Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга II

104

Вернусь къ описанію дворянскаго раута. Итакъ, вечеромъ, послѣ закрытія Очередного Губернскаго Дворянскаго Собранія, мною былъ приглашенъ отъ лица нашего сословнаго общества весь офицерскій составъ прибывшихъ въ Самару воинскихъ частей.

Въ ярко освѣщенную залу Дворянскаго Собранія, гдѣ въ ожиданіи званыхъ гостей, уже собрались Самарскіе дворяне съ Предводителями во главѣ, стали входить приглашенные, — сначала Губернаторъ Проѣасьевъ, за нимъ генералитетъ: Корпусный командиръ Гернгроссъ, начальникъ штаба Трегубовъ, начальникъ Кавалерійской дивизіи Новиковъ и др.

Поздоровавшись съ хозяевами Собранія, они встали у портрета царствовавшаго Императора и образовали съ подошедшими къ нимъ предводителями особую группу, къ которой, подъ бравурные звуки военно-оркестровой музыки, стали попарно подходить, со своими командирами во главѣ, разодѣтые въ парадные мундиры — молодцеватые Александрійскіе гусары, за ними — конные и пѣшіе артиллеристы, и послѣ нихъ — офицеры пѣхотныхъ полковъ. Всѣхъ ихъ мнѣ, какъ Губернскому Предводителю, поочередно представлялъ генералъ Г ернгроссъ.

Вскорѣ наша сравнительно небольшая зала оказалась переполненной блестящимъ офицерствомъ. Явилось болѣе 300 человѣкъ, такъ что и смежныя съ залой гостиныя были заняты.

Было разнесено шампанское. Я провозгласилъ тостъ за драгоцѣнное здравіе Государя Императора, встрѣченный долго несмолкавшимъ „ура”. Раздалось общее воодушевленное пѣніе народнаго гимна подъ аккомпаниментъ военнаго оркестра. Восторженно былъ принятъ мой послѣдующій тостъ за здравіе Государыни Императрицы Александры Ѳеодоровны, — Августѣйшаго Шефа Александрійскаго полка. Затѣмъ я горячо привѣтствовалъ все офицерство, на что генералъ Гернгроссъ въ задушевныхъ словахъ выразилъ отъ лица всѣхъ войсковыхъ частей Самарскаго гарнизона искреннюю благодарность Самарскому дворянству за оказанное теплое гостепріимство.

Присутствующіе, въ единомъ порывѣ безпредѣльной любви къ Царю и Родинѣ, рѣшили послать черезъ мое посредство телеграмму Государю Императору съ выраженіемъ вѣрноподданическихъ чувствъ. На слѣдующій же день воспослѣдовалъ телеграфный милостивый Высочайшій отвѣтъ, который мною въ особой рамкѣ былъ зацѣмъ поднесенъ Самарскому Гарнизонному Собранію.

Раутъ прошелъ парадно, дружно и съ большимъ подъемомъ. Происходило своего рода „братаніе” мѣстнаго общества съ новоприбывшими представителями славной Императорской Россійской Арміи, которые почувствовали себя на далекой сторонѣ въ уютной и привѣтливо-радушной обстановкѣ. Подобному настроенію немало способствовали наши дворяне, принимавшіе съ чисто-русскимъ помѣщичьимъ хлѣбосольствомъ дорогихъ гостей. Прислуга еле поспѣвала разносить всевозможные прохладительные напитки.

Мнѣ хочется упомянуть въ связи съ описаніемъ военнодворянскаго раута объ одномъ курьезѣ. Надо сказать, что въ Самарѣ подобныя многолюдныя — въ нѣсколько сотенъ человѣкъ — собранія случались рѣдко, и доставать для такого количества людей посуду представлялось дѣломъ довольно затруднительнымъ... Но буфетчикъ Куликовъ все умѣлъ устраивать быстро и безукоризненно. Передъ заздравнымъ царскимъ тостомъ шампанское было разнесено Куликовской арміей вовремя и проворно. Здравица въ честь Государя была мною произнесена и всѣ 400 человѣкъ подняли свои бокалы, присоединивъ свои голоса къ восторженному „ура”. Но тутъ произошло нѣчто ни мною, ни моимъ талантливымъ Куликовымъ совершенно непредвидѣнное. Милѣйшій Николай Васильевичъ Протасьевъ, будучи, какъ Губернаторъ, у всѣхъ на виду, выпивъ до дна изъ бокала, взялъ да и звякнулъ его потомъ о полъ. Примѣръ Губернатора оказался заразителенъ: начался безпощадный бой бокаловъ... Появилась круглая и смертельно поблѣднѣвшая физіономія маленькаго толстенькаго Куликова. Онъ дрожащимъ шопотомъ мнѣ на ухо торопливо доложилъ: „Бокаловъ больше достать сейчасъ никакъ нельзя... Какъ прикажете поступить? — „Замѣните стаканами” — былъ мой, тоже шопотомъ данный, отвѣтъ.

Догадливость и расторопность Куликова одержали верхъ надъ случившейся бѣдой: быстро зальный паркетъ былъ очищенъ отъ груды осколковъ и въ рукахъ участниковъ раута оказалась снова цѣльная посуда, правда, иного формата и объема, что, впрочемъ — не помѣшало дальнѣйшему пріятному времяпрепровожденію.

Въ самый разгаръ общаго веселья и начавшагося „братанія” гостей съ хозяевами, генералъ Гернгроссъ въ одной изъ комнатъ лицомъ къ лицу сталкивается съ Предсѣдателемъ Бугумильской Земской Управы — милѣйшимъ и толстѣйшимъ Петромъ Петровичемъ Дмитріевымъ, представлявшимъ изъ себя десятипудовую человѣческую глыбу... Чудовищная толщина не мѣшала этому благодушнѣйшему человѣку быть у себя добрымъ хозяиномъ и вести свои и общественныя дѣла тихо и хозяйственно. Не прочь бывалъ онъ и повеселиться въ средѣ своихъ добрыхъ знакомыхъ, что выражалось у него въ склонности къ русскимъ мотивамъ, главнымъ образомъ плясовымъ, и хоть рѣдко, но бывали случаи, когда расходившійся Петръ Петровичъ, подъ звуки „Камаринскаго”, проявлялъ даже намѣреніе присѣдать, что обычно сопровождалось нѣкоторымъ нарушеніемъ его костюма...

Встрѣтивъ Петра Петровича, успѣвшаго за нѣсколько часовъ въ достаточной степени „разомлѣть”, Гернгроссъ растопырилъ свои длинныя руки и воскликнулъ: „Вотъ такъ мужчина! Вотъ это такъ настоящая черноземная русская сила!.. Дай тебя обнять, мать сыра-родная земля!” И съ этими словами генералъ распахнулъ виднѣвшуюся изъ-подъ незастегнутаго дворянскаго мундира рубашку и припалъ къ объемистой груди Бугульминскаго колосса. Расчувствовавшійся Петр Петровичъ, въ свою очередь„ крѣпко прижалъ къ своимъ тѣлесамъ стройнаго Гернгросса, воспылавшаго къ нему острой страстью россійскаго патріота...

Утромъ„послѣ раута, Гернгроссъ долженъ былъ появиться по служебному дѣлу въ парадной формѣ, при всѣхъ своихъ орденахъ... Денщикъ его сбился съ ногъ въ поискахъ одной недоетававшей звѣзды съ мечами. Въ тотъ же часъ Бугульминскій Предсѣдатель, проснувшись, почувствовалъ, что его что то колетъ... Запустивъ подъ рубашку свою увѣсистую лапу, онъ, къ своему изумленію, вытащилъ блестящій, но колючій предметъ, оказавшійся Гернгроссовской звѣздой.

Въ то же утро другой Бузулукскій дворянинъ, чрезмѣрно переутомившійся отъ отправленія своихъ хозяйскихъ обязанностей во время раута, — былъ найденъ мирно заснувшимъ... въ Аксаковскомъ музеѣ на „Гоголевскомъ” диванѣ...

Словомъ, раутъ сошелъ удачно — весело и дружно. Сразу же послѣ него между офицерствомъ и мѣстнымъ обществомъ установились наилучшія отношенія, продолжавшіяся до тѣхъ поръ, пока объявленная въ іюлѣ 1914 года война не заставила всѣ войсковыя части срочно покинуть нашу Самару... какъ оказалось, — навсегда!

Январскій раутъ для меня былъ сопряженъ съ немалыми хлопотами и повлекъ за собой нѣкоторыя испытанія.

Офицеры пожелали отплатить нашему дворянству за гостепріимство. Въ качествѣ старшаго сословнаго представителя, я бывалъ вынужденъ принимать рядъ приглашеній. Особенно памятенъ мнѣ банкетъ, устроенный въ мою честь офицерствомъ Александрійскаго гусарскаго полка... Во время завтрака была принесена объемистая чаша, изображавшая собою человѣческій черепъ и вмѣщавшая изрядное количество шампанскаго, какъ мнѣ потом говорили - до двухъ бутылокъ.

Старшій офицеръ принялъ эту чашу и торжественно, в сопровожденіи всѣхъ остальныхъ участниковъ завтрака, поднесъ ее мнѣ... Растерявшись при видѣ цѣлаго колодца шипѣвшей влаги, я сдѣлалъ нѣсколько глотковъ, любезно раскланялся и собирался почти полную мертвую голову вернуть командиру полка. Онъ ее отъ меня не принялъ, а сталъ нараспѣвъ настойчиво повторять: „Пей до дна, пей до дна!” Слова эти подхватили всѣ офицеры. Я пытался передать тяжелую чашу то однму, то другому изъ тѣснымъ кольцомъ окружавшихъ меня офицеровъ... Но всѣ мои старанія оставались тщетны! Я хотѣлъ поставить чашу на полъ, но г. г. офицеры продолжали твердить все то же „Пей до дна, пей до дна!.. Конца этому не предвидѣлось: былъ моментъ, когда я не на шутку пришелъ въ состояніе нѣкотораго нескрытаго озлобленія противъ подобнаго насилія. Но обстановка не мѣнялась! Гусары безпощадно повторяли свое: „Пей до дна, пей до дна!”... Не видя конца подобной своеобразной „Демьяновой ухѣ” я, понадѣявшись на свои силы, рѣшилъ рискнуть и исполнить гусарскую „традицію”... Мысленно благословись, я осушилъ „Петровскій” кубокъ до дна — при общемъ ликованіи гусаръ. Не успѣлъ я это продѣлать, какъ хлѣбосольные хозяева меня подхватили, и нѣкоторое время я проколыхался въ воздухѣ, подбрасываемый мускулистыми офицерскими руками. Однимъ словомъ — не мало претерпѣлъ я на этомъ памятномъ банкетѣ во имя моего дворянскаго представительства, но все же до конца поддержалъ честь и достоинство нашего сословія.

Оцѣнивъ мою стойкость, гусары отмѣтили мою „молодцеватость”, единодушно провозгласивъ меня „почетнымъ” своимъ „корнетомъ”...

Но долженъ признаться, что высокій почетный титулъ мнѣ дался нелегко. Пусть лихіе Александрійцы на меня не претендуютъ, если я имъ теперь сознаюсь, что послѣ всего вышеописаннаго я до смерти боялся приглашеній на ихъ „почетные” завтраки!..

105

Вслѣдъ за дворянскимъ, открылось очередное Губернское Земское Собраніе, продолжавшееся обычно двѣ недѣли и прошедшее въ условіяхъ чисто дѣлового разсмотрѣнія мѣстныхъ общественныхъ пользъ и нуждъ. Политикой больше не занимались. Страсти прошлыхъ лѣтъ, казалось, основательно улеглись...

Собраніе это мнѣ осталось памятнымъ отчасти потому, что наканунѣ его закрытія въ моей семейной жизни произошло одно немаловажное событіе. Раннимъ утромъ 31 января 1911 года появилось у насъ въ семьѣ крошечное новорожденное существо, вскорѣ нареченное Николаемъ, въ честь его дѣда и моего отца. Изстрадавшаяся Анюта ослабѣвшимъ голосомъ спросила: — Кто? — Отвѣтъ послѣдовалъ: — Сынъ... — Лицо ея просвѣтлѣло, и она съ счастливой улыбкой успокоилась. Съ крестинами поспѣшили, справивъ ихъ 2-го февраля, ввиду того что двоюродный мой братъ Николай Михайловичъ Наумовъ, охотно согласившійся быть воспріемникомъ новорожденнаго, торопился послѣ Земскаго Собранія къ себѣ въ Головкино. Крестной пожелала быть моя мать, проживавшая въ то время въ Самарѣ вмѣстѣ съ нами.

Какъ и всѣхъ нашихъ дѣтокъ, Анюта сама выкормила своего младшаго и... послѣдняго ребенка. Его сначала няньчила наша нянька Екатерина, потомъ онъ поступилъ въ распоряженіе бонны — англичанки миссъ Блантъ. Миссъ Блантъ оставалась при своемъ „Кола” во все время войны и начавшейся революціи 1917 года, когда пришлось со всей нашей семьей переѣхать лѣтомъ на жительство въ Крымъ.

Въ Крыму пришлось съ ней разстаться за невозможностью ее содержать послѣ конфискаціи въ 1918 году большевиками всѣхъ нашихъ денежныхъ средствъ.

У бѣднаго нашего Николая позднее дѣтство, начиная съ 1918 года, прошло въ условіяхъ сначала тяжелаго революціоннаго окруженія, эвакуаціонныхъ мытарствъ по Новороссійскамъ и Стамбуламъ, и завершилось бѣженскимъ существованіемъ на южномъ побережьѣ Франціи. Пришлось ему пройти черезъ цѣлый калейдоскопъ разноязычныхъ школъ: ходилъ онъ одно время въ Константинополѣ во французскую школу Доминиканцевъ (1920 — 1921 г.г.); затѣмъ недѣли двѣ посѣщалъ въ Афинахъ такого же типа училище (1921 г.); послѣ обучался въ Ниццѣ въ школѣ „Массена” (1922 — 1924 г.г.). Съ 1924 г. мы его помѣстили въ англійскій колледжъ Мистера Дэйвиса въ Истбурнѣ, гдѣ Коля окончилъ курсъ наукъ, получивъ за спортіивныя побѣды цѣлую коллекцію призовъ въ видѣ всевозможныхъ кубковъ. Въ 1928 г. онъ поступилъ въ Королевскую Земледѣльческую школу въ Сейренсестеръ. Но въ 1929 году, въ силу постигшей насъ финансовой катастрофы (по винѣ нашего Лондонскаго довѣреннаго Ампенова), пришлось Николая взять изъ англійскаго училища и перевести въ Ниццу. Сейчасъ онъ живетъ съ нами, и работаетъ у архитектора Леблана, подготовляясь къ заинтересовавшей его профессіи... „Человѣкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ!” Наканунѣ разразившейся въ 1917 году революціи, я все сдѣлалъ, чтобы обезпечить нашихъ дѣтей: каждой изъ дочерей былъ обложенъ капиталъ въ 350.000 рублей, а оба сына должны были въ будущемъ получить по чудному имѣнію. И вотъ, вмѣсто всего этого, — старшій сынъ въ Бразиліи служитъ въ кофейной конторѣ, а Николай готовится въ архитекторы!...

106

Перевыборы въ Губернскіе Предводители измѣнили мой планъ переѣхать съ семьей въ Петербургъ.

Рѣшеніе наше не покидать Самару встрѣчено было всѣмъ губернскимъ и городскимъ обществомъ съ нескрываемой радостью, да и намъ самимъ тяжело было бы разставаться съ насиженнымъ мѣстомъ, съ обширнымъ кругомъ нашихъ друзей и добрыхъ знакомыхъ, которые выказывали намъ чувства живѣйшей симпатіи, и посильно, а иногда очень энергично, соотрудничали съ нами въ Нашей съ женой общественной дѣятельности.

Въ Самарѣ была крайняя необходимость устроить дѣтскую больницу. Жена, какъ предсѣдательница Ольгинской Общины, выразила согласіе взяться за это дѣло, и обратилась съ воззваніемъ придти на помощь средствами для осуществленія этого большого общественнаго начинанія. Наступила Пасха, и въ числѣ другихъ праздничныхъ визитеровъ приходитъ къ намъ извѣстный самарскій старожилъ, богачъ и благотворитель — Лаврентій Семеновичъ Аржановъ. Посидѣвъ у жены въ гостиной, онъ передъ уходомъ вручаетъ ей пакетъ и говоритъ: „Вотъ Вамъ, Анна Константиновна, вмѣсто краснаго яичка!... Если не хватитъ — скажите! Всегда къ Вашимъ услугамъ!” Съ этими словами Лаврентій Семеновичъ откланялся и вышелъ. Жена вынимаетъ изъ оставленнаго Аржановымъ пакета записку и при ней банковскій чекъ. На запискѣ значилось: „Прошу принять на постройку дѣтской больницы прилагаемую при семъ сумму”. На чекѣ стояла цифра — 500.000 рублей! Года черезъ два, рядомъ съ помѣщеніемъ Ольгинской Общины, была открыта въ великолѣпно оборудованномъ обширномъ зданіи превосходная дѣтская больница, давшая докторскому персоналу возможность примѣнять къ леченію дѣтскихъ болѣзней послѣднія усовершенствованія врачебной техники.

Въ этой больницѣ намъ впослѣдствіи пришлось помѣстить сына Александра, заболѣвшаго скарлатиной — страшной болѣзнью, особо безпощадной въ нашемъ близкомъ семейномъ кругу: отъ нея погибъ младшій братъ жены — Александръ; на всю жизнь была изуродована бѣдная наша дочь Пашенька, и эта же роковая болѣзнь отняла отъ насъ незабвенную нашу старшую дочь Марію въ періодъ ея молодыхъ цвѣтущихъ лѣтъ!... Благодаря безупречному уходу и внимательному врачебному присмотру нашъ мальчикъ Саша былъ спасенъ и счастливо избѣгъ всѣхъ обычныхъ послѣскарлатинныхъ послѣдствій.

Не могу не отмѣтить, что обѣщанія почтеннаго Лаврентія Семеновича не остались пустымъ звукомъ; Аржановъ для завершенія оборудованія дѣтской больницы добавилъ впослѣдствіи еще столько же, что въ общемъ итогѣ составило милліонъ рублей, переданныхъ женѣ, какъ Предсѣдательницѣ Краснокрестной „Ольгинской” Общины.

Разумѣется, что такія исключительныя по своей щедрости пожертвованія были единичными случаями, но Самарскіе жители къ организаціямъ просвѣтительно-благотворительнаго характера, въ которыхъ участвовала моя жена, относились всегда съ особымъ сочувствіемъ и щедрой матеріальной отзывчивостью. Благотворительные базары, „чашки чая”, танцовальные вечера, концерты и спектакли — все это въ зимніе сезоны послѣ самарскаго успокоенія проходило обычно при содѣйствіи Анны Константиновны, которой помогали и дамы и мужчины.

Особой энергіей отличалась въ этомъ отношеніи бодрая тѣломъ и духомъ Варвара Вадимовна Осоргина — незамѣнимый членъ всяческихъ общественныхъ дамскихъ организацій, и въ особенности — Ольгинской Общины Краснаго Креста. Не могу не помянуть добрымъ словомъ выдающихся самарскихъ дамъ-патронессъ: губернаторшу Анну Васильевну Протасьеву, дѣловитую Надежду Васильевну Батюшкову и всѣхъ, кто охотно и любовно содѣйствовалъ женѣ въ ея благотворительной дѣятельности. Возраставшая изъ года въ годъ популярность Анюты въ Самарскомъ обществѣ имѣла непосредственнымъ своимъ результатомъ тѣ значительные денежные или вещевые сборы, которые обычно получались въ итогѣ устраиваемыхъ ею благотворительныхъ зрѣлищъ или раутовъ.

107

Спустя нѣкоторое время послѣ Дворянскаго и Земскаго Собраній, я вынужденъ былъ вернуться въ Петербургъ для участія въ занятіяхъ Государственнаго Совѣта.

Какъ вновь переизбранному Губернскому Предводителю, мнѣ полагалось представиться Государю. Въ этотъ разъ Его Величество оказалъ мнѣ, очевидно, въ силу переизбранія меня на третье трехлѣтіе, особо милостивое вниманіе, удостоивъ меня подробными разспросами по поводу моей частной семейной жизни. Узнавъ, что у меня имѣется сынъ Александръ„ являвшійся по годамъ сверстникомъ Наслѣдника Цесаревича, Государь поинтересовался нашими родительскими видами по поводу его будущаго воспитанія. Въ то время нашему Сашѣ не было еще и 7 лѣтъ; при немъ состояли почтенная мадамъ Дюбюргэ и молодой англичанинъ — мистеръ Мартинъ. Что же касается его будущаго, то я откровенно сознался Его Величеству, что мы пока объ этомъ не думали и еще ничего опредѣленнаго не имѣли въ виду... Въ отвѣтъ на это Государь нѣкоторое время помолчалъ, какъ бы что-то про себя обдумывая, затѣмъ, вскинувъ на меня свои большіе привѣтливые глаза, промолвилъ: „Хотите, я Вашего сына зачислю въ Пажескій Корпусъ?” Меня подобное неожиданное обращеніе Его Величества застигло совершенно врасплохъ, и я сразу ничего даже не смогъ отвѣтить... Государь между тѣмъ добавилъ: „Вашъ сынъ Александръ будетъ моимъ кандидатомъ!” — Спохватившись, я поспѣшилъ поблагодарить за оказанную мнѣ и моему сыну милость и честь...

Отпуская меня, Его Величество произнесъ памятныя слова, которыя я немедленно переслалъ въ письмѣ женѣ въ Самару съ тѣмъ, чтобы она ихъ нашему сыну прочла и передала на вѣчное храненіе. Его Величеству благоугодно было мнѣ сказать слѣдующее: „Передайте вашему сыну, зачисляемому нынѣ въ списки воспитанниковъ Пажескаго Корпуса, чтобы онъ такъ же достойно служилъ своему Царю и Отечеству, какъ его отецъ!” Съ этими словами Его Величество протянулъ мнѣ руку...

Почти до слезъ растроганный, я собирался покинуть Государевъ кабинетъ, какъ вдругъ вспомнилъ обѣщаніе, данное мною въ пріемной комнатѣ моимъ друзьямъ предводителямъ — полтавскому — князю Н. Б. Щербатову и курскому — князю Л. И. Дондукову-Изъѣдинову — испросить разрѣшенія у Его Величества представиться Наслѣднику Цесаревичу. Въ то время вся страна была взволнована тревожными слухами объ остромъ заболѣваніи Его Императорскаго Высочества Алексѣя Николаевича, хотя по послѣднимъ свѣдѣніямъ онъ уже былъ на положеніи выздоровѣвшаго.

Но въ насъ троихъ зародилось непреодолимое желаніе увидать Его Высочество собственными своими глазами, узнать правду. По старшинству службы и чина полагалось мнѣ

первому идти на пріемъ къ Государю, поэтому на меня возложили миссію — исходатайствовать у Его Величества разрѣшеніе представиться Цесаревичу. Государь охотно согласился и поручилъ своему дежурному адъютанту всѣхъ насъ, троихъ Предводителей, проводить къ Его Императорскому Высочеству.

Пройдя длиннѣйшій дворцовый корридоръ, мы были впущены въ одну изъ боковыхъ комнатъ, куда вскорѣ вслѣдъ за нами, въ сопровожденіи того же флигель-адъютанта, не вошелъ, а скорѣе ворвался съ ногъ до головы запорошенный снѣгомъ, раскраснѣвшійся, темноокій, очаровательный мальчикъ — счастье и надёжа монархической Россіи... Одѣтый въ черный, отороченный сѣрой мерлушкой полушубочекъ, въ валенкахъ и въ свѣтлой барашковой шапочкѣ на темнокудрой головкѣ, Наслѣдникъ появился передъ нами весь запыхавшійся, только что оторванный отъ своихъ любимыхъ занятій въ паркѣ, гдѣ онъ со своимъ дядькой, матросомъ Деревенько, ежедневно расчищалъ дѣтской лопаткой дорожки отъ снѣга.¹ На видъ здоровенькій, бодрый и нервно-подвижной, Его Высочество произвелъ на насъ самое радостное, чарующее впечатлѣніе... Отъ сердца нашего отлегло то чувство щемящаго страха за будущее, которое мало-помалу невольно закрадывалось у всѣхъ русскихъ людей изъ-за настойчивыхъ слуховъ про роковую болѣзнь — гемофилію — Наслѣдника Императорскаго Россійскаго Престола.

Видимо не съ особой охотой попавшій по вызову своего отца съ вольнаго воздуха въ душную комнату, и увидавъ передъ собой трехъ большихъ, незнакомыхъ, въ мундиры разодѣтыхъ людей, маленькій Алексѣй Николаевичъ прислонился къ стѣнкѣ и сталъ насъ исподлобья, не особено привѣтливо, разглядывать, какъ бы спрашивая, что намъ отъ него нужно?!... А намъ только одного и хотѣлось— имѣть счастье, хоть на одно мгновенье, увидать передъ собой царственнаго отрока и воочію убѣдиться въ его выздоровленіи... Поочередно представившись, мы поблагодарили Наслѣдника за оказанную намъ милость и пожелали ему добраго здоровья. Все это Его Высочество терпѣливо выслушалъ. Когда же мы кончили, онъ быстро повернулся къ стоявшему около него флигель-адъютанту и заявилъ, что хочетъ вернуться обратно въ паркъ, причемъ намъ бросилъ: „Хотите посмотрѣть, какъ я снѣгъ чищу?” Съ этими словами Наслѣдникъ стремглавъ выскочилъ изъ комнаты въ корридоръ, куда и мы поспѣшили выйти, но Его Высочество уже успѣлъ скрыться.

Довольные всѣмъ видѣннымъ, мы отправились по домамъ, счастливые сознаніемъ, что можемъ сообщить всѣмъ и каждому добрыя вѣсти о состояніи здоровья Наслѣдника Россійскаго Престола.

Спустя нѣкоторое время, мы, трое Предводителей, были осчастливлены совершенно для насъ неожиданной милостью со стороны Государя, приславшаго каждому изъ насъ превосходно исполненный фотографическій, большого формата, поясной портретъ Его Императорскаго Высочества Алексѣя Николаевича въ формѣ Императорскихъ стрѣлковъ. На каждомъ Наслѣдникъ собственноручно, твердымъ яснымъ почеркомъ начерталъ: „Алексѣй”. Не знаю, какъ поступили мои коллеги, я же счелъ своимъ долгомъ портретъ этотъ, въ соотвѣтствующей рамкѣ, передать въ распоряженіе Самарскаго Дворянства, и повѣсить его въ залѣ нашего собранія.

108

Въ первой половинѣ 1911 года мнѣ удалось, въ бытность мою въ столицѣ, провести рядъ самарскихъ ходатайствъ, возбужденныхъ мѣстными общественными органами, главнымъ образомъ касавшихся городского благоустройства. Я содѣйствовалъ скорѣйшему проведенію въ Самарѣ канализаціонныхъ работъ, иниціаторомъ которыхъ являлся умный и энергичный владѣлецъ Жигулевскаго пивовареннаго завода фонъ Вакаио, представившій городу превосходно разработанный спеціалистами планъ, и необходимые чертежи, для осуществленія сѣти городской канализаціи. Это полезное начинаніе тормозилъ городской голова Челышевъ, дѣйствовавшій подъ вліяніемъ личной непріязни къ Вакано. Вотъ почему горожане обратились ко мнѣ, прося моего содѣйствія оздоровленію родного города.

Затѣмъ, мнѣ удалось тогда же добиться отъ Главнаго Управленія Государственныхъ Имуществъ уступки Городскому Самарскому Управленію участка казенной земли, примыкавшей къ городской чертѣ. Самара разрасталась съ исключительной быстротой. Полученіе пустопорожняго обширнаго земельнаго участка явилось для города дѣломъ немаловажнымъ.

Одновременно, я продолжалъ хлопотать объ устройствѣ въ Самарѣ Политехническаго Института, но и тутъ мѣшалъ Челышевъ, которому, очевидно, какъ человѣку властному и крайне честолюбивому, казалось досаднымъ, что иниціатива основанія въ Самарѣ высшаго учебнаго заведенія исходила не отъ него. Волей неволей пришлось мнѣ сдѣлать нѣкоторыя усилія, чтобы отстранить его. Благодаря боевымъ статьямъ „Голоса Самары” и поддержкѣ большинства городского общества, это мнѣ вскорѣ удалось. На мѣсто Челышева, былъ избранъ Самарскимъ городскимъ головой П. Е. Пермяковъ — искренній сторонникъ какъ проведенія городской канализаціи, такъ и устройства въ Самарѣ Политехникума.

Съ Пермяковымъ мы быстро нашли общій языкъ, и въ томъ же 1911 году былъ образованъ подъ моимъ предсѣдательствомъ особый комитетъ по устройству въ Самарѣ Политехникума съ двумя отдѣленіями — коммерческимъ и сельскохозяйственнымъ. Въ комитетъ вошли представители города и земства.

По просьбѣ города и земства, я принялъ также на себя хлопоты передъ Министромъ Финансовъ о скорѣйшемъ преобразованіи Самарскаго отдѣленія Государственнаго Банка въ контору. Дѣло это говорило само за себя. Самара росла и ширилась. Ея крупные торговые обороты вызывали усиленную дѣятельность мѣстнаго отдѣленія Государственнаго Банка, далеко превышавшую закономъ предусмотренные для него предѣлы.

Для богатаго и обширнаго Самарскаго района ощущалась настойчивая необходимость въ расширеніи кредитныхъ операцій Государственнаго Банка и установленіи коллегіальнаго органа управленія и таковой же отвѣтственности вмѣсто единоличной. По буквѣ закона этого можно было достичь лишь при условіи превращенія отдѣленія Государственнаго Банка въ т. н. его „контору”, которыхъ въ Европейской Россіи того времени насчитывалось всего лишь шесть. На подобное преобразованіе требовалось согласіе Министра Финансовъ, и сопряжено это было съ особыми смѣтными, ассигнованіями.

Получивъ отъ управляющаго Самарскимъ отдѣленіемъ Государственнаго Банка А. К. Ершова подробнѣйщія цифровыя данныя и соображенія, я, на основаніи ихъ, составилъ докладную записку, съ которой познакомилъ, прежде всего, П. А. Столыпина, какъ Предсѣдателя Совѣта Министровъ. Между нами произошелъ разговоръ, характерный для тѣхъ крайне натянутыхъ личныхъ отношеній, которыя создались между Столыпинымъ и Министромъ Финансовъ, В. Н. Коковцовымъ.

— Съ тѣмъ, что я прочелъ въ вашей докладной запискѣ, я совершенно согласенъ, — сказалъ мнѣ тогда П. А. Столыпинъ. — Само собой разумѣется, вамъ предстоитъ съ нею ознакомить Министра Финансовъ.... Но предупреждаю васъ: ни слова не говорите Коковцову о томъ, что эта записка была мною просмотрѣна, а тѣмъ болѣе — одобрена. Если вы объ этомъ обмолвитесь — погубите все ваше дѣло!..

О такомъ отношеніи Коковцова къ Столыпину въ то время много говорилось въ законодательныхъ сферахъ и въ столичномъ обществѣ.

Само собой, Столыпинское предупрежденіе я принялъ во вниманіе, когда пришлось быть у Министра Финансовъ въ его служебномъ кабинетѣ и излагать ему сущность самарскаго ходатайства. Коковцовъ, часто проводя рукой по своему слегка раскраснѣвшемуся лицу, и глядя на меня мало привѣтливыми глазами, молча выслушалъ меня и затѣмъ, вмѣсто обсужденія дѣла по существу, задалъ вдругъ вопросъ, показавшійся мнѣ во всѣхъ отношеніяхъ неумѣстнымъ, и для Министра — достаточно безтактнымъ — Скажите, Александръ Николаевичъ! Вы, вѣроятно, съ Управляющимъ Самарскимъ отдѣленіемъ Государственнаго Банка Ершовымъ находитесь въ самыхъ добрыхъ отношеніяхъ? — Вы правы, — отвѣтилъ я, — съ глубокоуважаемымъ А. К. Ершовымъ я, какъ и всѣ самарцы, нахожусь въ наилучшихъ отношеніяхъ! Но; мнѣ кажется, что для того или другого рѣшенія Вашимъ Высокопревосходительствомъ возбужденнаго нами хадатайства имѣютъ первостепенное значеніе не наши съ Ершовымъ отношенія, а тѣ цифровыя данныя, которыя сами за себя говорятъ.

Я привелъ справку, удостовѣрявшую, что Харьковская контора по своимъ оборотамъ стояла ниже Самарскаго отдѣленія.

Коковцовъ мнѣ ничего опредѣленнаго не сказалъ, а спустя нѣкоторое время мы, къ немалому нашему удивленію и даже возмущенію, узнали, что Ершову, пробывшему на службѣ въ Самарѣ болѣе 15 лѣтъ и зарекомендовавшему себя съ наилучшей стороны, предложено было покинуть Самарское отдѣленіе и перевестись въ другое.

Пришлось мнѣ поднять на ноги все, что могло такъ или иначе воздѣйствовать на Коковцова, очевидно посмотрѣвшаго на самарское ходатайство, какъ на мѣру, служившую исключительно для личныхъ выгодъ почтеннаго Ершова. Всѣ самарскіе депутаты сплотились на защиту Александра Константиновича, въ кулуарах Таврическаго Дворца по поводу дѣйствій Министра Финансовъ поднялся шумъ. Дѣйствовалъ и я среди своихъ коллегъ. Въ концѣ концовъ, удалось-таки и Ершова отстоять, и добиться того, что Самарское отдѣленіе было преобразовано въ контору Государственнаго Банка, главнымъ директоромъ которой былъ утвержденъ все тотъ же дѣльный Александръ Константиновичъ.

Весной 1911 года Самарская Городская Дума единогласнымъ своимъ постановленіемъ удостоила меня высокой чести — меня избрали почетнымъ гражданиномъ города Самары, а портретъ мой постановили повѣсить въ городскомъ музеѣ.

Тою же весною мы съ женой успѣли недѣли на двѣ съѣздить въ нашу крымскую очаровательную Гурзувитту, гдѣ на горно-морскомъ просторѣ мы оба съ наслажденіемъ отдохнули, свободные отъ обычно окружавшей насъ житейско-дѣловой суеты...

Лѣтомъ 1911 года мнѣ приходилось, какъ и прежде, бывать довольно часто по своимъ служебнымъ дѣламъ въ губернскомъ городѣ, но большею частью я оставался въ Головкинѣ, гдѣ у меня были начаты давно задуманныя работы по постройкѣ большой вальцовой мельницы промышленнаго типа.

Въ первую голову возникалъ вопросъ о выборѣ надлежащаго мѣста для постройки новой многоэтажной мельницы, отвѣчающей современнымъ требованіямъ производства и рынка. Вставалъ вопросъ — изъ какого матеріала строить новое обширное зданіе, чтобы соблюсти наибольшую хозяйственную выгоду и прочность. Совѣты слышались со всѣхъ сторонъ разные. Счастливый случай натолкнулъ меня въ 1910 году на одну, въ техническомъ отношеніи совершенно новую и мною еще никогда невиданную, самарскую постройку, сыгравшую для меня роль окончательнаго и рѣшающаго совѣтчика. Я обратилъ вниманіе на пристанскій амбаръ для склада всяческаго груза, принадлежавшій пароходной транспортной компаніи „Н. В. Мѣшковъ и Ко”. Ихъ амбаръ былъ выстроенъ одной петербургской фирмой по новѣйшей системѣ — соединенія желѣзобетона съ т. н. пустотѣлыми кирпичами. Легкость, простота и прочность этого сооруженія невольно бросались въ глаза.

Я вступилъ въ дѣловую переписку съ Петербургской фирмой, лично переговорилъ съ ея главнымъ представителемъ. Къ зимѣ 1910-1911 года, я окончательно вопросъ этотъ рѣшилъ, заказавъ соотвѣтствующіе чертежи, и сдалъ всѣ работы рекомендованному мнѣ той же фирмой подрядчику Кузнецову.

Весной 1911 года началась горячая работа по заготовкѣ всего необходимаго для лѣтнихъ строительныхъ работъ. Прибыли изъ Петербурга мастера, свозился на пристань нужный матеріалъ; приступлено было къ производству пустотѣлыхъ кирпичей. Съ уходомъ внешней „долой” воды, выбрано было мѣсто подъ мельничное зданіе и приступлено было на немъ къ выемкѣ земли подъ фундаментъ.

Предпринятое мною желѣзобетонное строительство протекало для меня нелегко. Новизна строительной техники вызывала во мнѣ сомнѣнія и тревогу за успѣхъ предпринятаго дѣла. Надо было имѣть немало устойчивой увѣренности, чтобы идти противъ общаго теченія, создавшагося вокругъ меня не только въ понятіяхъ мѣстнаго крестьянства, но и среди моихъ родныхъ и сосѣдей. Всѣ настойчиво уговаривали меня не затрачивать значительный капиталъ на „безумное”, какъ всѣ говорили, новшество... Окрестные мужички сходились „глазѣть” на невиданныя работы и „промежъ себя балакали”, „жалѣя” барина, до той поры казавшагося имъ какъ бы разумнымъ, а нынѣ „вродѣ какъ бы съ ума спятившаго”, „бросавшаго въ песокъ да въ воду” видимо лишнія свои денежки!..

Особенно много пришлось моему самолюбію переносить прямыхъ и заглазныхъ, часто насмѣшливыхъ, выпадовъ противъ моего начинанія въ первый строительный сезонъ, приходившійся именно на лѣто 1911 года. Земляныя работы по приготовленію обширной площади подъ основаніе мельничнаго корпуса уходили на изрядную глубину (свыше 24 четвертей — 14 фут.). На мѣстѣ выемки оказались сильнѣйшіе родники, безпощадно мѣшавшіе работѣ, въ особенности бетонированію днища и боковъ мельничнаго фундамента. Все это опытные мастера преодолѣли, но, повторяю, съ этого труднаго начала и до благополучнаго конца предпринятая работа стоила мнѣ немало тревогъ и испытаній.

Прошло два года, и тѣ же люди, въ особенности многочисленные сосѣди-мужички, ставшіе вѣрными кліентами нововыстроенной мельницы, на много верстъ красовавшейся днемъ и ночью, благодаря своему яркому электрическому освѣщенію, держали между собою про меня иную рѣчь, частенько выспрашивая у меня, откуда я такой „умственной” постройкѣ научился?!

Тѣмъ же лѣтомъ 1911 года пронеслась надъ Головкинымъ небывалая буря, надломившая, къ величайшему нашему огорченію верхушку садовой великанши — многовѣковой красавицы пихты... Это было какъ бы предупрежденіемъ, что на нашу семью надвигается большое испытаніе. На слѣдующій день младшая наша дочь Пашенька заболѣла скарлатиной въ невѣроятно тяжелой и затяжной формѣ, приковавшей бѣдную дѣвочку почти на 2½ мѣсяца къ постелькѣ и не пощадившей ни одного ея органа — скарлатинозный ядъ постепенно затрагивалъ у нея уши, горло, легкія, сердце, почки и, наконецъ, бросился на мозгъ... Два раза приносили для нея гробъ, искусно сколоченный изъ головкинскаго дуба давнишнимъ нашимъ служащимъ плотникомъ Игнатіемъ. Бѣдная наша Пашенька казалась всѣмъ, даже доктору и нашему духовнику, уже отошедшей въ иной міръ.

Въ послѣдній разъ, когда батюшка о. Александръ читалъ надъ ней, уже совсѣмъ похолодѣвшей, отходную молитву, Пашенька, къ его изумленію, вдругъ медленно подняла скелетообразную прозрачную ручку, довела ее до образка св. Пантелеймона, висѣвшаго сбоку у ея постельки, и глубоко вздохнула. Съ этого момента жизнь стала постепенно къ ней возвращаться. Чудомъ уцѣлѣвшая, но въ конецъ изстрадавшаяся дѣвочка поправилась, но жестокая болѣзнь на всю ея послѣдующую жизнь оставила тяжкіе слѣды. Организмъ бѣдной Пашеньки, ранѣе бывшій въ полномъ смыслѣ цвѣтущимъ, оказался въ корень подорваннымъ. Пришлось приставить къ ней сестру милосердія, показывать ее извѣстнымъ спеціалистамъ заграницей и въ Москвѣ.

Разразившаяся въ 1917 г. революція насъ съ Пашенькой, оставшейся въ силу необходимости въ Москвѣ, разъединила до 1924 года, когда при энергичномъ содѣйствіи доброй Магдалины Ивановны Турицыной удалось Пашеньку вывезти изъ Совѣтской Россіи. Пашенькино леченіе пришлось приспособить къ домашней обстановкѣ нашего Ниццскаго бѣженскаго пребыванія. Чувствуетъ она себя значительно здоровѣе.

109

Вернувшись въ Петербургъ къ началу осенней сессіи занятій Государственнаго Совѣта, я засталъ въ личномъ составѣ правящихъ верховъ значительную перемѣну, явившуюся въ результатѣ убійства 5 сентября 1911 года П. А. Столыпина. Предсѣдателемъ Совѣта Министровъ былъ назначенъ В. Н. Коковцовъ, а Министромъ Внутреннихъ Дѣлъ — А. А. Макаровъ.

Въ столичныхъ руководящихъ кругахъ обдумывали рядъ юбилейныхъ чествованій. Въ 1912 году было столѣтіе Бородинской битвы; въ 1813 году — Романовскія торжества, и въ 1914 году —пятидесятилѣтіе открытія земскихъ учрежденій. Въ предвидѣніи всѣхъ этихъ празднествъ учреждались повсемѣстно, главнымъ образомъ, въ столичныхъ центрахъ, организаціонные подготовительные комитеты.

Въ Самарѣ вопросъ о чествованіи земскаго юбилея былъ внесенъ на очередное Губернское Земское Собраніе 1912 года. Постановили образовать подъ моимъ предсѣдательствомъ „юбилейный” комитетъ, однимъ изъ заданій котораго было устройство въ 1915 году въ Самарѣ юбилейной земской выставки. Самарская Городская Дума отвела для нея превосходное мѣсто на живописномъ волжскомъ берегу. За два года усиленной работы комитета подготовили разнообразнѣйшій выставочный матеріалъ. Разразившаяся война смела всѣ наши расчеты и работы.

На томъ же очередномъ Губернскомъ Земскомъ Собраніи 1912 года произошло мое избраніе въ члены Государственнаго Совѣта. Оно состоялось послѣ моего доклада въ пленарномъ частномъ совѣщаніи губернскихъ гласныхъ о моей дѣятельности въ стѣнахъ Маріинскаго Дворца за истекшее трехлѣтіе. Я обрисовалъ своимъ землякамъ подробную картину политической жизни страны за упомянутый періодъ времени, далъ характеристику партійнымъ группировкамъ членовъ законодательныхъ палатъ, и обрисовалъ занятую мною независимую, чисто земско-дѣловую позицію. Въ концѣ доклада я указалъ, что трудно разбивать свое время между мѣстной общественной работой и столичной.

Несмотря на это, самарцы все же заставили меня вновь войти въ составъ законодателей Верхней Палаты.

Вернувшись съ возобновленными полномочіями подъ крышу величественнаго Маріинскаго Дворца, я предпочелъ заявить себя внѣпартійнымъ, не примкнувъ ни къ одной изъ политическихъ группировокъ, и лишь года два спустя вступивъ въ т. н. „правый центръ”. Подобное внѣпартійное состояніе являлось серьезнымъ препятствіемъ для избранія меня въ разныя подготовительныя комиссіи. Но опытъ истекшаго трехлѣтія мнѣ показалъ затрудненія, которыя приходилось испытывать въ комиссіонныхъ работахъ, благодаря совмѣщенію съ должностью Губернскаго Предводителя. Я счелъ себя вынужденнымъ отстраниться отъ сотрудничества въ комиссіонныхъ занятіяхъ, требовавшихъ сосредоточеннаго и безпрерывнаго къ себѣ вниманія. Къ тому же, съ уходомъ П. Н. Дурново, характеръ правой группы, въ которой я числился, значительно измѣнился къ худшему. Вмѣсто Петра Николаевича, вносившаго въ настроеніе руководимой имъ группы сдерживающее начало и умѣвшаго находить по многимъ законодательнымъ вопросамъ общій языкъ съ инакомыслящими коллегами, — предсѣдателемъ „правыхъ” выбранъ былъ Петръ Петровичъ Кобылинскій — человѣкъ неглупый, но узкій, сухой и крайне нетерпимый. Съ уходомъ Дурново стало замѣтно ощущаться отсутствіе согласованности во взглядахъ и выступленіяхъ членовъ правой группы, которая ранѣе вліяла на общій ходъ занятій Верхней Палаты.

Ослабленіе авторитетности правой группы стало особенно замѣтнымъ съ 1912 года, что не могло не отразиться самымъ выгоднымъ образомъ на усиленіи „центра” и его праваго крыла, т. н. „Нейдгардтцевъ”. Властное и яркое управленіе и законодательное творчество Столыпина трагически оборвалось. Правый центръ, по-прежнему возглавляемый Нейдгардтом, не могъ уже больше называться „партіей шурина” и не являлся группой, имѣющей цѣлью во что бы то ни стало поддерживать законопроекты, исходившіе отъ Правительства.

Съ другой стороны, правый центръ, дѣятельность котораго базировалась на твердомъ исповѣдываніи консервативныхъ началъ и разумной согласованности ихъ съ современными требованіями государственной жизни, являлся серьезнымъ регуляторомъ въ общемъ ходѣ законодательных работъ, выказавъ впослѣдствіи достаточную стойкость въ противоборствѣ образовавшемуся съ 1915 года т. н. „Прогрессивному блоку”. Надо отдать должное мученически погибшему при большевистскомъ погромѣ Нейдгардту, который послѣ кончины Столыпина, продолжалъ руководить „правымъ центромъ” съ большимъ тактомъ и достоинствомъ.

Въ описываемое время „центръ” Верхней Палаты сталъ возглавляться членомъ Государственнаго Совѣта, избраннымъ петербургскимъ земствомъ, барономъ Владиміромъ Владиміровичемъ Меллер-Закомельскимъ. Бывшій конногвардеецъ, Владиміръ Владиміровичъ, выйдя изъ полка, весь отдался земской работѣ, и благодаря своему природному уму быстро завоевалъ симпатіи своихъ земцевъ, избиравшихъ его нѣсколько трехлѣтій подрядъ предсѣдателемъ Губернской Земской Управы. Я познакомился съ Меллеромъ на первыхъ засѣданіяхъ Совѣта по Дѣламъ Мѣстнаго Хозяйства, гдѣ онъ сразу занялъ видное положеніе, какъ незаурядный ораторъ и предсѣдатель одной изъ серьезнѣйшихъ комиссій.

Направленія Владиміръ Владиміровичъ былъ „передового”, смѣло поддерживалъ реформы, хотя онѣ не всегда отвѣчали дѣйствительной потребности и не хранили связи съ цѣннымъ и здоровымъ прошлымъ. Насколько я могъ замѣтить, онъ отличался крайней нетерпимостью къ былому самодержавному строю и къ его пережиткамъ. Это побудило его вступить въ группу членовъ Законодательныхъ Палатъ, образовавшихъ предреволюціонный прогрессивный блокъ. Въ качествѣ предсѣдателя центра, Владиміръ Владиміровичъ пользовался значительнымъ авторитетомъ, и сама дѣятельность этого вліятельнаго центра при немъ отличалась особой энергіей.

Взаимоотношенія между обѣими законодательными палатами въ описываемое мною время оставляли многаго желать. Рѣдкій законопроектъ проходилъ гладко, не возбуждая треній. Дѣятельность Государственной Думы, полномочія которой кончались въ 1912 году, усиленно рекламировалась столичной „передовой” прессой. Думѣ ставился въ заслугу ростъ экономическаго благополучія страны. Та же пресса неустанно подчеркивала якобы ненормальныя взаимоотношенія обѣихъ законодательныхъ палатъ. Россійскому обывателю настойчиво прививалась мысль, что Государственный Совѣтъ принимаетъ всѣ мѣры, чтобы препятствовать продуктивности думской работы.

Между тѣмъ, не мало законопроектовъ, поступавшихъ изъ Государственной Думы, требовало серьезныхъ исправленій. Встрѣчавшіяся въ нѣкоторыхъ думскихъ постановленіяхъ крайности, нерѣдко подсказанныя тѣми или другими соображеніями чисто идеологическаго характера, въ интересахъ государства, сглаживались въ Верхней Палатѣ, гдѣ въ большей своей части сидѣли люди значительнаго государственнаго опыта, руководствовавшіеся въ своихъ рѣшеніяхъ скорѣе велѣніемъ разсудка, чѣмъ подсказомъ одного чувства.

Вспоминается мнѣ одинъ мимолетный, но характерный разговоръ между мною и А. И. Гучковымъ, случившійся въ самый разгаръ междупалатныхъ споровъ по поводу одного земскаго законопроекта.

— Александръ Иванович! — обращаюсь я къ лидеру октябристовъ: — почему вы проектируете ввести столь многочисленное представительство отъ одной только крестьянской куріи?

— Было бы о чемъ торговаться съ вами! — отвѣтилъ, посмѣиваясь, Гучковъ, — Государственный Совѣтъ набавитъ, тогда и мы сбавимъ — иначе съ вами не сладишь!” И вотъ эту-то своего рода „торговлю” предвыборная пресса ставила въ вину Верховной Палатѣ, обзывая ее тормазомъ думской работы, упуская изъ виду тѣ преднамѣренные „торговые” запросы, о которыхъ столь цинично повѣдалъ мнѣ популярнѣйшій депутатъ третьей Думы.

Въ томъ же 1912 году, подъ конецъ существованія третьей Думы, произошли замѣтныя перегруппировки въ политическихъ партіяхъ. Послѣ убійства Столыпина, „націоналисты” несомнѣнно утеряли былое свое вліяніе на общій ходъ думскихъ работъ, и, одновременно, стала усиливаться новообразовавшаяся группа т. н. „прогрессистовъ”.

Несмотря на видимое полное умиротвореніе политическихъ страстей, кипѣвшихъ въ эпоху революціи 1905-1907 г.г., и на какъ будто нормально наладившуюся въ Россіи жизнь; несмотря на нѣкоторую даже предпраздничную приподнятость настроенія среди правительственныхъ сферъ и части, населенія, въ связи съ предстоящими юбилейными торжествами, среди лицъ, близко стоявшихъ къ трону и къ верхамъ-государственнаго управленія, сказывалась подавленность и тревога. Болѣзнь Наслѣдника, нервность Императрицы, безхарактерность Государя, появленіе Распутина, безсистемность общей политики — все это заставляло честныхъ и серьезныхъ, государственныхъ людей не безъ волненія задумываться о положеніи вещей и не безъ опаски смотрѣть на неопредѣленное будущее...

Настроенія эти, главнымъ образомъ, нарастали среди лицъ, консервативнаго направленія, не видѣвшихъ предѣла неопредѣленности политики, вызываемой болѣзненной неустойчивостью характера Государя.

Установленный съ высоты престола 17-го октября 1905-года представительный образъ правленія, по мѣрѣ возстановленія въ странѣ внѣшняго порядка, сдѣлался объектомъ жестокой критики, исходившей изъ двухъ противоположныхъ политическихъ лагерей — отъ крайнихъ правыхъ, вообще враждебно настроенныхъ противъ какого-либо народоправства и считавшихъ его несовмѣстимымъ съ царскимъ самодержавіемъ, и лѣвыхъ группировокъ, отрицательно относившихся къ Государственной Думѣ послѣ Столыпинскаго іюньскаго coup d'Etat.

Борьбу противъ означенныхъ теченій приходилось вести членамъ законодательныхъ палатъ, принадлежавшимъ къ „умѣреннымъ” партіямъ. Въ этомъ отношеніи Дума третьяго-созыва оказалась безусловно на должной высотѣ. Въ ней выдвинулось работоспособное большинство, изъ дѣятелей умѣреннаго направленія, безусловно лояльныхъ къ коронѣ. Въ цѣляхъ упроченія новаго порядка государственнаго управленія, чрезвычайно важно было бы, чтобы с высоты престола къ дѣятельности „законопослушной”, какъ ее тогда называли, третьей Думы было проявлено, въ той или другой формѣ, опредѣленно выраженное довѣріе. Подобное отношеніе состороны короны къ юному народному представительству упрочило бы довѣріе послѣдняго къ Царю. Его безпрерывно подрывали всевозможные слухи, которыми жили столичные политическіе салоны того времени. Царь жилъ не одиноко, но онъ. держался вдали отъ думскихъ дѣятелей той консервативно-умѣренной категоріи, о которыхъ я говорю. Вокругъ престола толпились люди, которые вносили въ дворцовую атмосферу духъ нездоровой критики въ отношеніи далекой отъ придворной жизни Государственной Думы. Среди нихъ было не мало приверженцевъ крайне правыхъ. Они настойчиво напоминали слабовольному Государю, даровавшему странѣ народное представительство, что онъ долженъ ревниво оберегать свои незыблемыя самодержавныя права и не выпускать вожжей изъ своихъ рукъ... Со всѣми этими лицами, какъ и со всѣми, Его Величество держалъ себя ласково и мягко. Въ результатѣ, подобные совѣтчики, въ разговорахъ съ друзьями и знакомыми, неосторожно и безтактно приписывали Государю собственныя мнѣнія и намѣренія. Это порождало безконечные вредные толки, доходившіе до стѣнъ Таврическаго и Маріинскаго Дворцовъ.

Въ сознаніи столичнаго общества и законодательныхъ сферъ создавалось несуразное представленіе, что Царь, самъ вызвавшій къ жизни народное представительство, относится къ нему не только безъ искренняго довѣрія, но съ явной осторожностью и скрытымъ недоброжелательствомъ... Въ столичныхъ верхахъ и въ болѣе широкихъ кругахъ, нарастали нездоровыя противорѣчивыя настроенія. Популярность Государя падала, люди умѣренные даже въ депутатской средѣ переходили въ лагерь оппозиціи. Все это не могло не отразиться на ходѣ выборовъ въ четвертую Думу. Въ общемъ получалась безотрадная картина чего-то туманнаго, недоговореннаго и неопредѣленнаго. Огромная россійская машина был пущена въ ходъ, но рельсъ впереди было не видно.

— Мы находимся въ тупикѣ, — какъ-то сказалъ мнѣ вернувшійся изъ своей заграничной ссылки П. Н. Дурново, — боюсь, что изъ него мы всѣ, съ Царемъ вмѣстѣ, не сумѣемъ выбраться!..

Въ такихъ же мрачныхъ краскахъ охарактеризовалъ мнѣ создавшееся въ странѣ положеніе вещей, зашедшій однажды ко мнѣ въ Европейскую гостиницу, Предсѣдатель Государственнаго Совѣта М. Г. Акимовъ. Для меня это былъ рѣдкій и интересный гость.

Послѣ безжалостнаго революціоннаго урагана и эвакуаціонныхъ мытарствъ, изъ всего что у меня накапливалось въ мирное время въ видѣ записей до 1915 года,² какимъ-то чудомъ уцѣлѣлъ и сейчасъ лежитъ передъ моими глазами сѣренькій листокъ почтовой бумаги. Съ лѣвой его стороны изображенъ миніатюрный силуэтъ памятника Петру Первому, подъ нимъ отпечатано: „Grand Hotel d’Europe“. Бесѣдуя съ М. Г. Акимовымъ, я на этомъ листикѣ карандашомъ вкратцѣ набрасывалъ нашъ разговоръ.

Просматривая теперь эту запись, помѣченную 10-мъ Іюня 1912 года, я постараюсь воспроизвести то, что пришлось мнѣ услышать отъ почтеннаго Михаила Григорьевича.

Онъ началъ съ того, что откровенно жаловался на невыразимо тяжелыя испытанія, павшія на его голову не только въ силу общаго нерадостнаго политическаго настроенія, но и вслѣдствіе его чисто личныхъ тревогъ. Онъ страдалъ въ то время упорной, изнурительной безсонницей и въ то же время мучился тревогой за судьбу тяжко больной дочери.

Согбенный, съ изможденнымъ лицомъ, на которомъ лихорадочнымъ огнемъ горѣли каріе небольшіе глаза, Михаилъ Григорьевичъ обратился съ убѣдительной просьбой ко мнѣ, какъ Самарскому Губернскому Предводителю Дворянства, предпринять на мѣстахъ все возможное, чтобы на предстоявшихъ въ 1912 году выборахъ провести въ. четвертую Государственную Думу дѣйствительно достойныхъ, способныхъ и твердыхъ людей. При этомъ Акимовъ пояснилъ: — дайте намъ депутатовъ консервативно-настроенныхъ, но умѣренныхъ... Отъ крайнихъ правыхъ никому — ни намъ, ни самому Царю — житья нѣтъ!...

Перейдя затѣмъ къ оцѣнкѣ дѣятельности законодательныхъ палатъ, Акимовъ съ особымъ ожесточеніемъ отзывался о лицахъ и группировкахъ, которыя рѣшали вопросы не по существу дѣла, а исключительно во имя торжества своихъ идей или партійныхъ программъ.

— Подобный образъ дѣйствій господъ законодателей нашей съ вами Верхней Палаты — проворчалъ недовольнымъ голосомъ Михаилъ Григорьевичъ — превращаетъ временами само учрежденіе въ нѣкотораго рода „трущобу” (подлинное его выраженіе), изъ которой иногда всѣми силами души хочется выбраться...

Между прочимъ, также не какъ государственнаго практика, а какъ идейнаго дѣятеля, выставлялъ Акимовъ члена Государственнаго Совѣта Манухина (бывшій Министръ Юстиціи), которому было Высочайше поручено обслѣдовать дѣло о безпорядкахъ на Ленскихъ пріискахъ. Руководимый лишь соображеніями человѣческой гуманности, а не государственной необходимости, онъ по мнѣнію Акимова, представилъ все дѣло въ неправильномъ освѣщеніи.

Въ общемъ, Михаилъ Григорьевичъ откровенно мнѣ признался, что, будучи сторонникомъ идеи народнаго представительства, онъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, считаетъ, какъ самую форму, въ которую Витте облекъ россійскую конституцію, такъ и способъ выборовъ въ законодательныя палаты далеко не соотвѣтствовавшими соціально-бытовымъ условіямъ и потребностямъ Россійской Имперіи. На этомъ вопросѣ мы съ нимъ идейно сошлись, и Акимовъ всецѣло присоединился къ моему мнѣнію о цѣлесообразности введенія въ Россіи принципа сессіонное™ законодательныхъ работъ и принятія въ основу россійскаго народнаго представительства прототипа земскихъ учрежденій.

Разговоръ нашъ коснулся затѣмъ наболѣвшаго у всѣхъ насъ вопроса — общаго неустойчиваго положенія страны, которое обуславливалось прежде всего личностью Государя Николая Александровича...

— Государь нашъ — это олицетвореніе полнѣйшей неопредѣленности. Совершенно не знаешь и не угадаешь, что будетъ завтра! — вотъ тѣ подлинныя слова Михаила Григорьевича, которыя я тогда же занесъ себѣ на память. Но этимъ мой собесѣдникъ не ограничился.

Будучи довольно часто вызываемъ Его Величествомъ, и самъ нерѣдко пользуясь своимъ высокимъ званіемъ статсъ-секретаря, Акимовъ могъ ближе другихъ распознавать характеръ своего Государя. Онъ говорилъ, что при всей видимой податливости и мягкости, Его Величество временами обнаруживалъ неожиданную самостоятельность, въ иныхъ случаяхъ производящую впечатлѣніе упрямства. Когда Михаилу Григорьевичу, какъ Предсѣдателю, приходилось передъ Новымъ Годомъ представлять на Высочайшее утвержденіе списокъ членовъ Государственнаго Совѣта по назначенію, намѣченныхъ къ „присутствованію”, нерѣдко Государь не соглашался съ представляемыми списками, настаивая на внесеніи въ него его кандидатовъ, вопреки откровеннаго мнѣнія о нихъ высокосановнаго докладчика...

Вообще Акимовъ смотрѣлъ на личность Государя и на все его ближайшее окруженіе чрезвычайно пессимистично. Съ ужасомъ онъ говорилъ о вновь усиливавшемся вліяніи князя Мещерскаго и съ отвращеніемъ отзывался о Распутинѣ. По его словамъ — среди столичныхъ государственныхъ дѣятелей не разъ возникалъ вопросъ о томъ, какъ обезопасить тронъ отъ случайныхъ закулисныхъ вліяній и образовать вокругъ него особый Верховный Совѣтъ (на подобіе японскаго), или учредить при особѣ Государя Николая II должность личнаго секретаря. Но все это оставалось въ области однѣхъ лишь предположеній, отчасти потому, что затронутый вопросъ встрѣчалъ рядъ чрезвычайныхъ затрудненій для своего. разрѣшенія — отчасти и потому, что изъ устъ самого самодержца трудно было услышать по этому поводу какой-либо опредѣленный взглядъ и отвѣтъ.

— Переживаемъ мы — закончилъ хмурый Акимовъ свою затянувшуюся со мной бесѣду — тяжкое переходное время! Одинъ Богъ знаетъ, къ чему это Россію приведетъ?!.. Мое дѣло старое — мой конецъ не за горами, а вотъ вамъ, молодымъ людямъ, предстоитъ, вѣроятно, еще многое увидѣть!.. Дай Богъ, чтобы все обошлось благополучно!

Слова эти оказались пророческими: Михаилъ Григорьевичъ Акимовъ вскорѣ отъ насъ отошелъ въ вѣчность, а мы, бывшіе „молодые люди”, сдѣлавшись нынѣ „бѣженскими старцами”, на самомъ дѣлѣ дождались такого, чего нашимъ старикамъ и во снѣ не снилось.

¹ Въ описанномъ здѣсь видѣ имѣлись общераспространенные фоторафіи Наслѣдника Цесаревича, изображеннаго среди зимняго ландшафта Царскосельскаго парка въ полушубочкѣ и съ лопаткой въ рукахъ.

² Съ 1915 года и за всѣ послѣдующіе года у меня имѣются повседневіныя записи.