Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга II

144

Хочу теперь также описать банкетъ, запечатлѣвшійся въ моей памяти, не столько въ силу многолюдства и торжественности его обстановки, а скорѣе, благодаря одному привходящему обстоятельству, которое довольно характерно выявило нѣкоторыя своеобразныя стороны франко-русскихъ симпатій...

3-го мая 1916 года, по случаю пребыванія въ Петроградѣ французскаго премьера Вивіани и Министра Снабженія Альбера Тома, Совѣтъ Министровъ и члены обѣихъ законодательныхъ палатъ организовали у Контана торжественный банкетъ. Его устроители имѣли въ виду не только чествовать пріѣзжихъ представителей правительства дружественной державы, но и отмѣтить исполнившееся 25-тилѣтіе существованія франко-русскаго союза.

Въ обширной, ослѣпительно залитой свѣтомъ и красивой декорированной растеніями залѣ, за параллельно разставленными обѣденными столами, размѣстились многочисленные участники банкета, съ французскими гостями, посаженными на центральномъ мѣстѣ. Угощеніе, начиная съ всевозможныхъ закусокъ и кончая изысканнымъ и обильнымъ меню, отличалось обычнымъ русскимъ хлѣбосольствомъ и непревзойденной гастрономической утонченностью извѣстнаго Контана. Наконецъ, появилось шампанское. Полились рѣчи — привѣтственныя и отвѣтныя. Пріятно и небезъинтересно было послушать признаннаго у себя на родинѣ за мастера слова — симпатичнаго по виду Вивіани, но особеннымъ блескомъ краснорѣчія отличился членъ Государственной Думы Василій Алексѣевичъ Маклаковъ, вызвавшій во всѣхъ насъ необыкновенно приподнятое настроеніе, закрѣпившееся поразительнымъ по красотѣ и силѣ неожиданнымъ выступленіемъ знаменитаго Шаляпина. Геніальный пѣвецъ сталъ на эстраду, и подъ аккомпаниментъ рояля съ необычайнымъ воодушевленіемъ исполнилъ французскій національный гимнъ— звучную Марсельезу, которую ему, по шумному и единодушному требованію зачарованныхъ его пѣніемъ слушателей пришлось не разъ повторить

Подъ впечатлѣніемъ талантливыхъ рѣчей и увлекательнаго Шаляпинскаго пѣнія всѣхъ присутствовавшихъ охватилъ восторженный подъемъ, завершившійся самымъ искреннимъ и пылкимъ дружественнымъ братаньемъ русскихъ хозяевъ съ французскими гостями.

Въ разгаръ такого настроенія, я вдругъ почувствовалъ прикосновеніе чьей-то сильной руки. Ко мнѣ подошелъ и видимо хотѣлъ меня обнять сіявшій и раскраснѣвшійся подъ вліяніемъ общихъ патріотическихъ восторговъ — Вивіани.

— Какъ все это хорошо! Какая сила чувств у русскаго народа! — промолвилъ французскій премьеръ.

Взявъ затѣмъ меня подъ руку, онъ пошелъ со мной къ выходу. Банкетъ кончался, и гости уже стали покидать залу. Вивіани вдругъ пріостановился и все съ тою же широко сіяющей улыбкой задалъ мнѣ неожиданный вопросъ, заставившій меня сразу забыть всѣ чары, навѣянныя банкетомъ:

— Ну, а какъ же ваше превосходительство, насчетъ пшеничныхъ цѣнъ? — спросилъ меня французскій гость — Неужели такъ и не уступите пять копѣекъ съ пуда? Прошу васъ, пойдите намъ навстрѣчу и согласитесь въ концѣ концовъ на нашу просьбу!..

Я никакъ не ожидалъ такого заключенія нашего франкорусскаго братанья. Впечатлѣніе оно на меня произвело самое убійственное. Я отвѣтилъ французскому премьеру, что вести при данной обстановкѣ серьезно-дѣловые разговоры представляется для меня крайне затруднительнымъ. Во всякомъ случаѣ, мѣнять мною установленныя цѣны на пшеницу я ни въ коемъ случаѣ не намѣренъ."

— Я не хлѣбный торгашъ и спекулянтъ, — какъ русскій Министръ, я уступаю Франціи значительную партію зерна, въ которомъ мы сами остро сейчасъ нуждаемся. Русское правительство вамъ назначило справедливую цѣну по себѣстоимости. Никакой прибыли оно отъ васъ не получаетъ и торговаться не намѣрено.

При этихъ словахъ рука Вивіани меня покинула, привѣтливость замѣнилась холодкомъ. Мы разстались и больше никогда не встрѣчались.

Вотъ чѣмъ для меня разрѣшилась накаленная талантливыми выступленіями русскихъ краснорѣчивыхъ ораторовъ и геніальныхъ артистовъ атмосфера франко-русскаго любвеобильнаго братанія.

Хочу нѣсколько пояснить происхожденіе приведеннаго выше діалога нашего съ Вивіани — діалога, столь рѣзко нарушившаго банкетную восторженность. Я уже говорилъ о продовольственныхъ заказахъ, которые были произведены въ январѣ 1916 года англійскимъ и французскимъ послами черезъ посредство С. Д. Сазонова и о которыхъ я только позже узналъ непосредственно отъ Государя Императора. Какъ извѣстно читателю этихъ мемуаровъ, я смогъ удовлетворить просьбу Франціи и Англіи только лишь въ размѣрѣ 15 милліоновъ пудовъ пшеницы. Эта партія была мною перевезена весной съ волжскаго судоходнаго бассейна въ архангельскій портъ, для отправки ея далѣе во Францію. Цѣна этой пшеницы (франко-Архангельскъ) по себестоимости получилась въ 2 р. 35 коп., являясь не только справедливо обоснованной, но въ условіяхъ того времени — болѣе чѣмъ умѣренной. Межъ тѣмъ, пріѣхавшіе въ маѣ 1916 года въ Петроградъ Вивіани и А. Тома, вмѣсто благодарности за отпускъ имъ зерна, изъ-за транспортныхъ затрудненій съ натяжкой добываемаго въ самой Россіи, принялись первымъ долгомъ торговаться, настойчиво прося сбавить „пятачекъ” съ пуда. Сначала они дѣйствовали, черезъ Г. В. Глинку, а затѣмъ обращались лично ко мнѣ, но неизмѣнно получали отказъ. Неоднократно приходилось имъ давать понять, что Продовольственное Вѣдомство не можетъ произвольно повышать или сбавлять цѣны. Все-таки представитель французскаго правительства попытался, подъ шумокъ дружественныхъ тостовъ, уговорить русскаго министра „скинуть пятачекъ”...

Ставка Вивіани была проиграна. Но долженъ оговориться, что> подобный оборотъ дѣла произошелъ лишь въ тотъ описанный моментъ. Затѣмъ французскіе гости уѣхали домой, пшеничная 15-тимилліонная партія отплыла по назначенію... Вскорѣ и я пересталъ быть Министромъ.

Разразилась дикая революція. Немало нашего брата — „бывшихъ людей” — очутилось въ эмиграціи. И вотъ, въ 1921 году, случайно встрѣтившись въ Парижѣ съ Глинкой, бывшимъ своимъ помощникомъ по продовольствію, я увидалъ въ его петличкѣ скромную розетку Почетнаго Легіона высокой степени. Это былъ знакъ признательности французскаго правительства за допущенную послѣ моего ухода изъ министровъ „пятачковую” уступку!