Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга II

157

Въ четвертый разъ пришлось попасть мнѣ въ Могилевъ 14-го іюня 1916 г. и пробыть въ немъ весь послѣдующій день.

Первый, кого я встрѣтилъ по пріѣздѣ на вокзалъ, былъ Министръ Народнаго Просвѣщенія гр. П. Н. Игнатьевъ. Онъ возвращался въ столицу, но успѣлъ подѣлиться со мной нѣкоторыми свѣжими могилевскими впечатлѣніями, включая яко бы непрочность подоженія нашихъ общихъ коллегъ — Трепова, Шуваева и даже самого Штюрмера. Впрочемъ къ подобнымъ сообщеніямъ за восемь мѣсяцевъ министерскаго пребыванія было мнѣ не привыкать стать, вслѣдствіе царившаго на верхахъ непостоянства во взглядахъ и настроеніяхъ.

Днемъ 14-го числа я провелъ много времени у генерала Алексѣева, съ которымъ необходимо было договориться по цѣлому ряду неотложныхъ продовольственныхъ дѣлъ. Изъ разговоровъ съ нимъ выяснилось его опредѣленное недовольство нерѣшительной дѣятельностью генерала Куропаткина, вызывающимъ поведеніемъ Министра Трепова и, въ особенности, отношеніемъ къ нему Штюрмера. Генералъ Алексѣевъ не скрывалъ своей сильнѣйшей къ нему непріязни. Коснувшись побѣдоноснаго наступленія генерала Брусилова, Михаилъ Васильевичъ сказалъ, что это только начальная стадія ожидающихъ русскую армію огромныхъ событій. Этимъ онъ ограничился, видимо не желая давать мнѣ какія-либо болѣе подробныя разъясненія военно-стратегическаго характера.

Приглашенный къ Высочайшему обѣду, я засталъ его накрытымъ въ саду на длинномъ столѣ, разставленномъ въ громадной военно-походной палаткѣ, одна сторона которой, обращенная къ парку, была оставлена открытой.

Его Величество неоднократно удостаивалъ меня милостивой бесѣдой, а послѣ обѣда позвалъ меня въ необычное время для доклада къ себѣ въ кабинетъ. Я ушелъ изъ него по окончаніи совмѣстныхъ съ Государемъ занятій только около 11 часовъ вечера.

Затянулся мой докладъ въ силу множества вопросовъ, накопившихся вслѣдствіе изо дня на день осложнявшагося продовольственнаго положенія, - моей основной министерской дѣятельности. Въ моемъ майскомъ всеподданѣйшемъ докладѣ, я призывалъ Государя принять самыя срочныя мѣры для большей согласованности между Министрами въ области снабженія. Но, несмотря на лично данное мнѣ тогда Государемъ обѣщаніе означенную просьбу исполнить, не только не было въ этомъ направленіи что-либо предпринято, но вскорѣ же (24-го мая) былъ даже уничтоженъ столь полезный малый „Совѣтъ пяти министровъ”.

Между тѣмъ, общія нехватки въ продовольствіи продолжали неуклонно увеличиваться, дѣло снабженія разросталось съ угрожающей быстротой, принимая грандіозные общеимперскіе размѣры, вынуждая продовольственное вѣдомство принимать строгія регулирующія мѣры и тѣмъ самымъ причиняя населенію необычныя житейскія осложненія. На этой почвѣ стало возникать въ широкихъ общественныхъ кругахъ недовольство и даже опасеніе за близкое будущее. Со всѣмъ этимъ Правительству необходимо было считаться и сдѣлать усиліе, чтобы сообща преодолѣть очередныя тяжкія и отвѣтственныя задачи. Межъ тѣмъ подобнаго согласованія и общаго подъема среди членовъ правительства того времени не было, все шло вразбродъ, а во главѣ стояло лицо бездарное, выдохшееся, помышлявшее лишь о своихъ личныхъ интересахъ.

Попавъ снова въ Ставку, я счелъ своимъ долгомъ безъ утайки обрисовать Государю полную картину общаго положеніе продовольствія и съ прежней, если не съ большей, горячностью ходатайствовать передъ Верховнымъ вождемъ Россіи о необходимости координировать дѣйствія министровъ.

Въ этотъ разъ Государь выслушивалъ меня болѣе терпѣливо и наружно спокойно. Онъ только усиленно курилъ и нервнымъ движеніемъ слегка вскидывалъ голову. Ничѣмъ не отозвавшись на мой горячій призывъ, Его Величество совершенно неожиданно перевелъ разговоръ на тему о перспективахъ дальнѣйшаго веденія войны и объ устроеніи государственныхъ дѣлъ послѣ ея окончанія. По этому поводу Государь пожелалъ знать мое мнѣніе. Я вынужденъ былъ откровенно сознаться что ничего готоваго и конкретнаго я въ данную минуту предложить Его Величеству не могъ, но что считаю для правительства необходимымъ приступить къ немедленной разработкѣ широкаго плана, который обнималъ бы какъ періодъ продолженія войны, такъ и весь послѣдующій послѣ ея прекращенія періодъ.

Въ дальнѣйшемъ Государь поинтересовался моимъ мнѣніемъ по поводу настойчивыхъ и разнорѣчивыхъ слуховъ, которые шли съ Дальняго Востока, о вредномъ для русскихъ интересовъ чрезмѣрномъ вліяніи японцевъ, даже ихъ явномъ будто бы засиліи. На это я только посовѣтовалъ Государю вызвать Пріамурскаго Генералъ-Губернатора Гондатти, который, будучи знатокомъ дальневосточныхъ дѣлъ, лучшіе могъ бы всесторонне освѣтить затронутый Его Величествомъ вопросъ.

На этомъ закончилась моя дѣловоя аудіенція у Государя. Я всталъ, не получивъ отвѣта на наиболѣе существенный для меня вопросъ о согласованіи министерскихъ дѣйствій, и предъ уходомъ не могъ удержаться, чтобы вновь не напомнить Его Величеству въ самыхъ краткихъ, но сильныхъ выраженіяхъ о крайней затруднительности вести дальнѣйшую продовольственную кампанію, если не будутъ созданы для этого соотвѣтствующія условія, о которыхъ я за послѣднее время неоднократно докладывалъ. Подойдя ко мнѣ, Государь, вмѣсто отвѣта, взволнованннымъ голосомъ промолвилъ:

— Горячо и сердечно благодарю за вашу всю работу... Знаю, что вы служите только для родины и ради моей просьбы.

Съ этими словами Его Величество меня обнялъ и поцѣловалъ... Случилось это столь неожиданно и такъ глубоко меня тронуло, что, не желая выдавать чуть ли не до слезъ охватившаго меня волненія, я поспѣшно удалился изъ кабинета Государя и стремительно бросился въ ожидавшій меня автомобиль, чтобы скорѣе вернуться къ себѣ въ вагонъ и въ одиночествѣ справиться съ нахлынувшими чувствами.

На другой день, съ ранняго утра, въ сопровожденіи своихъ вѣдомственныхъ чиновъ, среди которыхъ находился пріѣхавшій со мной изъ Петрограда И И. Тхоржевскій, я объѣхалъ на автомобилѣ дальнія окрестности Могилева, расположенныя во фронтовой зонѣ, гдѣ земля была изрыта глубокими окопами, защищенными проволочными загражденіями или грудами срубленнаго лѣса.

Закончивъ свой объѣздъ осмотромъ вагоновъ-холодильниковъ, я поспѣшилъ вернуться въ Могилевъ къ Высочайшему завтраку, который былъ сервированъ въ той же помѣстительной садовой палаткѣ. Стояла великолѣпная лѣтняя погода, которая соотвѣтствовала общему оживленію сидѣвшихъ за столомъ лицъ и, въ особенности, успѣвшаго замѣтно загорѣть на Могилевскомъ просторѣ черноглазаго красавчика-Наслѣдника, продолжавшаго продѣлывать за столомъ всѣ свои обычныя шалости.

Еще до того, какъ усѣсться за завтракъ, Алексѣй Николаевичъ не преминулъ затѣять своеобразную игру съ обычнымъ объектомъ своихъ мальчишескихъ выходокъ — бельгійскимъ военнымъ атташе, стоявшимъ около большого круглаго бассейна. Юный шалунъ подкрадывался и бросалъ въ воду большой резиновый мячъ, съ разсчетомъ обдать брызгами своего толстаго любимца, что ему не разъ и удавалось.

Приходъ Государя положилъ предѣлъ дальнѣйшимъ поползновеніямъ Наслѣдника повторять подобные эксперименты. Его Высочество попрежнему былъ за завтракомъ водворенъ между отцомъ и генераломъ Ивановымъ.

Мнѣ пришлось сидѣть какъ разъ противъ раскраснѣвшагося отъ бѣготни Алексѣя Николаевича, забросавшаго меня оживленными разпросами про мою родную Волгу, про наше деревенское житье, и о томъ, какъ проводитъ дни его сверстникъ — нашъ сынъ Александръ.. Сидѣвшій рядомъ съ нимъ Государь прислушивался къ нашему разговору и часто любовно взглядывалъ на своего обожаемаго сына.

По окончаніи завтрака, Его Величество подошелъ ко мнѣ и просилъ меня зайти къ нему въ кабинетъ, предупредивъ, что онъ имѣетъ намѣреніе посовѣтоваться со мной по одному весьма серьезному дѣлу, Сообщивъ объ этомъ, Государь отошелъ къ другимъ гостямъ. Я былъ очень смущенъ столь необычнымъ ко мнѣ обращеніемъ Государя. Подошедшій ко мнѣ о. Шавельскій усилилъ мое волненіе. Узнавъ объ экстренномъ царскомъ приглашеніи, онъ высказалъ предположеніе объ ожидавшемся, по слухамъ въ Ставкѣ, высшемъ моемъ назначеніи... Не успѣлъ я при этихъ словахъ воскликнуть: „Спаси меня Господи и помилуй!” — какъ Государь внозь ко мнѣ подошелъ и, взявъ подъ руку, повелъ меня къ себѣ.

По дорогѣ, взглянувъ на продолжавшаго рѣзвиться сына, Его Величество пріостановился и вдругъ задалъ мнѣ вопросъ:

— Что вы скажете объ Алексѣе Николаевичѣ? — Государь любилъ нерѣдко такъ именовать своего Наслѣдника.

Разумѣется, ничего, кромѣ самыхъ восторженныхъ отзывовъ, я не могъ сказать Его Величеству про мальчика, котораго я горячо любилъ. Но все же я взялъ на себя смѣлость не скрыть что мнѣ думается, что Государь черезчуръ его балуетъ и даетъ слишкомъ много воли его шалостямъ. На это Его Величество мпѣ изволилъ сказать;

— Я это самъ сознаю... Но пусть Алексѣй здѣсь рѣзвится и отдыхаетъ, а то „тамъ” слишкомъ строго его держатъ!..

Очевидно, подъ словомъ „тамъ” Государь разумѣлъ петергофскую резиденцію Императрицы Александры Ѳеодоровны...

Войдя со мною вмѣстѣ въ свой кабинетъ, Его Величество досталъ изъ письменнаго стола отпечатанную на машинкѣ, довольно объемистую, сброшюрованную тетрадь, оказавшуюся докладной запиской, составленной генераломъ Алексѣевымъ и поданной имъ Государю утромъ того же 15-го іюня. Передавая ее мнѣ, Его Величество просилъ тутъ же у него въ кабинетѣ съ ней познакомиться и высказать затѣмъ свое мнѣніе. Государь предложилъ мнѣ стоявшее около дивана кресло, а самъ усѣлся за свой письменный столъ и, закуривъ папиросу, принялся что-то писать. Въ кабинетѣ воцарилась тишина. Царь и его министръ были заняты каждый своимъ дѣломъ. До сихъ поръ я живо помню то ощущеніе особой близости къ моему монарху, которое испытывалъ я тогда, сидя довольно долго въ сравнительно небольшой комнатѣ, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него. Два раза Государь вставалъ и подходилъ ко мнѣ, справляясь о результатѣ моего чтенія. Я отвѣчалъ, что я еще не успѣлъ записку до конца прочесть. Его Величество вновь усаживалъ меня въ кресло, а самъ возвращался къ своему столу.

Подробно и обстоятельно составленная докладная записка Алексѣева, помѣченная имъ 15-мъ іюня 1916 года, касалась самаго существеннаго и больного вопроса государственнаго управленія военнаго времени, именно отсутствія въ этомъ управленіи сильной, объединяющей и твердой руководящей власти. Генералъ Алексѣевъ, въ подтвержденіе этого, приводилъ рядъ фактическихъ данныхъ и цифровыхъ справокъ, указывавшихъ на значительные дефекты транспорта, не отвѣчавшаго потребностямъ воинского снабженія и нуждамъ населенія. Считаясь съ исключительными условіями переживаемаго лихолѣтья, Начальникъ. Штаба предлагалъ учредить въ Имперіи особую должность верховнаго министра съ диктаторскими полномочіями, который сосредоточилъ бы въ себѣ всю руководящую власть въ Имперіи, цѣликомъ направивъ ее на дѣло государственной обороны.

Закончивъ просмотръ записки и обдумывая свое заключение, я смотрѣлъ на сидѣвшаго сбоку отъ меня, занятаго своей работой, Государя и подумалъ: „Какая же роль при Алексѣевскомъ верховномъ министрѣ выпадетъ на долю Россійскаго Императора? Еще если бы Царь, создавъ эту новую должность, пожелалъ бы отойти отъ Верховнаго командованія. Но этого, по всѣмъ вѣроятіямъ, ожидать отъ него нельзя. Тогда, какъ же возможно — сказалъ я мысленно себѣ — допустить, чтобы рядомъ съ полновластнымъ законнымъ Императоромъ оказался новый всесильный глава той же Имперіи, которому, по диктаторскому статуту, въ иныхъ случаяхъ, долженъ былъ бы подчиняться самъ Верховный Главнокомандующій Россійской арміей?!

Мои размышленія прервалъ обернувшійся ко мне Государь. Увидавъ, что я закончилъ просмотръ Алексѣевской записки, онъ предложилъ мнѣ занять противъ себя мѣсто за его письменнымъ столомъ и обратился ко мнѣ со слѣдующими словами:

Записку генерала Алексѣева я сегодня утромъ прочиталъ. Она касается столь важнаго вопроса и предусматриваетъ такую серьезную ломку существующаго порядка управленія, что я имѣю въ виду затронутый въ ней вопросъ обсудить на особомъ совѣщаніи въ Ставкѣ, съ участіемъ всѣхъ г.г. министровъ. Но предварительно мнѣ интересно объ этомъ переговорить съ нѣкоторыми лицами, мнѣнія которыхъ я цѣню. Вамъ первому я предложилъ ознакомиться съ этой запиской, и прошу васъ откровенно дать мнѣ свой отзывъ.

Въ своемъ отвѣтѣ Государю я прежде всего отмѣтилъ, что генералъ Алексѣевъ совершенно правильно указывалъ на отсутствіе въ области верховного управленія сильной, единой руководящей власти, о чемъ я самъ неоднократно имѣлъ случай докладывать Его Величеству. Затѣмъ я счелъ долгомъ обратить вниманіе Государя также и на то, что самый способъ устраненія этого дефекта, рекомендуемый Алексѣевымъ, мною ₍одобренъ быть не можетъ по нижеслѣдующимъ соображеніямъ: самый фактъ учрежденія новой должности верховнаго министра съ особыми полномочіями по государственной оборонѣ, на мой взглядъ, являлся несовмѣстимымъ съ отправленіемъ Государемъ Императоромъ обязанностей Верховнаго Главнокомандующаго, который, по мысли генерала Алексѣева, долженъ былъ бы во многихъ случаяхъ подчиняться распоряженіямъ верховнаго диктатора по оборонѣ. По моему мнѣнію, — въ цѣляхъ установленія объединяющей сильной власти, которая согласовывала бы весь механизмъ высшаго государственнаго управленія, не слѣдовало бы прибѣгать къ учрежденію новой должности, которая явилась бы только лишней надстройкой надъ и безъ того громоздкимъ зданіемъ многоголовой іерархіи. Но, если на то была бы твердая воля самого Государя — возможно, съ вѣрнымъ успѣхомъ, достичь желаннаго результата путемъ упорядоченія существующаго административнаго аппарата. Продолжая оставаться на посту Верховнаго Главнокомандующаго, Государь могъ бы всю полноту власти сохранить въ своихъ рукахъ, имѣя своими ближайшими помощниками по управленію всей фронтовой областью — своего Начальника Штаба, а по завѣдыванію имперскимъ тыломъ — предсѣдателя Совѣта Министровъ. Все сводилось бы лишь къ, соотвѣтствующей регламентаціи и подбору достойныхъ для занятія означенныхъ должностей лицъ.

— Само собой разумѣется, — добавилъ я, — предложеніе генерала Алексѣева было бы не только умѣстнымъ, но и необходимымъ, если бы Вы, Ваше Величество, рѣшились оставить нынѣ занимаемый Вами постъ Верховнаго Главнокомандующаго..!

При этихъ словахъ Государь весь выпрямился и сдѣлалъ рѣзкій отрицательный жестъ.

Помолчавъ нѣкоторое время, какъ бы обдумывая все, мною изложенное, Его Величество, ничего не сказавъ по существу моего отзыва о запискѣ, вдругъ задалъ сильно, смутившій меня вопросъ:

— А какъ бы вы думали — кого можно, было бы назначить на проектируемый генераломъ Алексѣевымъ постъ Верховнаго Министра?

— Ваше Величество, — отвѣтилъ я, — подобная должность въ моей головѣ, повторяю, совершенно не вяжется съ Вашимъ пребываніемъ на посту Верховнаго Главнокомандующаго. Разрѣшите на заданный Вами вопросъ отъ отвѣта уклониться!..

Но Государь, видимо, настойчиво задался мыслью продолжать со мной разговоръ въ томъ же направленіи. Въ нѣсколько, какъ мнѣ показалось, насмѣшливомъ тонѣ онъ спросилъ:

— Ну, а все же, какъ вы полагаете — на постъ такого верховнаго министра, можетъ быть, слѣдовало бы пригласить кого-либо изъ видных общественныхъ дѣятелей? Хотя бы, скажемъ, предсѣдателя Государственной Думы Родзянко?

— Я промолчалъ, считая такіе вопросы, послѣ моего предшествующаго заявленія общаго характера, безполезными. Тогда выраженіе лица Государ измѣнилось. Онъ снова, уже серьезно, задалъ мнѣ вопросъ:

— Если не изъ общественныхъ дѣятелей, то, можетъ быть, изъ выдающихся государственныхъ сановниковъ? Какого вы мнѣнія, напримѣръ, о Коковцове?

Тутъ я не выдержалъ и не безъ нѣкоторой доли удивленія переспросилъ: — Коковцова?! Развѣ Вы, Государь, не были въ свое время освѣдомлены, какую, при всѣхъ своихъ талантахъ, далеко не объединяющую роль игралъ Владиміръ Николаевичъ въ кабинетѣ Столыпина?!..

Его Величество, кивнувъ въ знакъ согласія головой, тихимъ голосомъ, какъ бы про себя, произнесъ: — Да! Коковцовъ слишкомъ ужъ чиновникъ...

Видя, что Государь все еще продолжалъ настойчиво интересоваться занявшимъ его мысли разговоромъ, я рѣшился высказаться въ томъ смыслѣ, что, если ужъ задаваться намѣреніемъ подыскивать на создаваемую генераломъ Алексѣевымъ верховную должность подходящее лицо, то слѣдовало бы его искать въ средѣ, наиболѣе близкой къ Царствующему Дому и особо почитаемой въ народныхъ массахъ. Тутъ Государь прервалъ меня быстрымъ вопросомъ:

— Вы хотите сказать — кого-либо изъ Великихъ Князей? — и затѣмъ, не дожидаясь моего отвѣта, улыбнувшись, воскликнулъ:

Не назначить ли на эту должность принца Александра Петровича Ольденбургскаго? — Но тутъ же спохватившись, какъ бы про себя, промолвилъ:

— Хорошій человѣкъ, но правильно его называютъ — „сумбуръ-пашей”!

Тогда я снова напомнилъ Государю высказанную ранѣе свою точку зрѣнія и добавилъ, что вмѣсто подыскиванія лица на проектируемую генераломъ Алексѣевымъ должность, лучше было бы, если Его Величество рѣшилъ бы твердо стать на предложенный мною путь, осуществивъ желательную для управленія страной объединяющую сильную власть въ самомъ себѣ при содѣйствіи двухъ помощниковъ: по военной части — генералъ Алексѣевъ, по гражданской области — предсѣдатель Совѣта Министровъ. При этомъ я съ полной откровенностью заявилъ Государю, что нынѣшній премьеръ достойнымъ помощникомъ быть ему не можетъ. Подъ предсѣдательствомъ Штюрмера Совѣтъ Министровъ останется необъединеннымъ.

Не преминулъ, я попутно высказаться по поводу необходимости реформированія вообще всей структуры составленія министерскаго кабинета. Я указалъ на желательность, чтобъ приглашеніе лицъ на министерскіе посты исходило отъ предсѣдателя Совѣта Министровъ, котораго назначаетъ Государь, и который списокъ намѣченныхъ имъ кандидатовъ на министерскія должности представлял бы Его Величеству на утвержденіе. Такой премьеръ, облеченный Императоромъ всей полнотой власти, могъ бы объединить гражданскихъ чиновниковъ въ тылу и, вмѣстѣ съ тѣмъ, подъ руководствомъ Императора, дѣйствовать въ полномъ контактѣ съ другимъ помощникомъ Государя, вѣдавшимъ военными дѣлами.

— Ну, хорошо! — внимательно выслушавъ меня, сказалъ Государь, — кого же вы могли бы рекомендовать мнѣ въ качествѣ такого Предсѣдатели Совѣта Министровъ, о которомъ вы говорите?... Вы сами были бы согласны занять этотъ постъ?” Подобнаго оборота нашихъ переговоровъ я никакъ не ожидалъ и не безъ смущенія, но твердымъ голосомъ заявилъ Его Величеству. „Совѣтуя Вамъ, Государь, замѣнить неподходящаго Предсѣдателя Совѣта Министровъ болѣе достойнымъ, я въ мысляхъ не имѣлъ говорить о себѣ. Въ отвѣтъ на Вашъ вопросъ, я считаю своимъ долгомъ Вашему Величеству доложить, что на этотъ постъ по цѣлому ряду причинъ и соображеній я идти не могу”... „Тогда кого же?!” — съ тревогой въ голосѣ спросилъ Государь. „Дайте подумать, Ваше Величество!” — тихо отвѣтилъ я и съ этими словами, положивъ на столъ записку Алексѣева, я всталъ съ намѣреніемъ откланяться и покинуть кабинетъ, но Государь меня задержалъ, задавъ рядъ вопросовъ, касавшихся общаго положенія въ странѣ.

Я сказалъ, что народный патріотическій подъемъ въ отношеніи войны еще не совсѣмъ остылъ. Однако, я счелъ нужнымъ предупредить Государя о несомнѣнномъ ростѣ безпокойства, даже недовольства, которыя замѣчались не только среди общественныхъ круговъ, но и въ самой народной толщѣ, въ результатѣ неустойчиваго состоянія внутренней политики и усиленія безотвѣтственныхъ „закулисныхъ” вліяній...

Тутъ Его Величество меня быстро прервалъ вопросомъ, что я намѣревался дѣлать въ ближайшемъ будущемъ. Я подѣлился съ Государемъ моей неувѣренностью, ѣхать ли мнѣ въ двадцатыхъ числахъ іюня на Волынь для осмотра многомиліоннаго вѣдомственнаго хозяйства, заведеннаго мною на конфискованныхъ нѣмецкихъ земляхъ, или оставаться въ столицѣ, выжидая момента моего выступленія въ Государственном Совѣтѣ съ разъясненіями по предъявленнымъ мнѣ вопросамъ.

Узнавъ отъ Его Величества, что закрытіе сессіи Верхней Палаты предположено на 21-е или 22-е іюня, я высказался за необходимость остаться въ Петроградѣ, ввиду желательности передъ закрытіемъ сессіи Государственнаго Совѣта выяснить то, что безпокоило членовъ высшаго законодательнаго учрежденія. Государь съ этимъ вполнѣ согласился, добавивъ на прощанье, что чѣмъ скорѣе я съ Государственнымъ Совѣтомъ договорюсь, тѣмъ лучше...

— Въ этомъ дѣлѣ — замѣтилъ онъ, — всякое промедленіе — смерти подобно.!..

Послѣ этихъ словъ Его Величество, приблизившись ко мнѣ, взял мою руку и крѣпко ее пожалъ, поблагодаривъ за все, мною ему высказанное.

Вечеромъ того же 15-го іюня, на Могилевскомъ вокзалѣ, среди другихъ провожавшихъ лицъ, я встрѣтилъ о. Шавельскаго, который, подойдя ко мнѣ, тихонько задалъ вопросъ:

— Hy какъ? Чѣмъ кончилось? Можно васъ поздравить?

— Если съ тѣмъ, — отвѣтилъ я, — о чемъ вы сегодня утромъ мнѣ говорили — нѣтъ.

— Какъ жаль! — промолвилъ о. протоіерей, а всѣ такъ надѣялись!...

На другое утро я былъ въ Петроградѣ.

Почти полмѣсяца спустя я вновь попалъ въ Могилевъ, чтобъ участвовать на экстренно созванномъ тамъ совѣщаніи Министровъ, послѣ котораго я былъ принятъ Государемъ. Въ послѣдній разъ... На Высочайшей аудіенціи 28-го іюня 1916 года рѣшена была моя служебная участь. Въ этотъ памятный для меня день я покинулъ Верховную Ставку, освобожденный отъ министерскихъ обязанностей. Объ этомъ моментѣ моей жизни я имѣю въ виду сказать болѣе или менѣе подробно въ послѣдующей части моихъ воспоминаній. Теперь же, обозрѣвая всѣ мои всеподданнѣйшіе доклады за восемь мѣсяцевъ министерской дѣятельности, я хотѣлъ бы отмѣтить главнѣйшія темы, которыхъ больше всего приходилось касаться при моихъ свиданіяхъ съ Государемъ.

Надо имѣть въ виду, что министерская моя работа протекала въ наибольшій разгаръ военныхъ событій 1915-1916 гл., вотъ почему во всѣхъ своихъ всеподданѣйшихъ докладахъ я прежде всего говорилъ о положеніи съ продовольственнымъ снабженіемъ арміи и тыла, подробно знакомилъ Государя съ дѣятельностью Особаго Продовольственнаго Совѣщанія.

Докладывалъ я Его Величеству о мѣрахъ, принимавшихся Министерствомъ Земледѣлія для поддержанія отечественнаго сельскаго хозяйства.

Приходилось мнѣ касаться чисто земельныхъ вопросовъ, землеустроительныхъ работъ, а также образованія демобилизаціоннаго земельнаго фонда.

Само собой разумѣется, въ каждый докладъ входили мелкія вѣдомственыя дѣла, — разныя пенсіи, пособія, награды, служебныя перемѣщенія, назначенія и т. п., которыя надо было представить на утвержденіе или благоусмотрѣніе Государя.

Помимо продовольствнныхъ и чисто вѣдомственныхъ дѣлъ мнѣ приходилось при докладахъ Его Величеству затрагивать вопросы общеполитическіе, имѣвшіе государственное значеніе. Такъ, въ 1916 году, я горячо настаивалъ предъ Государемъ на скорѣйшемъ созывѣ Государственной Думы и довѣрчивомъ къ ней отношеніи, и непрестанно говорилъ о необходимости сближенія Царя съ народными представителями.

Государь, искренне любившій свой народъ, въ силу условій своего воспитанія и всего установленнаго царскаго быта, мало его зналъ и былъ далекъ отъ провинціальной служилой и общественной среды. Онъ видимо искалъ случая, чтобы ближе съ этимъ отдаленнымъ отъ него государственнымъ элементомъ знакомиться, но, вслѣдствіе нѣкоторыхъ свойствъ его натуры, это желаніе носило характеръ нѣсколько случайный, усугубляло лишь его природную нерѣшительность и порождало въ немъ мучительныя колебанія. Но я, за все время пребыванія моего на посту министра, всегда являлся открытымъ сторонникомъ идеи сближенія Государя съ избранными въ законодательныя палаты представителями россійскаго населенія.

Приходилось объ этомъ лично высказывать Его Величеству и совѣтовать періодически собирать у себя во дворцѣ наиболѣе видныхъ и для дѣла полезныхъ членовъ обѣихъ законодательныхъ палатъ, принадлежащихъ къ различнымъ политическимъ группировкамъ, причемъ я бралъ на себя смѣлость ссылаться на то соображеніе, что добрая половина думцевъ, и еще большая часть членовъ Государственнаго Совѣта имѣютъ одинаковые со мной монархическіе взгляды и такъ же преданы Престолу.

— Всякое довѣріе, — говорилъ я Государю — вызываетъ взаимное доцѣріе. Проявленный Вашимъ Величествомъ благой починъ сблизиться съ законодательно-общественной средой вызвалъ бы большую сплоченность среди вѣрнаго престолу ядра россійскихъ депутатовъ, а въ остальныхъ уменьшилъ бы оппозиціонное настроеніе.

Въ томъ же духѣ я, при всякомъ удобномъ случаѣ, старался настраивать многихъ лицъ, принадлежавшихъ къ ближайшему церскому окруженію. Пріѣзжая въ Могилевъ, я откровенно говорилъ съ Министромъ Двора гр. В. Б. Фредериксомъ и съ оберъ-гофмаршаломъ гр. П. К. Бенкендорфомъ, болѣе другихъ чутко относившимся къ политической жизни Россіи и всецѣло соглашавшимся съ моими взглядами и совѣтами... Единственно, съ кѣмъ я избѣгалъ говорить на эту тему, — это былъ генералъ Воейковъ. Онъ не вызывалъ во мнѣ довѣрія и, как мнѣ всегда казалось, старался всячески оберегать „его” Государя отъ чьего-либо вліянія.

Наряду съ вопросомъ сближенія Царя съ законодательной средой я въ своихъ докладахъ постоянно напоминалъ Его Величеству о необходимости вести государственное управленіе согласно всесторонне обдуманному плану, намѣченному на много лѣтъ впередъ. Такимъ образомъ установилась бы здоровая преемственность въ правительственныхъ заданіяхъ и распоряженіяхъ, природныя богатства страны должнымъ образомъ были бы использованы и устойчивость самого государства обезпечена.

Упомяну еще объ одномъ злободневномъ вопросѣ, который давалъ о себѣ знать на каждомъ шагу моей отвѣтственной продовольственной работы и которымъ я неоднократно, но, увы, безрезультатно досаждалъ Его. Величеству. Это былъ вопросъ о необходимости установленія въ странѣ сильной, твердой власти которая должна была объединить и согласовать дѣйствія высшихъ руководителей отдѣльныхъ центральныхъ вѣдомствъ, для наиболѣе успѣшнаго преодолѣнія труднѣйшихъ задачъ государственнаго управленія того времени. Къ послѣднимъ, въ первую голову, относилось общеимперское снабженіе включая въ него всю многогранную продовольственную область. По фатальному стеченію обстоятельствъ, разрѣшеніе не разъ возбуждавшагося мною упомянутаго вопроса встрѣчало непреодолимыя препятствія, прежде всего, со стороны Верховнаго Главы государства, органически не обладавшаго подобнымъ даромъ объединенія, и въ то же время, по свойству своего характера не допускавшаго другихъ до этого.

Подводя итогъ всѣмъ своимъ всеподданнѣйшимъ докладамъ, хочется задать самому себѣ вопросъ — какое же отношеніе къ нимъ проявлялъ самъ Государь? Долженъ отмѣтить, что за рѣдкими исключеніями, о которыхъ мною уже упоминалось и которыя я приписывалъ нервности Государя, обычно онъ проявлялъ при докладахъ удивительную привѣтливость, полную благожелательность и необычайную деликатность.Простой и дущевно-отзывчивый въ обхожденіи, внимательный не только къ докладываемому дѣлу, но и къ личности самого докладчика, Государь обнаруживалъ одну характерную черту, въ обыденной житейской обстановкѣ мало замѣтную, но невольно бросавшуюся въ глаза въ условіяхъ выполненія Россійскимъ Императоромъ своихъ высокихъ и отвѣтственныхъ обязанностей. Обладая несомнѣннымъ умомъ, острой памятью, не малой долей чуткости и любознательности, Николай Александровичъ всѣ эти свои природныя свойства направлялгь скорѣе на усвоеніе вещей, если можно такъ выразиться, мелочного порядка, а къ государственнымъ вопросамъ широкопринципіальнаго значенія относился поверхностно. Его мысли, вопросы, замѣчанія, какъ я ихъ вспоминаю, въ большинствѣ случаевъ, отличались относительной узостью, недостаточной серьезностью ихъ содержанія. Въ нашихъ разговорахъ на общеполитическія темы, Государь не проявлялъ глубины и широты государственно-мыслительнаго размаха, который такъ хотѣлось чувствовать въ Верховномъ Правителѣ огромной Россійской Имперіи. „Лишь бы на Алексѣеву жизнь хватило”... — такъ реагировалъ Его Величество на мой совѣтъ выработать для Россіи планъ государственнаго строительства на многіе десятки лѣтъ впередъ. Обычно при докладахъ Государь не вступалъ ни въ какія пререканія. Я не помню случая, когда съ его стороны не воспослѣдовало бы на мои представленія согласія. Благодаря этому, обстановка, при которой протекали дѣловыя аудіенціи, для докладчика была исключительно благопріятной, способствуя его спокойствію и безпрепятственному изложенію вопроса. Но эта обстановка имѣла и обратную свою сторону для дѣятельности докладывавшаго министра, не всегда имѣвшаго возможность твердо полагаться на данное благожелательнымъ и мягкимъ Царемъ обѣщаніе или выраженное имъ согласіе. Легко поддающійся вліянію, Государь былъ способенъ ихъ быстро и остро измѣнять или даже вовсе отмѣнять.

Въ общемъ, приходится съ несомнѣнностью удостовѣрить, что чрезмѣрно мягкій Государь, обычно, проявлялъ отличительное свойство, своего характера, которое считалось общепризнаннымъ его недостаткомъ и было принято называть его слабоволіемъ. Но я считаю своимъ святымъ долгомъ отмѣтить передъ памятью нынѣ въ вѣчность отошедшаго Царя-мученика, что въ нѣкоторыхъ случаяхъ онъ проявлялъ въ своихъ поступкахъ и убѣжденіяхъ удивительную стойкость и настойчивость. Сошлюсь на личное мое впечатлѣніе. Въ результатѣ моихъ горячихъ и убѣдительныхъ просьбъ къ Государю освободить меня отъ назначенія въ министры, Его Величество меня долго выслушивалъ, но оставался при своемъ. Мнѣ пришлось подчиниться и приняться за работу. Это примѣръ частнаго порядка. Но у всѣхъ у насъ, у всего мыслящаго міра, имѣются неопровержимыя доказательства исторической доблестной стойкости духа Россійскаго Императора Николая II, до самой своей мученической кончины оставшагося, несмотря ни на что, вѣрнымъ своимъ союзникамъ...

Иное, чѣмъ Государь, впечатлѣніе производила при докладахъ Императрица Александра Ѳеодоровна, у которой мнѣ пришлось быть всего лишь дважды. Въ обоихъ случаяхъ разговоръ велся исключительно относительно организаціонныхъ работъ по образованію Всероссійскаго Кустарнаго Общества и Комитета. Насколько Его Величество проявлялъ къ своему министру-докладчику снисходительно-деликатное отношеніе, никогда почти не прерывая его изложенія, и во всемъ съ нимъ обычно соглашаясь, настолько Государыня, имѣя передъ собой листокъ, исписанный заранѣе намѣченными вопросами, производила докладчику своего рода строгій экзаменъ. Не довольствуясь отвѣтами, она часто переспрашивала, заставляла уточнять докладываемыя данныя, нерѣдко вступала въ споръ, доказывая правоту высказываемыхъ ею взглядовъ и намѣреній. Въ общемъ Ея Величество проявляла удивительную дѣловую заинтересованность, такую же настойчивость въ достиженіи намѣченныхъ ею цѣлей и несомнѣнную властность.

Надо сказать, что послѣ того, какъ я, 22-го января 1916 года, выгналъ изъ своей министерской пріемной тобольскаго проходимца Распутина, отношеніе Императрицы Александры Ѳеодоровны ко мнѣ рѣзко измѣнилось. Я въ этомъ убѣдился при встрѣчахъ съ Ея Величествомъ З-го марта 1916 года на торжествѣ освященія церкви въ школѣ народнаго искусства, и 9-го іюня, на засѣданіи Верховнаго Совѣта въ малахитовомъ залѣ Зимняго Дворца. Въ томъ и другомъ случаѣ, похудѣвшая, вся въ себѣ замкнутая, Императрица, вмѣсто прежней привѣтливости, выказала по отношенію ко мнѣ подчеркнутое невниманіе и явное нерасположеніе.

На докладѣ 24-го іюня встрѣченъ я былъ Ея Величествомъ чрезвычайно сухо. Ко всему этому, у насъ произошелъ при обсужденіи вопроса о кустарныхъ инструкторахъ настолько крупный споръ, что Государыня въ сильнѣйшей степени на меня разсердилась, оставшись, видимо, всѣмъ моимъ докладомъ крайне недовольна. Расхожденіе въ нашихъ взглядахъ произошло по слѣдующему поводу: коснувшись общей постановки кустарнаго дѣла въ Россіи, Государыня замѣтила, что для надлежащаго его упорядоченія и развитія необходимо организовать особый институтъ кустарей-инструкторовъ, которыхъ желательно было бы пригласить откуда-либо изъ заграницы. Привѣтствуя мысль Ея Величества о пользѣ инструктированія россійскаго кустарнаго производства, я, вмѣстѣ съ тѣмъ, позволилъ себѣ высказать сомнѣніе въ томъ, что иностранные инструктора смогутъ дать толчокъ для развитія и улучшенія чисто-русскаго народнаго производства, успѣвшаго пріобрѣсти широкую и почетную извѣстность не только на отечественномъ, но и на міровомъ рынкѣ. О крупныхъ достиженіяхъ нашего кустарнаго дѣла можно было судить по художественнымъ экспонатамъ Всероссійской кустарной выставки. Помимо этого, въ распоряженіи Министерства Земледѣлія имѣлись многочисленные альбомы фотографій цѣлаго ряда кустарныхъ издѣлій, поі которымъ также возможно было воочію убѣдиться въ высокихъ достоинствахъ и извѣстной законченности русскаго кустарнаго искусства. Руководясь этими соображеніями, я просилъ Императрицу предоставить мнѣ возможность организовать кадры инструкторовъ изъ среды наиболѣе талантливыхъ отечественныхъ кустарей. Въ подтвержденіе своего ходатайства, я указалъ и на то, что иностранные руководители могутъ внести въ кустарное русское производство черты, чуждыя русскому стилю и обезличить національный характеръ этой отрасли нашей отечественной промышленности.

Съ явнымъ нетерпѣніемъ, волнуясь, слушала меня Императрица и властно прервала меня памятнымъ мнѣ замѣчаніемъ:

— Для русскихъ рабочихъ нуженъ образованный инструкторъ, котораго можно найти лишь гдѣ-либо заграницей, хотя бы въ Швейцаріи. Россія — страна дикая и невѣжественная!

— Ваше Величество, — съ невольной горячностью отозвался я на это, — если Вы настаиваете, лучше замѣните меня кѣмъ-либо другимъ, такъ какъ на предлагаемый вами путь я ни въ коемъ случаѣ встать не могу.

Государыня, разсерженная, с красными пятнами на лицѣ, порывисто встала и, не подавая мнѣ руки, дала понять, что докладъ мой оконченъ. Послѣ этого Императрицу Александру Ѳеодоровну я больше никогда не встрѣчалъ.

Возвратившись 1-го іюня изъ Ставки въ Петроградъ, я тотчасъ же былъ увѣдомленъ моимъ замѣстителемъ, Товарищемъ Министра Риттихомъ, о томъ, что Совѣтъ Министровъ рѣшилъ разъясненія на предъявленный членами Государственнаго Совѣта запросъ правительству о положеніи продовольственнаго дѣла въ связи съ транспортными затрудненіями возложить на меня и поставить на повѣстку Общаго собранія того же 21-го іюня.

Надо сказать, что еще недѣли за три до этого въ стѣнахъ Маріинскаго Дворца стали раздаваться голоса о необходимости открыто обсудить на Общемъ Собраніи Государственнаго Совѣта рядъ продовольственныхъ вопросовъ, вызывавшихъ въ то время не только въ законодательныхъ сферахъ, но и среди всего русскаго общества особо острый къ себѣ интересъ, въ силу неудержимо разроставшихся продовольственныхъ операцій и осложненій въ транспортѣ, а, слѣдовательно, и въ самомъ снабженіи. Еще 2-го іюня члены законодательныхъ палатъ, участвовавшіе въ занятіяхъ Особаго Продовольственнаго Совѣщанія, имѣли со мной длительный и серьезный разговоръ о необходимости скорѣйшаго реформированія Министерства Земледѣлія, въ смыслѣ облегченія его работъ по продовольственному снабженію. Одни стояли за полное отдѣленіе отъ него продовольственныхъ функцій и передачу ихъ въ особое Министерство. Другіе высказывались за учрежденіе при Министерствѣ Земледѣлія спеціальнаго штата служащихъ по продовольствію, возглавляемаго добавочнымъ третьимъ товарищемъ министра.

Въ Общемъ Собраніи Государственнаго Совѣта отъ имени сельскохозяйственной группы выступилъ князь Николай Борисовичъ Щербатовъ. Онъ указывалъ, что необходимо придти на помощь перегруженному Министерству Земледѣлія, дѣятельность котораго, не безъ явнаго ущерба для интересовъ отечественнаго! сельскаго хозяйства, почти цѣликомъ нынѣ направлена на обслуживаніе внѣвѣдомственнаго безгранично огромнаго дѣла продовольственнаго снабженія.

Въ переговорахъ съ тѣмъ же Щербатовымъ, а также съ нѣкоторыми другими членами Государственнаго Совѣта (кн.А. Д. Голицынымъ, В. И. Карповымъ, С. С. Крымъ и др.), которые впослѣдствіи подписали правительству запросъ о положеніи продовольствія въ связи съ состояніемъ транспорта, выяснилось, что всѣ ихъ выступленія были направлены къ оказанію мнѣ поддержки въ непосильной для меня одного борьбѣ съ моими коллегами въ правительствѣ за интересы отечественнаго сельскаго хозяйства. Члены законодательныхъ палатъ не могли не отдавать себѣ отчета въ напряженіи, которое приходилось мнѣ, Министру Земледѣлія, переносить, вслѣдствіе полнаго безразличія почти всѣхъ министровъ къ интересамъ сельскохозяйственнаго производства и промышленности.

Возможно, что, помимо вышесказанныхъ соображеній общаго характера, положенныхъ въ основаніе запроса, предъявленнаго скорѣе мнѣ, а не всему правительству, нѣкоторые члены верховной палаты изъ числа крупныхъ землевладѣльцевъ и сахарозаводчиковъ, имѣли затаенное намѣреніе добиться смягченія, или даже полной отмѣны, тѣхъ принятыхъ мною строго регулировавшихъ мѣръ, благодаря которымъ возможно было центральному продовольственному органу болѣе или менѣе планомѣрно удовлетворять потребности многомилліонной боевой арміи.

Откровенно говоря, самъ я былъ далекъ отъ мысли встрѣтиться съ подобной оппозиціей при выступленіи моемъ на Общемъ Собраніи Государственнаго Совѣта, намѣченномъ на 21-е іюня, а тѣмъ болѣе предполагать, какъ мнѣ нѣкоторые намекали, что возбужденный тридцатью членами верхней палаты запросъ былъ направленъ лично противъ меня, съ цѣлью „свалить” меня съ министерскаго поста. Лица, подписавшія этотъ запросъ, являлись если не моими друзьями, то во всякомъ случаѣ и не врагами. У меня не было никакихъ рѣшительно основаній не вѣрить тому, что они мнѣ говорили.

Что же касается самаго факта представленія правительству запроса, то я лично былъ этому искренне радъ. Это давало мнѣ случай подробно ознакомиться съ ходомъ продовольственной кампаніи и съ тѣми результатами, которыхъ удалось достичь за восемь мѣсяцевъ примѣненія опредѣленной продовольственной политики. Мое открытое выступленіе по всѣмъ этимъ вопросамъ состоялось всего лишь одинъ разъ — 18-го февраля 1916 года, въ Государственной Думѣ. Мартовская моя рѣчь по продовольствію произнесена была въ закрытомъ засѣданіи Государственнаго Совѣта. Вотъ почему я былъ живо заинтересованъ въ возможности въ открытомъ засѣданіи законодательнаго учрежденія освѣдомить все россійское населеніе о нашихъ достиженіяхъ въ продовольственной области и пресѣчь распространеніе вяческихъ кривотолковъ.

Узнавъ 15-го іюня отъ Государя о предположенномъ перерывѣ занятій въ верхней палатѣ съ 21-го или 22-го іюня, я придавалъ особое значеніе своему выступленію именно передъ самымъ роспускомъ Государственнаго Совѣта, съ тѣмъ, чтобы съ его членами, до ихъ разъѣзда изъ столицы, договориться по основнымъ продовольственнымъ вопросамъ Недаромъ, въ аудіенціи 15-го іюня, Государь, по поводу моего намѣренія выступить въ Государственном Совѣтѣ, отозвался, что необходимо этимъ послѣднимъ моментомъ сессіи верховной палаты воспользоваться, и что для меня всякое въ этомъ отношеніи промедленіе — „смерти подобно”...

Немногихъ оставшихся у меня дней для подготовки мнѣ было совершенно достаточно. Къ 21-му іюня я чувствовалъ себя въ полной мѣрѣ готовымъ выступить въ Общемъ Собраніи Государственнаго Совѣта и встрѣтить любую дѣловую критику, которой я въ своей дѣятельности никогда не боялся и всегда привѣтствовалъ въ интересахъ работы въ ввѣренномъ мнѣ сложномъ и отвѣтственномъ дѣлѣ.

Нѣкотораго рода предварительными репетиціями для моего публичного выступленія служили происходившія въ промежутокъ между моимъ возвращеніемъ изъ Ставки въ столицу засѣданія особой экономической комиссіи, занятія которой шли подъ предсѣдательствомъ гр. В. Н. Коковцова, гдѣ всесторонне освѣщались тѣ же злободневные продовольственные вопросы.

Главные мои оппоненты — кн. Н. Б. Щербатовъ, кн. А. Д. Голицынъ, проф. И. X. Озеровъ, полякъ Мейштовичъ и др. обрушивались на введенную мною систему „твердыхъ цѣнъ”. Приходилось въ этой комиссіи выступать часто и подолгу, и каждый разъ все больше убѣждаться въ правильности и цѣлесообразности принятаго плана снабженія. Получалось впечатлѣніе, что, вѣроятно, и предстоявшее мнѣ выступленіе на Общемъ Собраніи Государственнаго Совѣта будетъ успѣшнымъ.

Наконецъ, наступило 21-е число. Утромъ у себя я достаточно наволновался, но при входѣ въ зданіе Маріинскаго Дворца взялъ себя въ руки и успокоился. Съ тяжелымъ портфелемъ, начиненнымъ всяческими вѣдомственными справками, поднялся я по парадной лѣстницѣ, и только что вступилъ въ широкій вестибюль-корридоръ, какъ ко мнѣ подходитъ, очевидно, поджидавшій меня, Министръ князь Шаховской и, взявъ меня подъ руку, своимъ слегка шепелявымъ говоркомъ вопрошаетъ:

— Вы собираетесь выступать?

— Да, князь, какъ же не выступать, разъ дѣло касается самаго жизненнаго вопроса страны?

Въ отвѣтъ на это, Шаховской мнѣ заявляетъ, что предсѣдатель Совѣта Министровъ проситъ меня къ нему зайти.

Посмотрѣвъ на часы, я замѣтилъ Шаховскому, что времени передъ началомъ засѣданія Государственнаго Совѣта, на повѣсткѣ котораго первымъ значился предъявленный правительству запросъ, оставалось не болѣе четверти часа, и что поэтому я вынужденъ отказаться отъ бесѣды съ премьеромъ. Шаховской отвѣтилъ, что переговоры эти имѣютъ непосредственное отношеніе именно къ предполагамому моему выступленію въ Государственномъ Совѣтѣ, и что Штюрмеръ, Треповъ и онъ, Шаховской, убѣдительно просятъ прежде чѣмъ идти въ залу засѣданій, дать возможность предварительно со мной обсудить вопросъ крайней важности. Я согласился.

Войдя въ комнату, расположенную за залой засѣданія Совѣта Министровъ, я засталъ въ ней сидѣвшаго за большимъ круглымъ столомъ Штюрмера и рядомъ съ нимъ Министра А. Ѳ. Трепова. Холодно встрѣченный, я поспѣшилъ своихъ коллегъ предупредить, что въ моемъ распоряженіи имѣлось не болѣе десяти минутъ, и затѣмъ обратился къ премьеру съ вопросомъ: — Въ чемъ дѣло?

— У васъ сегодня какой-то вопросъ предстоитъ въ Государственномъ Совѣтѣ? — небрежно цѣдя сквозь зубы, спросилъ меня величаво возсѣдавшій на широкомъ креслѣ „ампиръ” Штюрмеръ.

— Не какой-то вопросъ, - еле сдерживая свое возмущеніе, отвѣтилъ я, — а очень серьезный и существенный вопросъ о продовольствіи, въ томъ числѣ вопросъ о твердыхъ цѣнахъ, отстаивать который придется самымъ энергичнымъ образомъ. Если это все, что вамъ угодно было знать, то я извиняюсь и ухожу — меня въ залѣ ждутъ...

— Такъ что вы считаете, что вамъ необходимо сегодня выступить? — вновь въ томъ же тонѣ бросилъ мнѣ вопросъ Штюрмеръ.

— Да, выступленіе мое необходимо, не говоря уже о томъ, что оно было предметомъ обсужденія на Совѣтѣ Министровъ, и вы же сами всѣ меня на него уполномочили.

— А вотъ теперь нѣкоторые министры находятъ, — нѣсколько возвышая голосъ, замѣтилъ Штюрмеръ, — что при сложившихся обстоятельствахъ, иначе говоря, наканунѣ роспуска верхней палаты, всякое правительственное выступленіе въ Общемъ Собраніи можетъ повлечь нежелательныя послѣдствія и нарушить наладившіяся между ними добрыя взаимныя отношенія...

„Я съ вами не могу согласиться, — въ отвѣтъ замѣтилъ я, — такъ какъ не представляю себѣ возможности подобныя отношенія налаживать путемъ замалчиванія”... „Однако же, — невозмутимо постарался мнѣ объяснить мудрый премьеръ, — вы сами должны знать, въ какихъ благопріятныхъ условіяхъ Правительству удалось распустить Думу, съ которой у насъ, въ концѣ концов установились наилучшія отношенія, напоминающіе собой не иначе, какъ настоящую симфонію”... „Будучи не менѣе васъ музыкантомъ, — перебилъ я его, — позволяю себѣ съ вами не согласиться. Взаимоотношенія Правительства съ Думой, применяясь къ вашей терминологии, я тоже не иначе могу назвать, какъ сплошной какофоніей... Что же касается даннаго положенія вещей и моего выступленія въ Государственномъ Совѣтѣ по вопросу, поставленному сегодня на повѣстку дня, то заявляю вамъ и здесь стоящимъ г.г. министрамъ, что отказъ Правительства отъ дачи разъясненій по нему можетъ быть сочтенъ или за оскорбленіе, наносимое высшему законодательному учрежденію, или за признаніе Правительствомъ собственнаго своего безсилія. Ни на тотъ, ни на другой путь вставать я не намѣренъ, тѣмъ болѣе, что для ввѣреннаго мнѣ продовольственнаго дѣла необходима установить твердый контактъ между обѣими законодательными палатами, и тотъ планъ снабженія, который разрабатывался при содѣйствіи Государственной Думы, я желалъ бы сдѣлать предметомъ широкаго обсужденія въ Государственномъ Совѣтѣ и надѣюсь со стороны послѣдняго встрѣтить одобреніе моимъ действіямъ... Лишь при содѣйствіи общихъ усилій Правительства и обѣихъ палатъ возможно добиться желаннаго успѣха!”... „Я съ вами, — заявилъ Штюрмеръ, — совершенно несогласен и думаю, что А. Ѳ. Треповъ и кн. Шаховской ко мнѣ тоже присоединятся”... Удобно устроившійся въ глубокомъ мягкомъ креслѣ, Александръ Ѳеодоровичъ, оказавшійся, какъ мнѣ потомъ передавали, иниціаторомъ столь неожиданно подстроеннаго „срыва” моего выступленія, спокойно-наивнымъ голосомъ промолвилъ:

— Съ вами я вполнѣ согласенъ, Борисъ Владиміровичъ, и думаю, что необходимо было бы сейчасъ выступить кому-либо, — вамъ (обращаясь къ Штюрмеру) — или вамъ, Александръ Николаевичъ, съ заявленіемъ о томъ, что всѣ разъясненія по предъявленному намъ запросу мы дадимъ осенью...

— Да, да, вотъ то-то и есть, — поспѣшно забормоталъ премьеръ, — тѣмъ болѣе, что, можетъ быть, у васъ еще не все подготовлено.

— Въ смыслѣ подготовки, — возразилъ я, — все, что возможно и нужно было, мною сдѣлано.

— Но... увѣрены ли вы, — продолжалъ изводить меня своими мелочно-придирчивыми вопросами премьеръ, — что, выступивъ сегодня въ Государственномъ Собраніи, вы заручитесь симпатіями большинства?

— Еле сдерживаясь отъ охватившаго меня возмущенія, я резко отвѣтилъ:

— Увѣренность въ достаточной подготовкѣ для сегодняшняго моего выступленія и въ правильности образа моихъ дѣйствій у меня имѣется, но самоувѣреннымъ я не былъ никогда, почему на вашъ вопросъ я не отвѣчу...

— Вотъ видите! — съ несвойственной ему горячностью воскликнулъ весь какъ бы оживившійся Штюрмеръ: — Если у васъ самого нѣтъ увѣренности въ успѣшномъ исходѣ вашего выступленія, тогда можно ожидать при роспускѣ верхней палаты. что между ней и правительствомъ можетъ образоваться нѣкотораго рода нежелательный осадокъ!...

Выслушивая подобныя возмутительныя замѣчанія, я убѣждался въ невозможности продолжать нести свои обязанности, въ окруженіи людей или убогихъ въ государственномъ смыслѣ, или попросту интриговавшими противъ меня. Я все же сдѣлалъ послѣднее усиліе, чтобы сдержаться, и еще разъ попробовалъ изложить сидѣвшимъ со мной министрамъ крайнюю необходимость именно передъ самымъ закрытіемъ сессіи Государственнаго Совѣта выступить съ рядомъ разъясненій, цѣнныхъ для общаго продовольственнаго дѣла. Это имѣло значеніе и острый интересъ не только для законодательныхъ учрежденій, но и для всей страны именно въ данный переживаемый моментъ. Къ осени же 1916 г. это явилось бы уже анахронизмомъ, терявшимъ всякій смыслъ для удовлетворенія текущихъ запросовъ дня.

— Вы не имѣете права — не безъ горячности закончилъ я, — лишать меня возможности именно сегодня, передъ роспускомъ Государственнаго Совѣта, договориться съ его членами по поводу насущныхъ нуждъ страны такъ, какъ я это сдѣлалъ въ Государственной Думѣ. Меня на это уполномочилъ Совѣтъ Министровъ, а васъ всего трое, и вы чините мнѣ препятствіе... Немало времени ушло на пустые съ вами разговоры — въ залѣ меня давно ждутъ.

— Ну, тогда и выступайте одни, если вы такъ того хотите! Но не отъ имени всего правительства! — послышался въ непріязненно ироническомъ тонѣ сказанный отвѣтъ Штюрмера, встрѣтившій, видимо, сочувствіе Трепова и Шаховского. Это положило предѣлъ и моему долготерпенію и тому издѣвательству, которое чувствовалось въ придирчивыхъ замѣчаніяхъ Штюрмера.

— Разъ это такъ ставится, я, само собой, отказываюсь выступать! — вставая, заявилъ я. — Но отказываюсь также и отъ совмѣстной съ вами работы!..

— Что вы говорите, дорогой Александръ Николаевичъ! — заволновался Штюрмеръ, многозначительно переглянувшись съ невозмутимо сидѣвшимъ Треповымъ. — Развѣ можно по пустяшному поводу создавать серьезный конфликтъ?!

— Для меня это не пустяшный поводъ, а вопросъ успѣшности всего дѣла и моего служебнаго самолюбія. Своихъ словъ я не беру назадъ и прошу лишь довести до свѣдѣнія Государя, что при создавшейся обстановкѣ я слагаю съ себя всякую отвѣтственность за веденіе ввѣреннаго мнѣ огромнаго государственнаго дѣла. А разъ это такъ, то я вынужденъ сложить съ себя и обязанности Министра Земледѣлія. Примите, господинъ предсѣдатель Совѣта Министровъ, мой портфель. — Съ этими словами я бросилъ по лакированной поверхности раздѣлявшаго насъ стола свой увѣсистый портфель съ такой силой, что онъ въ одно мгновенье очутился передъ величественно возсѣдавшей фигурой Штюрмера... — И пусть Его Величество передастъ его кому слѣдуетъ!..

Въ это время въ комнату вошелъ Министр Юстиціи А. А. Хвостовъ, къ которому Штюрмеръ, Треповъ и Шаховской тотчасъ же подошли и, сильно жестикулируя, стали что-то горячо говорить. Я же, послѣ моихъ заключительныхъ словъ, быстро отошелъ къ окну и, прислонившись къ стеклу, старался преодолѣть захватившее меня сильнѣйшее чувство не только гнѣва, но и отвращенія къ людямъ, проявившимъ всю ничтожность своего государственнаго пониманія и всю силу своей мелочности.

Ранѣе въ моей министерской службѣ я не мало претерпѣвалъ и отъ Штюрмера, и отъ Шаховского, но Треповъ впервые проявилъ себя такимъ, какимъ мнѣ его всегда изображалъ Кривошеинъ. Только теперь открылись у меня глаза на Александра Ѳедоровича, как на человѣка скрытно, но умно дѣйствовавшаго, сообразно своимъ личнымъ эгоистическимъ честолюбивымъ цѣлямъ. Мнѣ потомъ говорили, что Треповъ, добиваясь премьерства, былъ встревоженъ отношеніемъ ко мнѣ Государя во время моего послѣдняго пріѣзда въ Ставку, и рѣшилъ принять мѣры къ моему устраненію. Приглядѣвшись за много мѣсяцевъ нашей совмѣстной службы къ моему образу дѣйствій и характеру, Треновъ намѣтилъ вѣрный шахматный ходъ, преградивъ мнѣ путь къ моему выступленію 21-го іюня въ Государственномъ Совѣтѣ. Начинивъ безпринципнаго Штюрмера и самъ оставаясь какъ бы въ сторонѣ, Треповъ добился своего: уязвленный въ моемъ служебно-дѣловомъ самолюбіи, я выбылъ изъ ряда возможныхъ его конкурентовъ.

Узнавъ про случившееся, Хвостовъ быстро подошелъ ко мнѣ вмѣстѣ с Штюрмеромъ, и сталъ меня уговаривать успокоиться и взять свое рѣшеніе обратно.

— Когда все отъ меня узнаете, — сказалъ я симпатичному Хвостову, — вѣроятно, вы тогда мой поступокъ хорошо поймете и оправдаете!

— Что же теперь дѣлать?! — съ какой-то безпомощностью вопросилъ всѣхъ присутствовавшихъ премьеръ...

— Пойдите къ Предсѣдателю Государственнаго Совѣта и попросите снять съ повѣстки предъявленный правительству запросъ, — сказалъ я ему.

Обрадовавшись удачному разрѣшенію создавшагося положенія, Штюрмеръ съ несвойственной ему живостью скрылся изъ комнаты и поспѣшилъ исполнить мой совѣтъ.

Долго еще упрашивал меня милѣйшій Хвостовъ „сложить гнѣвъ на милость”, и я даже пошелъ ему на нѣкоторую уступку, пообѣщавъ отложить исполненіе своего намѣренія еще на однѣ сутки. Сговорившись на этомъ, мы съ нимъ вышли въ общіе кулуары Маріинскаго Дворца, гдѣ столпилась масса разбившихся на группы и горячо о чемъ-то толковавшихъ между собой членовъ Государственнаго Совѣта.

Когда, по просьбѣ Штюрмера, предсѣдательствовавшій на общемъ собраніи И. Я. Голубевъ объявилъ о снятіи съ повѣстки дня обсужденія предъявленнаго правительству запроса о продовольствіи и транспортѣ, въ залѣ произошло необычное для верхней палаты волненіе среди ея членовъ, завершившееся перерывомъ занятій.

При нашемъ съ Хвостовымъ появленіи въ кулуарахъ, всѣ направились ко мнѣ, окружили меня тѣснымъ кольцомъ и забросали вопросами о причинахъ моего отказа появиться на общемъ собраніи для дачи разъясненій. Пришлось передать моимъ коллегамъ, что произошло у меня съ предсѣдателемъ Совѣта Министровъ. Мое столкновеніе со Штюрмеромъ вызвало негодующіе возгласы по адресу послѣдняго и, видимо, общее сочувствіе къ моему образу мыслей и дѣйствій.

Во время моего оживленнаго разговора съ окружавшими меня членами Государственнаго Совѣта, появляется около меня, протолкавшись сквозь ихъ тѣсный строй, Алексѣй Борисовичъ Нейдгардтъ, съ моимъ портфелемъ въ рукахъ. Передавая его мнѣ, предсѣдатель праваго центра къ числу членовъ котораго я въ то время принадлежалъ, просилъ этотъ портфель взять обратно и еще разъ хорошенько подумать, прежде чѣмъ его оставлять.

Въ кулуарахъ образовалось частное совѣщаніе членовъ Государственнаго Совѣта, которые рѣшили потребовать отъ Голубева, чтобъ онъ вновь поставилъ на повѣстку снятый имъ по заявленію премьера запросъ. Пришлось Ивану Яковлевичу уступить, и на послѣдовавшемъ засѣданіи Государственнаго! Совѣта было постановлено запросъ этотъ принять и сдать въ особую комиссію на предварительное разсмотрѣніе. На засѣданіи этомъ на правительственныхъ мѣстахъ было пусто...

Я покинулъ зданіе дворца и, въ сильнѣйшей степени удрученный всѣмъ случившимся, пришелъ въ свой министерскій кабинетъ, гдѣ долго не могъ опомниться отъ возмутительнаго поведенія, которое проявили по отношенію ко мнѣ участники памятнаго для меня Штюрмеровскаго совѣщанія...

Мои невеселыя думы были прерваны приходомъ ко мнѣ двухъ лицъ — бывшихъ Министровъ ввѣреннаго мнѣ вѣдомства Земледѣлія А. С. Ермолова и кн. В. А. Васильчикова. Они посѣтили меня и отъ себя лично и по уполномочію членовъ Государственнаго Совѣта, сочувствовавшихъ моему положенію и образу дѣйствій. Тотъ и другой выразили надежду, что я, во имя блага Родины и въ интересахъ ввѣреннаго мнѣ дѣла, сочту возможнымъ измѣнить свое рѣшеніе и не покину занимаемый мною министерскій постъ...

Оставивъ себѣ суточный срокъ для обдумыванія своей служебной участи, я постарался за это время возможно хладнокровнѣе взвѣсить въ умѣ всѣ обстоятельства, сопровождавшія мою сравнительно недолгую, но полную непосильнаго труда и моральныхъ испытаній службу, а также тѣ условія, которыя создались вокругъ меня при исполненіи огромной работы по продовольствію.

Стали вставать въ памяти подробности моего насильственнаго назначенія въ Министры и вся послѣдующая служебная дѣятельность, протекавшая въ непривычной для меня обстановкѣ и полной оторванности отъ прежнихъ условій моей общественной работы. Премьерство старика Горемыкина, при которомъ такъ ясно обозначилось принципіальное мое расхожденіе съ моими коллегами министрами во взглядахъ на законодательныя палаты и сотрудничество съ ними, замѣна почтеннаго сановника Горемыкина безпринципнымъ распутинскимъ угодникомъ Штюрмеромъ, тотчасъ же вынудившая меня заявить Государю объ уходѣ моемъ изъ министровъ; невыносимый въ дѣловомъ и моральном отношеніи періодъ Штюрмеровскаго премьерства; тяжкая обстановка работы по продовольственному снабженію, всецѣло зависѣвшая отъ распорядительности и согласованности чиновъ разныхъ вѣдомствъ; обидное пренебреженіе Совѣта Министровъ къ интересамъ отечественнаго сельскаго хозяйства, не разъ заставлявшее меня предупреждать Штюрмера о невозможности при этихъ условіяхъ вести ввѣренное мнѣ дѣло, отсутствіе на верху управленія страной твердой, авторитетной и объединяющей власти, на которую, въ случаѣ нужды, можно было бы опереться. Все это промелькнуло тогда въ моей головѣ и наталкивало на мысль подвести итогъ тѣмъ усиліямъ духа и воли, которыя пришлось затратить на преодолѣніе встрѣчавшихся на моемъ служебномъ пути треній и затрудненій.

Въ то же время, не безъ чувства нѣкотораго удовлетворенія, я отдавалъ себѣ отчетъ въ томъ, что въ дѣловой борьбѣ я выходилъ побѣдителемъ, и въ основномъ моемъ дѣлѣ —продовольственномъ, достигъ крупныхъ результатовъ. Это сознаніе въ значительной степени давало мнѣ свободу въ моихъ мысляхъ объ оставленіи министерскаго поста. При достигнутыхъ результатахъ, когда всѣ фронты были на три мѣсяца впередъ обезпечены продовольствіемъ, никто не дерзнулъ бы сказать, что я покидаю свой постъ, не справившись съ дѣломъ.

Съ другой стороны, достигнутый мною съ такими усиліями результатъ причинялъ мнѣ искреннюю печаль. Грустно было думать, что придется покинуть дѣло, тѣсно связанное съ нашей дѣйствующей арміей, дѣло, которому за восемь мѣсяцевъ напряженной работы я отдалъ столько силъ, и съ которымъ я всѣмъ умомъ и всемъ сердцемъ сжился.

За тѣ памятные двадцать четыре часа, которые я себѣ оставилъ для обдумыванія вопроса объ уходѣ изъ министровъ, я неоднократно себя ловилъ на чувствѣ глубокаго сожалѣнія, что придется выпустить изъ своихъ рукъ значительно налаженное мною важное государственное дѣло продовольственнаго снабженія арміи и тыла. Но я сознавалъ, что если мнѣ удавалось до сихъ поръ преодолѣвать встрѣчавшіяся чисто дѣловыя затрудненія, то это не значитъ, что я могу съ такимъ же успѣхомъ бороться противъ начавшагося на меня натиска чисто личнаго характера. Въ общемъ ходѣ моей служебной работы, въ особенности, въ конечномъ ея періодѣ, именно это обстоятельство стало наиболѣе тяжело отзываться на моихъ нервахъ, на моей энергіи и работоспособности.

Еще послѣ февральскаго моего выступленія въ Государственной Думѣ, чуткій А. В. Кривошеинъ меня предупреждалъ о зародившейся вокругъ меня „людской зависти” и добавилъ, что „сколько было у васъ ранѣе друзей, столько же послѣ вашего успѣха окажется и злыхъ недруговъ”. Изъ числа послѣднихъ, съ момента появленія его у власти и до самаго конца моего министерскаго пребыванія, былъ Штюрмеръ. На первомъ же своемъ всеподданнѣйшемъ докладѣ онъ посовѣтовалъ Государю исключить меня изъ состава министровъ.

Послѣ того какъ я выгналъ „тобольскаго старца” нерасположеніе ко мнѣ премьера встрѣтило сочувствіе и поддержку въ распутинскихъ кругахъ. Это придало Штюрмеру большую смѣлость въ борьбѣ противъ меня, и тѣмъ еще сильнѣе осложняло мое и безъ того нелегкое положеніе. Въ послѣдній же періодъ нашей съ нимъ совмѣстной службы, премьеръ, видимо, заручился поддержкой стремившагося его замѣнить А.Ѳ.Трепова и нѣкоторыхъ другихъ господъ вродѣ князя Шаховского. Этотъ періодъ оказался для меня наиболѣе тяжкимъ и невыносимымъ. Неоднократно я заявлялъ Штюрмеру о невозможности продолжать свою работу, прося объ этомъ довести до свѣдѣнія Государя, но премьеръ отказывался исполнить мою просьбу, ссылаясь на нежеланніе безпокоить Особу Его Величества въ такія трудныя времена. Въ разговорахъ со мною, Штюрмеръ, мало-по-малу оставлялъ свою прежнюю манеру подлаживанья ко мнѣ, якобы сочувствуя моей былой земско-общественной работѣ, и сталъ смѣлѣе открыто упрекать меня въ принадлежности къ этой средѣ, ставя мнѣ въ вину мою очевидную на его взглядъ неподготовленность для дѣлъ высшаго государственнаго порядка...

Надо сказать, что тому настроенію, которому Кривошеинъ далъ наименованіе „людской зависти”, способствовали еще два фактора: пресса и столичные слухи.

Дѣло въ томъ что многочисленныя газетныя статьи и замѣтки, помѣщавшіяся по поводу моей министерской работы, носили въ общемъ характеръ чрезвычайно для меня благопріятный, а въ нѣкоторыхъ случаяхъ даже открыто хвалебный, ставя мое имя въ ряды выдающихся, по ихъ отзывамъ, министровъ, желательныхъ для состава кабинета „общественнаго довѣрія”. Подобныя восхваленія создавали мнѣ въ широкихъ кругахъ русскаго общества популярность, въ то же самое время, среди сравнительно немногочисленной, но вліятельной въ „сферахъ” группы моихъ недруговъ, значительно усиливая и обостряя мою непопулярность.

Послѣднихъ особенно раздражали непрекращавшіеся столичные слухи обо мнѣ, какъ о кандидатѣ на „высшее назначеніе”.

Возможно, что подъ воздѣйствіемъ этихъ слуховъ А. Ѳ. Треповъ завелъ со мной 10-го іюня задушевную бесѣду, намекая на то, что я, видимо, чрезмѣрно переутомленъ и тягощусь продовольственной дѣятельностью, что будто бы я даже кому-то откровенно высказывалъ свои сомнѣнія по поводу успѣшности дальнѣйшаго веденія дѣла, подъ конецъ невиннымъ тономъ, какъ бы невзначай, заявивъ, что все дѣло продовольственнаго снабженія намѣревается взять себѣ самъ Штюрмеръ.

Выслушавъ всѣ эти сказки, я преспокойно замѣтилъ Трепову, что пусть Штюрмеръ и займется моимъ дѣломъ, такъ какъ все равно я имѣю въ виду Государю заявить о своемъ уходѣ. Видимо не ожидавшій подобнаго оборота нашего разговора, Треповъ сначала нѣсколько опѣшилъ, а затѣмъ принялся усиленно меня просить „не вмѣшивать его во всю эту исторію”, и сталъ увѣрять меня, что „мною тамъ (въ Ставкѣ) довольны ”... Какъ значится въ моемъ дневникѣ, „я махнулъ рукой — настолько мнѣ противна вся обстановка работы”...

На слѣдующій день, 11-го іюня, въ 4 часа дня, въ мой служебный кабинетъ вновь появляется тотъ же Треповъ. Согласно моей записи, онъ принялся „уговаривать меня не отказываться отъ портфеля и на него не ссылаться въ Ставкѣ”. Свое обращеніе ко мнѣ онъ закончилъ просьбой: - „Обѣщайте мнѣ хотя бы на мѣсяцъ не подымать этого разговора”... Далѣе значится: — „Я согласился”... Но, какъ извѣстно, обѣщаніе свое я вынужденъ былъ нарушить 21-го іюня въ условіяхъ, мною подробно описанныхъ выше...

Надо думать, что обстоятельства, сопровождавшія мое посѣщеніе Ставки 14-15 іюня и проявленное в эти дни ко мнѣ особое вниманіе Государя не остались незамѣченными зорко наблюдавшимъ за настроеніемъ въ „верхахъ” Треповымъ, который счелъ тогда нужнымъ нѣсколько ускорить приведеніе своего плана въ исполненіе, остановившись на умно обставленномъ и мѣткомъ шахматномъ ходѣ устраненія моей „фигуры” съ доски его карьеристической игры. Учиненный имъ въ сообществѣ премьера Штюрмера и послушнаго ему Шаховского „срывъ” моего выступленія въ Государственномъ Совѣтѣ воочію убѣдилъ меня въ невозможности долѣе терпѣть изо дня на день усиливавшійся натискъ со стороны моихъ ближайшихъ коллегъ, очевидно, задавшихся опредѣленной цѣлью разъ навсегда меня отстранить.

Теперь мнѣ предстояло рѣшить, возможна ли для меня дальнѣйшая борьба съ подобными людьми, отъ которыхъ въ значительной степени зависѣлъ успѣхъ моей продовольственной дѣятельности, органически связанной съ ходомъ транспорта и состояніемъ топлива, а также съ общей согласованностью дѣйствій и распорядковъ другихъ министерствъ.

Отдавая должное добрымъ отношеніямъ, которыя у меня сложились съ законодательными учрежденіями, съ представителями военно-общественныхъ организацій, со всѣмъ земскимъ людомъ и моимъ вѣдомственнымъ персоналомъ, я все же ясно отдавал себѣ отчетъ, что для успѣшнаго продолженія моей дѣятельности я зависѣлъ отъ нѣкоторыхъ высшихъ моихъ сослуживцевъ, которые были способны во всякій моментъ моей работы вкладывать „палки въ колеса” и тормозить мои и многочисленныхъ моихъ сотрудниковъ усилія.

Невольно самъ собой вставалъ вопросъ — если бъ даже удалось мнѣ „претерпѣть” столь нагло учиненный надо мной „срывъ” 21-го іюня и продолжать работу, какая могла быть для меня гарантія, что со стороны все той же, противъ меня настроенной, кучки министровъ, имѣвшихъ большое вліяніе на общее дѣло имперскаго снабженія, не смогутъ повторяться и въ дальнѣйшемъ подобные эксперименты надъ моимъ служебнымъ самолюбіемъ?! — Отвѣтъ получался у меня одинъ: гарантіи никакой нѣтъ, и защиты искать не у кого. Государь для этого слишкомъ слабъ и неустойчивъ. Премьеръ — мой врагъ, является олицетвореніемъ лжи. Что же касается законодательныхъ, общественныхъ и прочихъ сферъ, то всѣ онѣ въ этомъ отношеніи стояли слишкомъ далеко отъ насъ. Выводъ складывался одинъ: употреблять оставшіяся силы не столько на продолженіе отвѣтственной работы, сколько на борьбу съ моими „вредителями”, представлялось мнѣ дѣломъ безцѣльнымъ и невыносимымъ. Помимо этого я не допускалъ мысли о возможности испытывать повтореніе наглыхъ выходокъ, вродѣ того, что я пережилъ 21-го іюня, а возможность эта, при существовавшихъ условіяхъ, отнюдь не исключалась.

Въ результатѣ всѣхъ этихъ размышленій, къ утру 22-го іюня я пришелъ къ безповоротному рѣшенію — выйти въ отставку.

Первымъ, съ кѣмъ мнѣ пришлось этимъ рѣшеніемъ подѣлиться, оказался заѣхавшій ко мнѣ въ то утро, всегда душевно ко мнѣ относившійся, министръ гр. П. Н. Игнатьевъ, всецѣло одобрившій мои мысли, дѣйствія и намѣренія.

Дружески съ нимъ разставшись, я отправился съ оффиціальнымъ визитомъ къ предсѣдателю Совѣта Министровъ, которому тотчасъ же заявилъ о своемъ окончательномъ и всесторонне обдуманномъ рѣшеніи покинуть службу, о чемъ и просилъ довести до свѣдѣнія Государя Императора. Штюрмеръ сталъ повторять свои избитыя фразы о томъ, что въ тяжкія времена нельзя безпокоить Его Величество, бормоталъ успокоительные совѣты и пошлые комплименты и, въ концѣ концовъ, упрекнулъ меня, что я способенъ слишкомъ близко къ сердцу принимать всякій пустякъ. Тутъ я вновь не выдержалъ и, отбросивъ всякую оффиціальностъ, наговорилъ въ глаза этому горе-премьеру всю о немъ правду, которая за много времени накипѣла въ моемъ нутрѣ, и закончилъ подтвержденіемъ своего ухода изъ состава министровъ. Покинулъ я кабинетъ предсѣдателя Совѣта Министровъ, не простившись съ его хозяиномъ и оставивъ послѣдняго въ положеніи нѣкоего истукана, съ разинутымъ ртомъ и растопыренными руками.

Въ этотъ же день состоялся по Высочайшему Указу роспускъ Государственнаго Совѣта, и отъ имени Государя было объявлено, министрамъ о вызовѣ ихъ на 28-е іюня въ Верховную Ставку на экстренное совѣщаніе.

Въ промежутокъ времени, оставшійся до выѣзда моего въ Могилевъ, произошли два наиболѣе значительныхъ въ моей служебной дѣятельности событія: докладъ 24-то іюня Императрицѣ Александрѣ Ѳеодоровнѣ, и 25-го того же мѣсяца появленіе въ столичной прессѣ моего интервью по поводу отношенія моего къ дѣятельности военно-общественныхъ организацій.

Мои откровенныя, высказынныя черезъ печать, слова вызвали въ обществѣ сенсацію. Многіе мнѣ выражали горячее сочувствіе. Другіе принимали еще болѣе рѣшительныя и срочныя мѣры, чтобы изъять меня изъ состава правительства.

27-го іюня весь Совѣтъ Министровъ», почти въ полномъ составѣ, за исключеніемъ его предсѣдателя и адмирала Григоровича, выѣхавшихъ въ Ставку за сутки раньше, занялъ спеціальный поѣздъ, который долженъ былъ насъ доставить въ Могилевъ. Что предстояло обсуждать на совѣщаніи, никто изъ министровъ точно не зналъ, каждый высказывалъ лишь свои личныя предположенія. Впрочемъ, подобная неосвѣдомленность членовъ высшаго коллегіальнаго органа управленія была довольно обычнымъ явленіемъ въ нашей министерской службѣ, лишній разъ подтверждая отсутствіе во главѣ Совѣта Министровъ полновластнаго и авторитетнаго лица, которое смотрѣло бы на отправленіе высокихъ обязанностей премьера не съ точки зрѣнія лишь формально-бездушнаго ихъ исполненія, а вкладывая въ свою дѣятельность живую, творческую струю.

Дорогой мнѣ хотѣлось оставаться одному съ моими нелегкими и сложными думами, которыя все сильнѣе меня одолѣвали, по мѣрѣ приближенія къ цѣли нашего путешествія, гдѣ, какъ я предчувствовалъ, найдется разрѣшеніе моей дальнѣйшей служебной участи. Только къ вечеру, въ день нашего отъѣзда, пришлось выйти изъ моего вагоннаго отдѣленія и, по приглашенію Министра Трепова, принять участіе въ торжественномъ и великолѣпно обставленномъ въ его дорожномъ салонѣ обѣдѣ, который онъ почему-то для насъ устроилъ. Со мной лично хлѣбосолъ-хозяинъ казался подчеркнуто любезнымъ.

На слѣдующій день, 28-го іюня, въ 10 час. утра, поѣздъ нашъ прибылъ, въ Могилевъ, и мы, министры, сочли нужнымъ тотчасъ же Зайти въ стоявшій невдалекѣ на запасномъ пути служебный вагонъ, въ которомъ помѣщался предсѣдатель Совѣта Министровъ.

Усадивъ всѣхъ пришедшихъ къ нему въ своемъ помѣстительномъ салонѣ, Штюрмеръ, на рядъ заданныхъ ему вопросовъ о цѣли и сущности созываемаго Государемъ совѣщанія, отдѣлывался лишь краткими отвѣтами неопредѣленнаго содержанія, тѣмъ самымъ ставя всѣхъ насъ въ обидно-глупое положеніе. Точно и ясно узнали мы отъ нашего премьера лишь то, что экстренное совѣщаніе назначено на 28-е число, въ 6 часовъ вечера, и что къ этому часу всѣ министры должны быть въ сборѣ, въ домѣ, служившемъ резиденціей Его Величеству.

Предъ тѣмъ, какъ отъ премьера разойтись, я обратился, въ присутствіи нѣкоторыхъ изъ своихъ коллегъ, къ Штюрмеру съ вопросомъ — доложилъ ли онъ Государю о моей отставкѣ? На что получился немало удивившій меня отрицательный отвѣтъ, все съ той же оговоркой, что „сейчасъ не время безпокоить Государя”.

— Тогда придется мнѣ самому объ этомъ доложить, — замѣтилъ я, — ради чего не откажите исходатайствовать особую у Его Величества для меня аудіенцію...

Премьеръ пробормоталъ: „Какъ хотите!”: но при этомъ обѣщалъ „все возможное” для этого сдѣлать...

Разставшись съ Штюрмеромъ, я направился къ своему вагону, гдѣ столкнулся съ генераломъ Алексѣевымъ, который меня искалъ. Онъ былъ, видимо, чѣмъ-то разстроенъ и тотчасъ же задалъ мнѣ вопросъ, правда ли, что я изъ министровъ ухожу и почему я это дѣлаю? Отвѣтилъ Алексѣеву утвердительно и спросилъ, откуда могъ генералъ о моемъ рѣшеніи услыхать. И вотъ тогда я узнаю о возмутительномъ и невѣроятномъ обстоятельствѣ, завершившемъ въ моихъ глазахъ характеристику лживой личности премьера. Онъ, по какимъ-то своимъ соображеніямъ, только что во всеуслышаніе сказалъ мнѣ непразду по поводу моей просьбы объ отставкѣ. Оказывается, что, по словамъ генерала Алексѣева, вся Ставка была взволнована вечернимъ полуторачасовымъ докладомъ Штюрмера Государю, имѣвшимъ мѣсто въ предшествовавшій нашему пріѣзду день, 27-гo іюня.

Этотъ докладъ, какъ мнѣ передалъ Алексѣевъ, сводился къ тому, что Штюрмеръ убѣждалъ Его Величество въ необходимости спѣшно, удалить съ должности Министра Земледѣлія Наумова, который, по завѣренію премьера, сталъ дѣйствовать совершенно вразрѣзъ съ политическими воззрѣніями всего остального Совѣта Министровъ, проявлялъ полную и вредную въ государственномъ отношеніи независимость въ сужденіяхъ и стремился играть роль продовольственнаго диктатора. Штюрмеръ этимъ, по словамъ Алексѣева, не удовольствовался и началъ увѣрять Царя, что Наумовъ человѣкъ неуравновѣшенный, которому нуженъ не столько отдыхъ, сколько серьезное леченіе всей его явно расшатанной нервной системы... При этихъ словахъ я невольно про себя улыбнулся, вспоминая, чего отъ меня наслушался премьеръ при нашемъ послѣднемъ свиданіи 22-го іюня, и въ какомъ перепуганно-жалкомъ видѣ я его тогда оставилъ!..

Сообщивъ мнѣ содержаніе Штюрмеровскаго доклада, сущность котораго въ тотъ же вечеръ 28 іюня стала извѣстна ближайшимъ къ Государю лицамъ, Михаилъ Васильевичъ принялся меня усиленно уговаривать, не обращая вниманія на личность премьера, оставить всякіе помыслы объ отставкѣ и продолжать свою большую работу.

— Мыслимое ли дѣло вамъ теперь уходить! Горячо сталъ мнѣ доказывать почтенный генералъ. — Только-что у насъ съ вами налажено, намѣчено и другъ къ другу мы привыкли!.. Развѣ теперь время все разстраивать?! Придетъ вмѣсто васъ новый человѣкъ, неизвѣстно, что будетъ, а время стоитъ тревожное.

Нелегко было мнѣ выслушивать горячій призывъ большого, сильнаго военнаго работника, который только, въ тотъ моментъ не сталъ скрывать своего полнаго одобренія сотрудничеству со мной.

— Вотъ увижу, какъ и что придется мнѣ съ Царемъ говорить, — сказалъ я Михаилу Васильевичу, который продолжалъ меня убѣждать измѣнить мое рѣшеніе, разставаясь, крѣпко меня обнялъ и расцѣловалъ.

Пользуясь свободнымъ временемъ, я надумалъ навѣстить архіепископа Константина, съ которымъ передъ наступавшимъ рѣшительнымъ моментомъ захотѣлось мнѣ всю свою наболѣвшую душу отвести... И дѣйствительно, чистый сердцемъ и любовно ко мнѣ относившійся владыка, подробно выслушавъ все, что меня за послѣднее время такъ волновало, успокоилъ меня и благословилъ встать на путь принятаго мною рѣшенія, оговорившись, чтобы противъ воли Государя не идти.

Ободренный его совѣтомъ, я отправился въ Могилевскій, знакомый мнѣ, „дворецъ”, гдѣ встрѣтился сначала съ Великимъ Княземъ Сергіемъ Михайловичемъ, а затѣмъ съ гр. Фредериксомъ. Они подтвердили все то, что было мнѣ ген. Алексѣевымъ сообщено по поводу Штюрмеровскаго обо мнѣ доклада, выразили искреннее сожалѣніе по поводу слуховъ о моемъ уходѣ и стали горячо совѣтовать не покидать службу, вызывавшую, по ихъ словамъ, въ Ставкѣ всеобщее одобреніе.

Вторично встрѣтившійся со мной ген. Алексѣевъ, къ тому, что онъ успѣлъ мнѣ утромъ передать, добавилъ, что, судя по нѣкоторымъ слухамъ, наряду со Штюрмеровскими на меня наговорами, за послѣднее время, по выраженію генерала, „изъ Царскаго шла усиленная артиллерійская подготовка”, намекая на получавшіяся Государемъ обо мнѣ письма Императрицы.¹

Мало-помалу министры и особо приглашенныя на совѣщаніе лица стали собираться въ залѣ Могилевскаго „дворца”, гдѣ, вдоль оконъ, былъ разставленъ длинный присутственный столъ.

Незадолго до объявленнаго часа засѣданія, подходитъ ко мнѣ Министръ Двора и говоритъ: „Штюрмеръ просилъ, чтобы я вамъ устроилъ аудіенцію, но Государь, видимо, къ этому не расположенъ”, замѣтивъ мнѣ: „Штюрмеръ вѣдь все сказалъ про Наумова... Что же еще ему нужно?”.

Сообщеніе это произвело на меня крайне тягостное впечатлѣніе, но я рѣшилъ не сдаваться и добиться того, чего такъ всѣмъ своимъ помысломъ желалъ.

Въ это время изъ входной съ лѣстницы двери показался напыщенный премьеръ. Разговаривая съ Министромъ Сазоновымъ, онъ всталъ около окна, невдалекѣ отъ входа въ Государевъ кабинетъ. Всѣ находившіеся въ залѣ говорили между собой вполголоса, съ минуты на минуту ожидая Высочайшаго выхода. При видѣ Штюрмера, который утромъ мнѣ такъ нагло солгалъ, я сразу ощутилъ такой порывъ возмущенія, что, на мигъ забывши все вокругъ себя, я быстро подошелъ къ премьеру и въ присутствіи Сазонова сказалъ:

— Когда простой обыватель говоритъ неправду, его называютъ извѣстнымъ именемъ, но когда лицо, облеченное исключительными полномочіями, занимающее такой высокій постъ, какъ Ваше Высокопревосходительство, говоритъ неправду, какъ его тогда приходится называть?!..

Весь побагровѣвшій Штюрмеръ отъ меня быстро отпрянулъ, и въ тотъ же моментъ Сазоновъ громко произнесъ: „Государь” — При этомъ словѣ я опомнился и увидалъ появившагося изъ своего кабинета Государя, который подошелъ сначала къ премьеру, а затѣмъ, поочередно обойдя всѣхъ насъ, занялъ за присутственнымъ столомъ предсѣдательское мѣсто. Съ приходомъ Государя, моя вспышка улеглась, и я вновь сталъ хозяиномъ своей воли и дѣйствій... Думать же о томъ, что произошло, не было ни времени ни мѣста, да и не хотѣлось — слишкомъ противенъ мнѣ былъ человѣкъ, которому я нанесъ оскорбленіе, на мой взглядъ, заслуженное имъ.

Ровно въ 6 час. вечера Eго Величество объявилъ экстренное совѣщаніе открытымъ. Помимо министровъ, въ засѣданіи участвовали начальники тѣхъ или другихъ отдѣловъ высшаго военно-фронтового управленія, во главѣ съ Начальникомъ Штаба Верховнаго Главнокомандующаго, ген. Алексѣевымъ. Народу собралось много, столъ былъ небольшой, такъ что сидѣть пришлось въ необычайной тѣснотѣ, плечомъ къ плечу съ сосѣдями, не имѣя возможности удобно расположить портфель и разбираться въ его содержимомъ. Мое мѣсто приходилось нѣсколько наискосокъ противъ сидѣвшаго въ центрѣ стола Государя, около котораго расположился Предсѣдатель Совѣта Министровъ, за все время засѣданія не проронившій ни одного слова.

Тотчасъ по открытіи засѣданія, Его Величество взялъ въ руки небольшой исписанный листъ бумаги и сталъ читать свое обращеніе къ присутствовавшимъ членамъ совѣщанія, указавъ, прежде всего, на то, что Россіи нынѣ приходится переживать исключительно-тяжелыя времена въ силу затянувшейся войны и цѣлаго ряда осложненій, возникшихъ въ результатѣ транспортныхъ затрудненій, недостатка въ топливѣ и воинскомъ снабженіи (о продовольствіи Государь не упоминалъ).

Далѣе, Его Величество обратилъ вниманіе Совѣщанія на то, что въ наступившія трудныя времена всѣ наличныя силы государства должны проявить не только наибольшее напряженіе, но и возможно полную согласованность своихъ дѣйствій, ради доведенія начатой страшной борьбы до успѣшнаго конца...

„Межъ тѣмъ, — прочелъ дальше Государь, — къ глубокому моему сожалѣнію подобной согласованности я не усматриваю въ дѣятельности даже того высшаго въ государствѣ учрежденія, именуемаго Совѣтомъ Министровъ, которое должно было бы служить образцомъ для другихъ правительственныхъ организацій, и въ которомъ, за послѣднее время, вмѣсто согласованнаго единства дѣйствій его членовъ, замѣчаются лишь крайне нежелательныя между ними тренія и разногласія. Подобное положеніе вещей я признаю для дѣла недопустимымъ, и прошу впредь его всячески избѣгать”...

При этихъ словахъ, сидѣвшій близко отъ премьера и какъ разъ противъ меня, гр. П. Н. Игнатьевъ, слегка откинувшись назадъ, сталъ дѣлать мнѣ выразительные знаки, намекавшіе на то, что царскій упрекъ о министерскихъ разногласіяхъ подсказанъ Штюрмеромъ и направленъ по моему адресу...

Затѣмъ Государь задалъ нѣсколько вопросовъ, касавшихся постановки дѣла съ транспортомъ, послѣ чего перешелъ къ обсужденію дѣятельности организацій, связанныхъ съ добычей и снабженіемъ топлива. На разсмотрѣніе всѣхъ этихъ вопросовъ ушло довольно продолжительное время, и лишь по окончаніи ихъ выясненія, Его Величество поинтересовался узнать общее положеніе съ продовольствіемъ во фронтовыхъ областяхъ, на что лица, спеціально вѣдавшія этой частью, отозвались въ крайне благопріятномъ для меня смыслѣ. Ген. Ронжинъ, указавъ на меня, во всеуслышаніе заявилъ, что, благодаря исключительно энергичной дѣятельности центральнаго продовольственнаго вѣдомства, всѣ боевые фронты нынѣ обезпечены продовольствіемъ больше чемъ на три мѣсяца впередъ.

При этихъ словахъ Государь вскинулъ не меня глаза, но быстро ихъ вновь отвелъ, предложивъ послѣ нѣкоторой паузы перейти къ обсужденію вопроса, связаннаго съ поданной 15-го іюня докладной запиской генерала Алексѣева объ учрежденіи Верховнаго Министерства по оборонѣ.

Вопросъ этотъ прошелъ въ томъ направленіи, какъ я о немъ докладывал Его Величеству 15-го іюня. Въ этомъ отношеніи я нашелъ себѣ горячую поддержку въ лицѣ А.Ѳ.Трепова, который заявилъ, что — „у насъ есть предсѣдатель Совѣта Министровъ — пускай онъ возметъ въ свои руки все управленіе и пускай всѣхъ объединяетъ”. Совѣщаніе съ этимъ мнѣніемъ согласилось и вынесло постановленіе въ такомъ духѣ... Мѣха обновили, но негодное вино въ нихъ осталось то же. Должность премьера усилили, но Штюрмеръ остался тѣмъ же.

По окончаніи засѣданія, я былъ сначала въ нѣкоторой нерѣшительности — подчиниться ли мнѣ тому, что мнѣ сказалъ Министръ Двора, или же, вопреки этому, немало огорчившему меня заявленію, рѣшиться самому обратиться къ Государю съ просьбой разрѣшить въ послѣдній разъ къ нему явиться съ докладомъ

Дѣло въ томъ, что, съ одной стороны, все, что я узналъ по пріѣздѣ моемъ въ Ставку, говорило за вѣроятность моего ухода изъ министровъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, я всемъ сердцемъ стремился прежде, чѣмъ покинуть свой постъ и министерскую работу, еще разъ повидать своего Царя и лично ему высказать всю правду о своемъ рѣшеніи. Я не могъ допустить мысли, чтобы у Государя, всегда столь милостиво и искренне-душевно ко мнѣ относившагося, напослѣдокъ осталось обо мнѣ впечатлѣніе, навязанное ему пристрастнымъ и лживымъ Штюрмеромъ. Совѣсть моя, какъ относительно моей работы, такъ и передъ Царемъ была чиста. Я продолжалъ, не глядя ни на что, Государя любить и всей душой порывался съ нимъ по-хорошему разстаться, откровенно, какъ на духу, повѣдать, что вынуждало меня покинуть министерскій постъ.

Побуждаемый подобными мыслями, я быстро приблизился къ Его Величеству, разговаривавшему съ Сазоновымъ и Хвостовымъ. Вставъ сзади нихъ и посмотрѣвъ на Государя, я рѣшилъ просить о предоставленіи мнѣ желанной аудіенціи лишь въ томъ случаѣ, если Его Величество на меня попрежнему взглянетъ своимъ привѣтливо-добрымъ взглядомъ. И этотъ счастливый для меня моментъ вскорѣ же наступилъ. Отвѣтъ получился добрый и милостивый. Пріемъ Государь мнѣ назначилъ въ тотъ же вечеръ, въ 9½ час., послѣ обѣда, на который всѣ участники состоявшагося Совѣщанія получили Высочайшее приглашеніе. Великая тяжесть отъ сердца у меня отлегла — все обѣденное и послѣдующее до моего, пріема время я чувствовалъ себя радостно и легко. Въ такомъ настроеніи я, въ назначенный часъ, вошелъ въ столь знакомый мнѣ скромный кабинетъ Государя.

Посаженный на свое обычное за письменнымъ столомъ мѣсто, я попросилъ у Его Величества разрѣшенія изложить ему откровенно все, что я считалъ нужнымъ для правдиваго освѣщенія происшедшихъ за послѣднее время исключительныхъ обстоятельствъ. Вкратцѣ напомнивъ Его Величеству ходъ, пройденной мной продовольственной работы съ ея планами и достиженіями — работы, являвшейся основной осью моей министерской дѣятельности, я счелъ нужнымъ еще разъ обратить вниманіе Государя на главнѣйшія встрѣчавшіяся въ этой дѣятельности затрудненія, которыя происходили въ силу органической ея зависимости отъ распорядковъ въ другихъ министерствахъ. Послѣ этого, я перешелъ къ описанію обстоятельствъ моего вынужденнаго отказа отъ выступленія отъ имени правительства на Общемъ Собраніи Государственнаго Совѣта 21-го іюня.

Его Величество внимательно меня выслушалъ и, пристально на меня посмотрѣвъ, нѣкоторое время сидѣлъ молча, какъ бы о чемъ-то раздумывая, ни словомъ не обмолвившись по поводу происшедшаго у меня конфликта съ премьеромъ...

— Какъ ваше здоровье? — вдругъ вопрошаетъ меня Государь. Невольно вспомнился мнѣ разсказъ генерала Алексѣева о Штюрмеровскомъ докладѣ Царю, гдѣ, видимо, немало было говорено о расшатанности моихъ нервовъ. Я отвѣтилъ Его Величеству, что здоровье мое зависѣло отъ общихъ условій моей крайне напряженной дѣятельности...

— Думается мнѣ, — откровенно отвѣтилъ я Царю, — что если бъ Ваше Императорское Величество соблаговолили создавшуюся вокругъ меня и извѣстную Вамъ нынѣ обстановку измѣнить въ такомъ направленіи, чтобы я могъ болѣе свободно и попрежнему продуктивно работать, я былъ бы въ силахъ снова съ той же энергіей вести свое во многомъ уже налаженное дѣло. Въ противномъ случаѣ, я окажусь не въ состояніи съ должной пользой продолжать свою дѣятельность, и тогда я почтительно просилъ бы меня отъ занимаемой должности освободить.

Государь довольно продолжительное время, видимо, что-то про себя обдумывая, молчалъ и усиленно курилъ. Затѣмъ тихимъ, слегка волнующимся голосомъ промолвилъ:

— Трудно мнѣ съ вами разстаться, ввиду вашей выдающейся дѣятельности и моего къ вамъ искренняго расположенія, но я самъ вижу, какъ тяжело вамъ при создавшихся условіяхъ работать. Мѣнять же эту обстановку я сейчасъ не могу... не имѣю въ виду. Между тѣмъ, я привыкъ къ вашимъ совѣтамъ и вашему сотрудничеству... Желалъ бы и впредь съ вами вмѣстѣ работать. — Сдѣлавъ небольшую паузу, Государь въ болѣе рѣшительномъ тонѣ мнѣ заявляетъ: — Отъ министерской должности я васъ освобождаю и назначаю васъ въ Государственный Совѣтъ, гдѣ вы будете тоже полезны...

На это я замѣтилъ: — Ваше Величество! Да вѣдь я и теперь состою членомъ Государственнаго Совѣта по выборамъ! — А я — послышалось въ отвѣтъ — хочу, чтобы вы тамъ состояли по моему назначенію!

Подобный оборотъ дѣла съ моимъ уходомъ въ отставку оказался для меня совершенно непредвидѣннымъ, причинившимъ мнѣ впослѣдствіи немало осложненій во взаимоотношеніяхъ съ моими выборщиками, а также въ области собственной моей идеологіи и вынужденныхъ рѣшеній, о чемъ, вѣроятно, придется сказать нѣсколько ниже.

Объявивъ о моемъ назначеніи, Его Величество поднялся со своего мѣста, обошелъ вокругъ стола и подойдя ко мнѣ со словами благодарности за всю мою прежнюю службу, меня вдругъ обнялъ и поцѣловалъ. Сильно взволнованный подобнымъ трогательнымъ отношеніемъ ко мнѣ Государя и сознавая, что можетъ быть, въ послѣдній разъ я вижу своего Монарха, которому привыкъ говорить правду и котораго я, за время своей министерской службы, всегда стремился во имя общаго государственнаго блага направлять на путь сближенія съ здоровой общественной средой, я рѣшился еще разъ передъ окончательнымъ своимъ уходомъ изъ министровъ высказать Его Величеству искренній по тому же поводу совѣтъ, послѣ чего глубоко поклонился ему и вышелъ изъ кабинета.

Проходя по залѣ по направленію къ парадной лѣстницѣ, я услыхалъ сзади себя чьи-то шаги. Обернувшись, — къ немалому своему изумленію, увидалъ шедшаго ко мнѣ Государя. Пріостановившись у выходной двери, я всталъ лицомъ къ подходившему Николаю Александровичу, который, вплоть приблизившись ко мнѣ, взялъ обѣими руками меня за плечи, приподнялъ свою голову и съ замѣтно влажными отъ слезъ глазами меня вновь поцѣловалъ. Я самъ въ этотъ, моментъ готовъ былъ расплакаться и, еле сдерживая подступавшія къ горлу слезы, успѣлъ лишь промолвитъ:

„Благодарю васъ, и какъ Государя... и какъ человѣка! Съ этими словами я быстро вышелъ и, сѣвъ въ автомобиль, направился къ вокзалу.

Это былъ послѣдній разъ, что я видѣлся и говорилъ съ Государемъ Императоромъ. Его царственный незабываемый обликъ до сей поры встаетъ въ моей памяти такимъ, какимъ онъ мнѣ представился при прощальномъ послѣднемъ его появленіи в Могилевской залѣ. Грусть на блѣдномъ усталомъ лицѣ, слезы на рѣсницахъ прекрасныхъ, но далекихъ отъ міра житейскаго глазъ, что-то неизъяснимо свѣтлое и, вмѣстѣ съ темъ, фатально-покорное во всей повадкѣ и фигурѣ — вотъ то, что рисуется въ моемъ воображеніи, когда вспоминаешь послѣдняго Монарха Россіи. Хотѣлось бы навсегда запечатлѣть память о немъ не въ видѣ обыденнаго житейскаго портрета, а какъ иконный обликъ многострадальнаго Царя-Мученика.

Вернувшись послѣ описанной аудіенціи къ себѣ въ вагонъ, я засталъ тамъ немало своихъ, нынѣ уже „бывшихъ” коллегъ, которые не безъ нетерпѣнія поджидали моего возвращенія, интересуясь узнать о результатѣ моихъ съ царемъ переговоровъ. Вѣсть о моемъ уходѣ произвела среди нихъ волненіе. Отношеніе къ этому событію съ ихъ стороны проявлено было разное: одни одобряли и даже завидовали выпавшей на мою долю свободѣ, другіе, напротивъ, упрекали меня за мой поступокъ. Были и такіе, которые просто молчали, не высказываясь ни въ ту, ни въ другую сторону. Но то, что мною въ этотъ вечеръ занесено въ мой дневникъ, являлось для меня, очевидно, наиболѣе въ этомъ отношеніи значительнымъ: „Гр. Игнатьевъ сказалъ министрамъ: вы не понимаете, кого мы лишаемся въ лицѣ Александра Николаевича, — живой связи съ Государственной Думой!” — Это я считалъ для себя наивысшей похвалой!..

Въ ту же нашу совмѣстную поѣздку обратно въ столицу, гр. Игнатьевъ, на предложеніе ѣхавшаго съ нами въ одномъ поѣздѣ премьера перенять отъ меня должность Министра Земледѣлія, заявилъ: — Отпустите меня совсѣмъ изъ вашего кабинета,- но замѣнить А. Н. Наумова никогда не соглашусь!.

Только очутившись одинъ въ своемъ вагонномъ отдѣленіи, я осозналъ весь тотъ огромный житейскій сдвигъ, который совершился въ краткій вечерній часъ моей могилевской аудіенціи. Впереди меня ждала свобода отъ страшной сложности министерской работы, отъ никогда не покидавшихъ меня мучительныхъ думъ о жуткой передъ страной отвѣтственности. Этому всему наступалъ конецъ, впереди все было какъ будто бы просто и легко. Но это лишь такъ казалось. Внутри меня зарождались сложныя думы, чувствованія и предположенія, сплетавшіяся вокругъ одного ощущенія. Теперь, когда осуществилось мое желаніе, и я больше не былъ министромъ, становилось до боли въ сердцѣ жаль разставаться съ труднымъ, но большимъ патріотическимъ и ставшимъ близкимъ мнѣ дѣломъ продовольствія нашей доблестной арміи и родного населенія. Сколько было вложено въ него моихъ усилій и заботъ!..

И снова вихремъ въ головѣ закружился рядъ мыслей и вопросовъ, не дававшихъ мнѣ покоя всю ночь и все утро 29-го числа, пока ко мнѣ, въ мой вагонъ, не заявился Штюрмеръ, одинъ видъ котораго меня сразу отрезвилъ и выбилъ изъ головы всѣ мои сожалѣнія. Вотъ когда почувствовалъ я все счастье полученной свободы, осознавъ, что отнынѣ ни съ нимъ, ни съ кѣмъ другимъ изъ его невыносимаго, для меня сообщества я ничѣм больше не связанъ! При одной этой мысли я былъ готовъ забыть обо всемъ другомъ...

Какъ оказалось, пожелалъ меня видѣть премьеръ, чтобы поздравить сь назначеніемъ въ Государственный Совѣтъ.

Этотъ своеобразный господинъ со мной былъ милъ и привѣтливъ, какъ будто между нами ничего не произошло! Не мало времени отнялъ онъ у меня своими разспросами по продовольственному дѣлу, стараясь получить подсобныя свѣденія о личномъ персоналѣ, обслуживавшемъ эту область и интересуясь сущностью намѣченныхъ мною мѣропріятій. Мнѣ невольно въ голову пришло, не собирается ли Штюрмеръ на самомъ дѣлѣ, какъ мнѣ однажды объ этомъ обмолвился Треповъ, всю продовольственную область взять въ свои дряхлыя и негодныя руки?!.. При этой мысли мнѣ стало жутко, и я прекратилъ съ премьеромъ разговоръ на эту тему. Вскорѣ мы прибыли въ столицу и разстались, чтобы никогда съ нимъ больше не встрѣчаться.

Вѣсть о моемъ уходѣ произвела своей неожиданностью на всѣхъ вѣдомственныхъ моихъ сотрудниковъ „ошеломляющее”, какъ значится въ моемъ дневникѣ, впечатлѣніе. Долженъ сознаться, не безъ грусти приходилось мнѣ разставаться съ людьми, съ которыми у меня сложились наилучшія отношенія, не только дѣловыя, но личныя.

Въ Петроградѣ меня ожидалъ невѣроятный сюрпризъ: Штюрмеръ, соединявшій въ то время въ своей персонѣ не только обязанности премьера, но и должность Министра Внутреннихъ Дѣлъ, находясь 28-го іюня въ Могилевѣ, вмѣстѣ со всѣми нами, министрами, въ Ставкѣ, и ни единымъ словомъ со мной, какъ Предсѣдателемъ Особаго Продовольственнаго Совѣщанія, не обмолвившись, имѣлъ у Государя спеціальный докладъ о предположенной имъ коренной реформѣ всего продовольственнаго снабженія и о передачѣ изъ Министерства Земледѣлія въ Министерство Внутреннихъ Дѣлъ всѣхъ операцій по борьбѣ съ дороговизной и всей остальной, неразрывно связанной съ этимъ вопросомъ, продовольственной организаціи. Означенный докладъ Штюрмера былъ изготовленъ въ тайникахъ его канцелярій, въ Совѣтѣ Министровъ не обсуждался, и мы о немъ узнали лишь послѣ нашего возвращенія въ столицу, куда Штюрмеръ уже вызвалъ Харьковскаго Губернатора кн. Н. Л. Оболенскаго, назначивъ его товарищемъ министра Внутреннихъ Дѣлъ по борьбѣ съ дороговизной. Этотъ кн. Н. Л. Оболенскій принадлежалъ къ тѣмъ немногимъ изъ моихъ продовольственныхъ уполномоченныхъ, дѣйствія которыхъ оставляли многаго желать. Ни я, ни мои ближайшіе помощники не были освѣдомлены о подробностяхъ Штюрмеровской реформы продовольственнаго дѣла, вплоть до 1-го іюля, когда вдругъ была получена на это число повѣстка, съ вызовомъ меня на экстренное засѣданіе Совѣта Министровъ для обсужденія вопроса объ организаціи особаго комитета по борьбѣ съ дороговизной. Я, какъ получившій отъ Государя отпускъ, да еще покидающій министерскій постъ, заявилъ по телефону Штюрмеру о своемъ отказѣ прибыть на засѣданіе, обѣщавъ, вмѣсто себя послать на него Товарища Министра Глинку...

Я, конечно, былъ сильно позмущенъ всей этой подпольной и вредоносной дѣятельностью Штюрмера, которая лишній разъ убѣдила меня въ своевременности моего ухода. Я понялъ и причину той живой заинтересованности къ продовольственному дѣлу, которую проявилъ премьеръ при обратной нашей поѣздкѣ 29-го іюня изъ Ставки въ столицу.

Изъ всей предпринятой Штюрмеромъ затѣи я ничего добраго для дѣла не ожидалъ, предвидя на почвѣ подобнаго вторженія Министерства Внутреннихъ Дѣлъ въ налаженную продовольственную организацію только еще большія затрудненія въ работѣ Особого Продовольственнаго Совѣщанія. Мои предположенія оправдались, и все это рекламное Штюрмеровское новшество, включая и Оболенскаго, потерпѣло полное фіаско...

Вернувшись изъ Ставки въ Петроградъ, я поспѣшилъ, согласно разрѣшенію Государя, сдать должность своему обычному замѣстителю А. А. Риттиху, такъ какъ собирался уѣхать, къ себѣ на Волгу 1-го іюля. Свадьба нашей дочери Маріи была назначена въ с. Головкинѣ на шестое, о чемъ зналъ и самъ Государь, разрѣшившій мнѣ немедленно же взять отпускъ, не ожидая назначенія преемника на оставляемый мною постъ.

Несмотря на высказанный при этомъ Его Величеству мой совѣтъ, какъ можно скорѣе назначить новаго Министра, имѣя въ виду спѣшность продовольственныхъ работъ, я былъ замѣщенъ гр. Бобринскимъ только спустя почти цѣлый мѣсяцъ. Это дало поводъ Штюрмеру распространять слухъ, что о мѣсячной отсрочкѣ замѣны меня другимъ лицомъ я самъ ходатайствовалъ передъ Его Величествомъ, въ разсчетѣ получить за этотъ срокъ свое министерское жалованье. Объ этой сплетнѣ потомъ разсказывали мнѣ предсѣдатель Государственнаго Совѣта А. Н. Куломзинъ, кн. В. М. Волконскій и многіе другіе, въ томъ числѣ А. А. Риттихъ, который съ моего согласія помѣстилъ въ газетахъ замѣтку о томъ, что іюльское свое жалованье Министръ Земледѣлія передалъ на нужды министерской церкви. Тотъ же милѣйшій Александръ Александровичъ, до глубины души возмущенный Штюрмеровскими обо мнѣ сплетнями, совѣтовалъ тогда оповѣстить газетныя редакціи также и о томъ, что, передъ уходомъ изъ министровъ, я, 1-го іюля, возвратилъ Государственному Казначейству тѣ шесть тысячъ рублей, которые министрамъ были выданы изъ 10-тимилліоннаго фонда, по случаю дороговизны жизни. Я попросилъ Риттиха этого не дѣлать.

За два дня, что мнѣ пришлось еще пробыть въ столицѣ, послѣ возвращенія моего изъ Ставки и до отъѣзда въ Головкино, на положеніи „уходящаго министра”, мои сотрудники, министерскіе и продовольственные, проявили столько единодушія въ выраженіи мнѣ симпатіи и сожалѣнія объ моемъ уходѣ, что я былъ тронутъ до глубины души, и до сихъ поръ не могу вспомнить о нихъ безъ чувства искренней имъ всѣмъ признательности.

Особенно запечатлѣлись въ моей памяти тѣ теллыя проводы, которыя, спустя почти мѣсяцъ (2-го августа) послѣ оставленія мною должности, были мнѣ устроены всѣми моими бывшими сослуживцами по Министерству Земледѣлія и сотрудниками по управленію дѣлами Особаго Продовольственнаго Совѣщанія.

Тридцать пять чиновъ бывшаго моего вѣдомства чествовали меня у Донона обѣдомъ, на которомъ было произнесено по моему адресу столько добраго и хорошаго, что этотъ моментъ является и понынѣ однимъ изъ самыхъ счастливыхъ воспоминаній моей жизни и лучшей наградой за время моей министерской службы. Особо прочувствованныя рѣчи сказаны были тремя товарищами министра, а также Кошко и Чиркинымъ. Называли меня, какъ отмѣчено въ моемъ дневникѣ, — и „богатыремъ”, и „Микулой Селяниновичемъ” и „свѣтлымъ мощнымъ рыцаремъ”, отмѣчали установившееся между мной и моими подчиненными „полное взаимное пониманіе и „сердечное объединеніе”...

И. И. Тхоржевскій, вѣрный своему таланту, сказалъ вызвавшій общее одобреніе, нынѣ имъ самимъ для меня возстановленный, экспромтъ такого содержанія:

Изъ скромной норки „Трехугольной”²

Вернувшись въ вашъ широкій кругъ,

Радъ подхватить я рифмой вольной,

Что прозой высказалъ мой другъ.³

Трудясь — и страстно, и серьезно, —

Вы были пламеннымъ бойцомъ!

Царю служили честно, грозно,

Съ открытымъ сердцемъ и лицомъ.

И, забывая грани службы,

Мы, рядовые, шлемъ вамъ вслѣдъ

Дань благодарности и дружбы,

Дань уваженья — и привѣтъ!

Закончилось это чествованіе поднесеніемъ мнѣ двухъ адресовъ: отъ чиновъ Министерства Земледѣлія и отъ служащихъ въ Управленіи Особаго Продовольственнаго Совѣщанія.

Копія послѣдняго какимъ-то чудомъ⁴ въ моихъ бумагахъ уцѣлѣла. Считаю умѣстнымъ текстъ полностью воспроизвести:

„Древній мудрецъ задалъ вопросъ молодому знаменитому современнику: „Вотъ передъ тобой три жребія жизни: первый — богатство Креза, второй — любовь красивѣйшей въ мірѣ женщины, съ которой въ красотѣ не могла бы поспорить сама прекрасная Елена, и третій — гусли-самогуды. Отъ тебя зависитъ выбрать любое. Блестящій юноша выбралъ послѣднее. Излишнее богатство сдѣлаетъ меня зависимымъ; красивѣйшая женщина состарится, и красота ея пропадетъ, а гусли-самогуды — это чудное напряженіе нервовъ, которое, творя въ области мысли, всегда доставитъ высочайшее наслажденіе человѣку, приближая его къ божеству.

„Съ незапамятныхъ временъ человѣчество живетъ, представляя собой разновидности, изъ которыхъ каждая сдѣлала выборъ между этими тремя жребіями, названными древнимъ мудрецомъ.

„Золото увлекло за собой огромную массу сильныхъ порою, но тупыхъ людей, женская красота поработила другихъ, и лишь немногіе взяли себѣ гусли-самогуды.

„Однако, все человѣчество, во всѣ времена, прислушивалось къ чарующимъ звукамъ этихъ гуслей, и подъ ихъ ритмъ слагалась сама жизнь. Въ особые же моменты даже звонъ золота не въ силахъ былъ оторвать человѣчество отъ ихъ музыки, и красивѣйшая женщина плакала порою, наслаждаясь ихъ дивной мелодіей.

„И никогда еще съ тѣхъ поръ, какъ создался міръ, властные звуки гуслей-самогудовъ не были слышны такъ далеко, когда почта, телеграфъ, телефонъ и печатный листъ разносятъ ихъ повсюду, и никакое разстояніе не можетъ уменьшить ихъ обаянія и силы.

„Завиденъ жребій гусляра-пѣвца. Но чѣмъ могущественнѣе его пѣснь, тѣмъ отчаяннѣе врагъ стремится порвать струны божественныхъ гуслей, и невѣдомыя силы усѣиваютъ терніями и шипами путь гусляра.

„Какъ восточная сказочница Шехеразада, онъ долженъ напрягать всѣ силы своего ума и воли, чтобы звуками гуслей-самогудовъ развѣять власть этихъ темныхъ силъ...

„Безъ колебаній сравнивая Васъ, глубокоуважаемый Александръ Николаевичъ, съ благороднѣйшимъ юношей, избравшимъ творческую мысль своимъ жребіемъ жизни и, являясь свидѣтелями удивительной силы свободнаго духа, проявленной Вами въ переживаемый моментъ на пользу великой родины и на благо всего русскаго народа, мои товарищи по службѣ въ Управленіи дѣлами Особаго Продовольственнаго Совѣщанія уполномочили меня передать Вамъ душевный привѣтъ и выраженіе истиннаго восторга, что» судьбѣ было угодно дать намъ возможность участвовать съ Вами въ Вашей благородной и плодотворной работѣ. Если правда, что даромъ ничего не дается, судьба жертвъ искупительныхъ проситъ, то мы еще болѣе вѣримъ также пророческимъ словамъ поэта: чѣмъ ночь темнѣй, тѣмъ звѣзды ярче, чѣмъ глубже скорбь, тѣмъ ближе Богъ.

„Желая успѣха въ дальнѣйшихъ трудахъ Вашихъ, которыхъ отъ Васъ попрежнему будетъ ждать страна, мы позволяемъ себѣ просить Васъ и въ дальнѣйшей Вашей дѣятельности вспомнить иногда ту малую семью, которая зовется Управленіемъ дѣлами Особаго Совѣщанія. Она была допущена быть къ Вамъ близкой и сохранитъ о Васъ самую свѣтлую память, какъ о прекрасномъ человѣкѣ, „который дѣлъ своихъ цѣною злата не взвѣшивалъ, не продавалъ, не ухищрялся противъ брата и на врага не клеветалъ”.

2 августа 1916 года. А. Петровъ (слѣд. подписи).

До отъѣзда 1-го іюля изъ Петрограда я, съ помощью моего секретаря, срочно разбиралъ груду накопившихся бумагъ и въ то же время отбивался отъ осаждавшихъ меня многочисленныхъ газетныхъ интервьюеровъ, которымъ я категорически отказывался что-либо сообщать о причинахъ моего ухода. Несмотря на это, они умудрялись заполнять длиннѣйшіе газетные столбцы своими редакціонными соображеніями и предположеніями.

Изъ этихъ статей мой секретарь Загорскій сброшюровалъ цѣлый объемистый альбомъ, представлявшій для меня несомнѣнный интересъ. При этомъ, весь этотъ газетный матерьялъ, касавшійся моей отставки и оцѣнки моей министерской дѣятельности, былъ, въ общемъ, для меня весьма благопріятнымъ.

Изо всей массы газетныхъ отголосковъ чудомъ уцѣлѣли и имѣются у меня подъ руками нѣкоторыя вырѣзки, случайно попавшія среди немногочисленныхъ бумагъ, захваченныхъ мною при спѣшной эвакуаціи изъ Крыма.

Я привожу наиболѣе интересныя изъ нихъ.

Въ номерѣ отъ 1-го іюля 1916 года, въ одной изъ наиболѣе распространенныхъ въ Россіи газетъ, „Русское Слово”, жирнымъ шрифтомъ отпечатанъ заголовокъ: „Уходъ А. Н. Наумова, Министра Земледѣлія”.

— „Въ Государственной Думѣ А. Н. Наумовъ встрѣчалъ къ себѣ, наравнѣ съ Министромъ Народнаго Просвѣщенія гр. П. Н. Игнатьевымъ, очень благожелательное отношеніе, которое нѣсколько разъ проявлялось особенно ярко при выступленіи А. Н. Наумова съ думской трибуны. За послѣднее время много говорили о недовольствѣ А. Н. Наумовымъ и его тактикой въ примѣненіи твердыхъ цѣнъ на продукты со стороны вліятельныхъ аграрныхъ круговъ, въ частности аграріевъ Государственнаго Совѣта......

Слѣдующія двѣ вырѣзки, судя по шрифту, повидимому, принадлежатъ „Утру Россіи” и „Русскимъ Вѣдомостямъ”.

Въ первой говорится: — „Уходящій Министръ Земледѣлія проявилъ себя за всѣ семь мѣсяцевъ своего пребыванія во главѣ „зеленаго вѣдомства” человѣкомъ того традиціоннаго такта, который сталъ своего рода обязательствомъ для преемниковъ Статсъ-Секретаря Кривошеина. А. Н. Наумовъ не упускалъ ни единаго случая, чтобы не подчеркнуть своего доброжелательнаго отношенія къ сотрудничеству съ общественными силами. У всѣхъ въ памяти добрыя взаимоотношенія, создавшіяся между Министромъ и Государственной Думой. Членъ Государственнаго Совѣта по избранію Самарскаго земства являлся въ составѣ кабинета Б. В. Штюрмера, по существу, едва ли не единственнымъ общественнымъ элементомъ. Сейчасъ, понятно, неподходящій моментъ подводить оцѣнку дѣловымъ качествамъ уходящаго Министра и опредѣлять, въ какой мѣрѣ плодотворнымъ было сотрудничество въ одномъ и томъ же вѣдомствѣ дѣятелей типа А. Н. Наумова и Г. В. Глинки. Но надо признать, что, каковы бы ни были личныя качества и личная энергія любого Министра Зеледѣлія, у него нѣтъ и не могло быть ни той полноты власти, ни того авторитетнаго исполнительнаго аппарата на мѣстахъ, безъ котораго дѣятельность завѣдывающаго продовольственнымъ дѣломъ Имперіи заранѣе обрекалась на неуспѣхъ. Сознавалъ это, по слухамъ, и самъ А. Н. Наумовъ, выдвигая проектъ созданія особаго Министерства Снабженія страны всѣми необходимыми продуктами за исключеніемъ предметовъ военнаго снаряженія”...

Въ послѣдней, имѣющейся въ моемъ распоряженіи, газетной вырѣзкѣ значится: — „Уходъ Министра Земледѣлія А. Н. Наумова не является неожиданностью и не случайно совладаетъ какъ разъ съ тѣмъ моментомъ, когда въ правительственных кругах вновь усиленно заговорили о необходимости начать борьбу съ общественными силами и союзами, работающими на защиту страны. Далекій отъ тенденцій либерализма, — достаточно вспомнить, что онъ входитъ въ группу правыхъ Государственнаго Совѣта, — бывшій Министръ Земледѣлія являлся все же въ кабинетѣ Штюрмера представителемъ, хоть и не ярко выраженной, но общественной струи. Съ печальныхъ дней весны прошлого года было сдѣлано нѣсколько попытокъ влить эти струи въ чисто-бюрократическія воды. Но опыты эти неизмѣнно терпѣли крушеніе, и уходъ А. Н. Наумова, это ликвидація чуть ли не послѣдняго такого опыта. Недавно, за нѣсколько дней до отставки А. Н. Наумова, въ печати появилась бесѣда съ нимъ на злободневную тему о роли общественности. Сопоставленіе высказанныхъ въ этой бесѣдѣ взглядовъ съ послѣдними выступленіями оффиціальныхъ и правыхъ офиціозныхъ сферъ очень ярко подчеркиваетъ изолированность Наумова среди кабинетскаго большинства.

Министръ Земледѣлія, человѣкъ съ почтеннымъ общественнымъ стажемъ и одинъ изъ немногихъ русскихъ министровъ, успѣвшихъ завоевать извѣстное довѣріе нашей палаты народныхъ представителей, рѣзко подчеркнулъ въ своей бесѣдѣ, что, по его убѣжденію, правительству, безъ поддержки общественныхъ организацій, не справиться съ продовольственнымъ кризисомъ. Поэтому, по мнѣнію Министра, необходимо установить довѣрчивыя отношенія сотрудничества правительственныхъ органовъ. И установленіе подобныхъ отношеній, по убѣжденію г. Наумова, вполнѣ возможно, но для этого необходимо, чтобы правительство отказалось отъ своей политики недовѣрія къ органамъ самоуправленія и общественнымъ организаціямъ. Разъ только подозрѣнія исчезнутъ, сговориться той и другой сторонамъ будетъ не трудно. Совершенно очевидно, что подобная декларація Министра Земледѣлія рѣзко противорѣчитъ всему курсу политики г. Штюрмера, который идетъ послѣдовательно по стопамъ г. Хвостова и стремится окончательно взять продовольственное дѣло въ руки Министерства Внутреннихъ Дѣлъ. Вновь возродился классическій проектъ накормить Россію „досыта” путемъ губернаторскихъ и градоначальническихъ обязательныхъ постановленій, опирающихся на твердую и нигдѣ не стѣсненную власть губернской администраціи. Губернаторъ еще разъ является понацеей отъ всѣхъ бѣдъ дороговизны и разстройства внутренней жизни страны. Г. Штюрмеръ остался, такимъ образомъ, вѣрнымъ исконной бюрократической традиціи: ни событія войны, ни опытъ прошлаго не научили его и его единомышленниковъ справа ничему! Впрочемъ, г. Штюрмеръ не одинокъ въ своихъ разногласіяхъ съ бывшимъ Министромъ Земледѣлія. Противъ г. Наумова говоритъ не только бюрократическая традиція, но и стоящая за спиной сильныхъ міра сего россійская плутократія. Продовольственной политикой г. Наумова, и особенно его твердыми цѣнами, оказались весьма недовольны гг. землевладѣльцы и торговые люди, которые еще недавно на съѣздѣ подняли такой дружный шумъ противъ „стѣсненій” русской коммерціи и внушали г. Наумову и его вѣдомству столь любезныя имъ мысли насчетъ „свободы” торговли и прочихъ „свободъ” по части наживы и эксплуатаціи обывателя. Въ интересныхъ разъясненіяхъ Министерства Земледѣлія дана была у насъ вчера картина борьбы вѣдомства со спекуляціей сахарозаводчиковъ, вскрывающая весьма любопытныя отношенія изъ области „сахарнаго” патріотизма. Гг. сахарозаводчики, не менѣе гг. торговцевъ и русскихъ аграріевъ, имѣютъ всѣ основанія быть недовольными Министромъ Земледѣлія. И, несмотря на то, что твердыя цѣны г. Наумова были установлены къ явной выгодѣ гг. сахарныхъ и иныхъ спекулянтовъ, непомѣрные аппетиты мародеровъ тыла заставили ихъ всѣми правдами и неправдами вести борьбу съ твердыми цѣнами.

Вся совокупность указанныхъ обстоятельствъ придаетъ уходу г. Наумова крупный общественный интересъ. Г. Наумовъ пришелся со своими общественными симпатіями не ко двору чисто-бюрократического кабинета, не угоденъ оказался онъ и тѣмъ, кто, не взирая не бѣдствія войны, не можетъ поставить интересы родины выше интересовъ своего кармана и самой беззастѣнчивой наживы, и Министру Земледѣлія пришлось очистить свой постъ”...

Въ томъ же номерѣ московской газеты „Русское Слово” отъ 1-го іюля 1916 года, гдѣ были высказаны редакціонныя мысли и предположенія по поводу моего ухода изъ Министровъ, напечатана статья, озаглавленная: „Министерство Земледѣлія и продовольственное дѣло”, дающая общую картину „положенія продовольственнаго дѣла въ Имперіи и дѣятельности въ этой области Министерства Земледѣлія”.

Происхожденіе этой статьи было таково: лишенный возможности 21-го іюня, съ трибуны Государственнаго Совѣта, познакомить его членовъ и все русское общество съ общей постановкой продовольственнаго дѣла въ странѣ, съ уже достигнутыми въ этой области результатами и намѣченнымъ дальнѣйшимъ планомъ снабженія, я рѣшилъ то, что я имѣлъ намѣреніе публично сказать въ открытомъ засѣданіи Общаго Собранія верхней палаты, сообщить, въ краткомъ конспективномъ видѣ, редакціямъ наиболѣе авторитетныхъ и распространенныхъ въ Россіи газетъ, и передъ выѣздомъ моим на могилевское экстренное совѣщаніе 28-го іюня, далъ журналистамъ интервью.

Вернувшись 29-го того же мѣсяца въ Петроградъ, ввиду ухода моего со службы, я счелъ неудобнымъ, чтобы это интервью было помѣщено отъ моего лица, какъ Министра, вслѣдствіе чего, черезъ посредство Н. А. Гаврилова, я принялъ къ тому мѣры. Редакціи согласились напечатать полученныя ими данныя не отъ моего имени, а какъ добытыя изъ „освѣдомленныхъ источниковъ Министерства Земледѣлія”.

1-го іюля во всѣхъ наиболѣе видныхъ, петроградскихъ и московскихъ органахъ періодической печати появилось то, что я считаю небезынтереснымъ помѣстить теперь въ моихъ воспоминаніяхъ, пользуясь уцѣлѣвшей газетной вырѣзкой изъ „Русскаго Слова”. Все то, что въ копіи съ нея будетъ помѣщено мною здѣсь, появилось одновременно въ томъ же самомъ видѣ во всѣхъ остальныхъ крупныхъ русскихъ газетахъ, чему я былъ несказанно радъ, такъ какъ, хотя и косвеннымъ путемъ, но все же до нѣкоторой степени добился своего, оповѣстивъ urbi et огbi о положительныхъ результатахъ моей продовольственной дѣятельности, и тѣмъ самымъ далъ всей странѣ отчетъ о моей министерской службѣ.

Помѣщенныя 1-го іюля 1916 года во многихъ газетахъ данныя о положеніи продовольственнаго дѣла достаточно ясно и доказательно говорятъ, насколько несвоевременнымъ и неумѣстнымъ являлся конффиденціально обставленный всеподданѣйшій докладъ Министра Внутреннихъ Дѣлъ Штюрмера о ломкѣ всей, установленной мною, совмѣстно съ Особымъ Совѣщаніемъ, системы продовольственнаго снабженія и проектъ передачи послѣдняго въ завѣдываніе Министерства Внутреннихъ Дѣлъ.

Воспроизвожу здѣсь точную копію имѣющейся въ моемъ распоряженіи газетной вырѣзки изъ „Русскаго Слова” отъ 1-го іюля 1916 года:

„Министерство Земледѣлія и продовольственное дѣло”

„Одинъ изъ главныхъ руководителей вѣдомства Министерства Земледѣлія, въ бесѣдѣ съ нашимъ корресподентомъ, сообщилъ слѣдующія свѣдѣнія о положеніи продовольственнаго дѣла въ Имперіи въ настоящее время и о дѣятельности въ этой области Министерства Земледѣлія.

Запасы хлѣба. — По общему вопросу, естественно интересующему всю Имперію, о состояніи продовольственнаго дѣла могу заявить, — сказалъ нашъ собесѣдникъ, — что хлѣба въ Имперіи имѣется совершенно достаточное количество, которое обезпечиваетъ въ полной мѣрѣ потребности арміи и населенія. Отъ урожая прошедшаго года, который исчисляется приблизительно въ 4 милліарда 300 милліоновъ пудовъ, за удовлетвореніемъ потребностей населенія въ хлѣбѣ въ 3½ милліарда пудовъ, остатокъ составляетъ около 800 милліоновъ пудовъ. Отъ урожая прошлыхъ лѣтъ осталось около 500 милліоновъ пудовъ. Такимъ образомъ, всего, ко времени сбора урожая текущаго года, остатокъ хлѣба въ Имперіи можетъ быть опредѣленъ въ 1.300.000.000 пудовъ. Заготовка Министерства Земледѣлія для арміи и населенія изъ урожаевъ послѣднихъ двухъ лѣтъ составляетъ до 800 милліоновъ пудовъ. Если даже допустить, что эти 800 милліоновъ пудовъ хлѣба должны быть цѣликомъ отнесены за счетъ вызваннаго войной увеличенія потребленія хлѣба въ Имперіи, то и тогда свободный остатокъ хлѣба составитъ не менѣе 500 милліоновъ пудовъ.