человеком и p, aмежду сведениями, которыми располагает человек, и р. т. е. оно является объективным логическим отношением в том смысле, что оно не зависит от человека; если основания для веры в это отношение разумные, то вера является рациональной, а ее степень, согласно Кейнсу, и выражает понятие вероятности. Слово «уверенность», как считает Л.Б. Макеева, в этом контексте подходит меньше, поскольку оно больше ассоциируется с психологическими особенностями человека, что противоречит логической традиции, в которой работал Кейнс и в которой психологизм недопустим.

В итоге мы пришли к тому, чтобы в представленных текстах в основном использовать термин «вера». В отдельных случаях там, где это предпочтительнее с точки зрения русского языка, использовались «уверенность», «убежденность», которые для экономиста и человека, не вникающего в тонкости философии, звучат более привычно и воспринимаются в этом контексте как синонимы «веры». Впрочем, с различными вариантами перевода термина «belief» читатель встретится на страницах и других разделов этого выпуска альманаха.

©Макашева H.A., 2011

Джон М. Кейнс. Трактат о вероятности (избранные главы) [666]

Глава I. Значение вероятности

1. Часть нашего знания мы получаем непосредственно, другую же часть – путем рассуждения. Теория вероятности имеет отношение к этой, приобретаемой путем рассуждения части нашего знания, и рассматривает, в какой степени полученные таким образом выводы являются обоснованными или необоснованными.

В большинстве разделов традиционной академической логики, таких, как теория силлогизмов или геометрия идеального пространства, все рассуждения направлены на то, чтобы продемонстрировать достоверность вывода. Эти рассуждения считаются доказательными. Однако и многие другие рассуждения, которые не претендуют на достоверность, являются вполне рациональными и важными. В метафизике, в науке и в жизни большинство рассуждений, на которых мы по обыкновению основываем нашу рациональную веру, признаются недоказанными в большей или меньшей степени. Таким образом, для философского осмысления этих разделов знания необходимо обратиться к исследованию вероятности.

Путь, который в истории мысли прошла логика, способствовал распространению точки зрения, что вызывающие сомнения утверждения не относятся к ее [логики] предмету. Однако в действительности в нашей интеллектуальной практике мы не уповаем на достоверность и не считаем неразумным прибегать к рассуждениям, которые не являются абсолютно надежными. Если логика исследует общие принципы правильного мышления, то изучение рассуждений, которым разумно придать некоторый вес, относится к ней в той же мере, что и изучение демонстративных рассуждений.

2. Термины достоверный (certain) и вероятный (probable) характеризуют различные степени рациональной веры в отношении некоторого суждения, которую мы испытываем в силу имеющихся у нас разных объемов знания. Все суждения являются истинными или ложными, однако наше знание о них зависит от обстоятельств, в которых мы находимся; и хотя часто удобно говорить о тех или иных суждениях как о достоверных или как о вероятных, такие формулировки отражают связь этих суждений со всем корпусом знания, действительного или гипотетического, но при этом не характеризуют суждения как таковые. В зависимости от того, с каким именно знанием связано это суждение, оно допускает различную степень этой связи, поэтому бессмысленно называть это суждение вероятным, пока не будет определено знание, с которым мы его соотносим.

В этом отношении, следовательно, вероятность может быть названа субъективной. Однако в том значении, которое важно с точки зрения логики, вероятность не субъективна, т. е. она не зависит от человеческих прихотей. Суждение не является вероятным потому, что мы его таковым считаем. Как только факты, определяющие наше знание, даны, тотчас же объективно устанавливается то, что вероятно, а что невероятно при данных обстоятельствах, причем от нашего мнения это уже не зависит. Теория вероятности является, следовательно, логической теорией потому, что она изучает степень веры, которая рациональна в данных условиях, а не просто убеждения отдельных индивидов, которые могут быть, а могут и не быть рациональными.

При данном корпусе непосредственного знания, которое составляет наши исходные посылки, эта теория говорит нам, какие еще разумные заключения, достоверные или вероятные, могут быть посредством правильного рассуждения получены из нашего непосредственного знания. Это предполагает использование чисто логических отношений между суждениями, воплощающими наше непосредственное знание, и суждениями, выражающими опосредованное знание, к которому мы стремимся. Какие именно суждения мы принимаем в качестве посылок в наших рассуждениях, разумеется, зависит от характерных для нас субъективных факторов; но отношения, в которых данные суждения находятся к другим суждениям и которые позволяют нам получать вероятные заключения, являются объективными и логическими.

3. Пусть наши посылки представляют множество суждений h, а заключение – множество суждений а, тогда, если знание h обосновывает рациональную веру степени ? в а, мы будем говорить, что существует вероятностное отношение степени а между а и А. [667]

В обыденной речи мы нередко характеризуем заключение как вызывающее сомнения, недостоверное или только вероятное. Однако, строго говоря, эти термины следует использовать либо применительно к степени нашей рациональной веры (rational belief) в данное заключение, либо применительно к отношению между двумя множествами суждений, знание которого дает нам основание иметь соответствующую степень рациональной веры. [668]

4. От термина «событие», игравшего до сих пор такую важную роль в научном лексиконе рассматриваемой нами области знания, я полностью отказываюсь. [669] Авторы, писавшие о вероятности, обычно обращаются к тому, что они называют «наступлением события». В рамках проблем, которые они сначала исследовали, это не влекло за собой отхода от повседневного словоупотребления. Однако теперь эти выражения оказываются весьма расплывчатыми и двусмысленными; и обсуждение истинности и вероятности суждений, а не вероятности событий, оказывается чем-то большим, нежели просто вербальным уточнением и улучшением. [670]

5. Эти общие соображения вряд ли вызовут серьезные возражения. В ходе обычных рассуждений мы постоянно предполагаем, что знание одного утверждения не доказывает истинности второго, и все же дает некоторые основания, чтобы принять его на веру. Мы утверждаем, что нам следовало бы на основании таких-то данных предпочесть такое-то суждение. Мы требуем рационального обоснования тех утверждений, строгое доказательство которых отсутствует. По сути дела, мы допускаем, что некоторые положения могут быть недоказанными, не будучи тем не менее необоснованными. И по зрелом размышлении оказывается, что информация, передаваемая нами при помощи этих положений, не является абсолютно субъективной. Когда мы утверждаем, что Дарвин приводит веские доводы, чтобы мы согласились с его теорией естественного отбора, мы не просто имеем в виду нашу психологическую склонность к тому, чтобы присоединиться к его точке зрения; очевидно, мы намереваемся при этом выразить нашу уверенность в том, что мы ведем себя рационально, рассматривая его теорию как весьма вероятную. Мы считаем, что имеется некоторое реальное объективное отношение между данными, известными Дарвину, и его выводами; оно не зависит от простого факта нашей веры в него и является таким же реальным и объективным, пусть и в иной степени, как и отношение, которое существовало бы, будь обоснование таким же доказательным, как силлогизм. По сути дела, мы претендуем на правильное постижение логической связи между одним множеством суждений, которые мы называем свидетельствами (evidence) и которые, как мы полагаем, нам известны, и другим множеством суждений, которые мы называем нашими заключениями и которым мы придаем больший или меньший вес в зависимости от оснований, сообщаемых первым множеством. Именно на этом типе объективной связи между множествами суждений – типе, который, как мы считаем, правильно нами понимается, когда мы делаем подобные утверждения, – и должно быть сосредоточено внимание читателя.

6. Мы не исказим смысла слов, если будем говорить об этом как о вероятностном отношении. Верно, что математики использовали этот термин в более узком смысле, поскольку они часто ограничивали его применение специальным классом случаев, при которых оно допускает алгебраическое выражение. Однако как общеупотребимое это слово никогда не имело такого узкого значения.

Те, кто изучают вероятность в том смысле, который имеют в виду авторы стандартных трактатов по Wahrscheinlichkeitsrechnung или Calcul des probabilit?s, [671] найдут, что в конечном счете я касаюсь знакомых им сюжетов. Однако, пытаясь разобраться с принципиальными трудностями, с которыми сталкиваются все, изучающие математическую теорию вероятностей, и которые, как известно, остаются нерешенными, мы должны начать с начала (или почти с начала) и рассмотреть наш предмет более широко. Как только математическая вероятность перестает быть самой обычной алгеброй или начинает претендовать на руководство нашими решениями, она немедленно сталкивается с проблемами, против которых ее собственное оружие оказывается совершенно бессильным. И даже если мы в дальнейшем хотели бы использовать понятие вероятности в узком смысле, все же полезно вначале узнать, что оно значит при более широком толковании.

7. Итак, между двумя множествами суждений существует отношение, в силу которого, если нам известно первое из множеств, мы можем соотнести со вторым некоторую степень рациональной веры. Это отношение и составляет предмет вероятностной логики.

Множество недоразумений и ошибок возникло из-за неспособности должным образом учесть этот реляционный аспект вероятности. Из посылок: «из а вытекает о» и «а истинно» мы можем заключить нечто о b – а именно, что о истинно – причем это нечто не будет связано с а. Но если а связано с о так, что знание об а делает веру в вероятность о рациональной, мы не можем заключить о b ничего, что не отсылало бы нас к a ; и неверно, что любое множество совместимых друг с другом посылок, которое содержит а, имеет одно и то же отношение к b . Поэтому говорить: «о вероятно», так же бесполезно, как говорить: «о равно» или «о больше, чем», а утверждать, что поскольку а делает о вероятным, то a и с вместе делают о вероятным, так же безосновательно, как и утверждать, что поскольку а меньше о, то ? и с вместе меньше о.

Таким образом, если в обыденной речи мы именуем некую точку зрения вероятной без дальнейших уточнений, то чаще всего мы выражаемся эллиптически. [672] Мы считаем ее вероятной, когда в нашем сознании явно или неявно присутствуют некоторые соображения, которые мы принимаем в расчет. Мы используем это слово (вероятная) для краткости точно так же, как, например, говорим, что некоторая местность в трех милях, подразумевая, что она в трех милях от того места, где мы находимся, или от некоторой исходной точки, которую имеем в виду. Ни одно высказывание не является само по себе ни вероятным, ни невероятным точно так же, как ни одно место не может быть «удаленным» само по себе; и вероятность определенного утверждения варьируется в зависимости от представленных фактов и доказательств, которые являются, так сказать, исходным пунктом, к которому оно отсылает. Мы можем сосредоточить внимание на имеющемся у нас знании и, относясь к нему как к исходному пункту, рассмотреть вероятности всех остальных предположений (в соответствии с обычной практикой, которая ведет к эллиптической форме обыденной речи). Точно таким же образом мы можем сосредоточиться на предлагаемом заключении и рассмотреть, какую степень вероятности можно было бы ему придать при различных наборах посылок, которые могут образовать корпус знания, имеющегося у нас или у других, а могут быть просто гипотезами.

Можно показать, что этот подход вполне согласуется с тем, что нам известно из опыта. Нет ничего нового в предположении, что вероятность того, что теория истинна, зависит от фактов, свидетельствующих в ее пользу; и часто утверждают, что некоторая точка зрения была вероятной на основании первых попавшихся фактов, однако после получения дополнительной информации оказалась неправомерной. Если знание или гипотезы изменяются, наши заключения получают новые вероятности, но не сами по себе, а по отношению к новым посылкам. Становятся важными новые логические отношения, а именно между заключениями, которые мы исследуем, и нашими новыми предположениями; однако старые отношения между заключениями и прежними предположениями по-прежнему существуют и являются такими же реальными, как и новые. Отрицать, что некоторая точка зрения была вероятной до того, как на более позднем этапе выявились определенные противоречащие ей сведения, было бы так же абсурдно, как и отрицать, прибыв на место назначения, что оно когда-то было отдалено от нас на расстояние в три мили; и эта точка зрения по-прежнему является вероятной по отношению к прежним гипотезам, подобно тому как место назначения по-прежнему отстоит на три мили от нашего исходного пункта.

8. Дать определение вероятности невозможно, если только мы не примем определение степеней вероятностного отношения через степени рациональной веры. Мы не можем анализировать вероятностное отношение, используя более простые понятия. Как только мы перейдем от логики импликаций и категорий истины и лжи к логике вероятности и категориям знания, незнания и рациональной веры, так в центре внимания окажется новое логическое отношение, к которому мы прежде не проявляли никакого интереса, хотя оно и является логическим, и которое невозможно объяснить или определить, пользуясь прежней системой понятий.

Сущность рассматриваемой проблемы не позволяет строго доказать эту точку зрения. Доводы в ее пользу отчасти проистекают из невозможности дать соответствующее определение, отчасти же – из того, что соответствующее понятие представляется нам чем-то новым и независимым. Если утверждение о том, что некоторая точка зрения была вероятной на основании первых попавшихся фактов, однако после получения дополнительной информации оказалась неправомерной, связано не только с психологической уверенностью, то возникает вопрос, как следует определять элемент логического сомнения, или как должна быть выражена его сущность в терминах других неопределяемых понятий формальной логики. Предпринятые до сих пор попытки дать это определение критически рассмотрены в последующих главах. Я не думаю, что хотя бы одна из них адекватно отражает то особое логическое отношение, которое возникает в нашем сознании, когда мы говорим о вероятности того или иного вывода.

По-видимому, в подавляющем большинстве случаев термин «вероятный» используется разными людьми для характеристики одного и того же понятия. Мне представляется, что причина различий во мнениях кроется не в многозначности языка. В любом случае, потребность уменьшить число неопределяемых понятий логики часто может зайти слишком далеко. Даже если в конце концов определение может быть найдено, нет ничего плохого в том, чтобы отложить это до того момента, когда мы достаточно углубимся в предмет нашего исследования. Когда речь идет о «вероятности», объект, возникающий в нашем сознании, настолько хорошо знаком, что опасность из-за отсутствия определения неверно его охарактеризовать меньше, чем если бы речь шла о чем-то весьма абстрактном, непривычном для нашего мышления.