Криворожское знамя

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Бинерт дожидался Брозовского перед своим домом — давно уже такого не бывало. Брозовский даже не взглянул в его сторону. Но Бинерт прилип к нему как репей и не отставал.

— Как тебя в грязь втоптали, в твои-то годы — и вдруг накатчик. Покорно благодарю! Вот тебе и награда за то, что ты подставлял голову за других. Никто для тебя и пальцем не шевельнул.

Брозовский шагал как ни в чем не бывало.

— И долго ты терпеть собираешься? На накатке в шахте даже более молодые не выдерживают.

Брозовский прибавил шагу, пытаясь избавиться от попутчика. Он чувствовал, что сегодня может не удержаться и ударить Бинерта.

— В твои годы пора задуматься, что будет дальше. Одну руку ты уже потерял. А эта работа может тебе стоить и второй.

Брозовский остановился.

— Ты теряешь больше. Тебя уже не считают своим.

— Как так? — спросил Бинерт. Он и впрямь не понял.

— Ты отщепенец. Давай лезь наверх, кандидат в предатели, — презрительно процедил сквозь зубы Брозовский. — Ты мне противен, от тебя несет, как от шелудивого пса.

Губы Бинерта задрожали, но он все же сдержался и сказал:

— Я предлагаю — давай вместе выступим против бюрократов. Вреда тебе от этого не будет.

Брозовский замахнулся.

— Ах, ты!.. — Но одумался и прибавил шагу.

Четыре недели он уже работал накатчиком. Тысяча вагонеток, две тысячи, три тысячи, и так каждый день, смена за сменой. Черточки на черной доске учетчика плавали перед глазами Брозовского даже во сне. Он похудел, от невыносимого темпа его силы таяли. В пятьдесят два года эта работа была непосильной. Ни минуты передышки: с порожней вагонеткой по настилу сюда, с нагруженной вагонеткой по настилу обратно. Сигнальщик дает звонок. Стремительно опускается клеть. Рывком запор шахтного колодца в сторону, пустую вагонетку на себя, поворот, толчок изо всех сил, и нагруженная вагонетка вкатывается на пол клети. Запор на место. Сигнал на подъем…

Запястье правой руки распухло. Так как левой рукой он пользоваться не мог, приходилось тратить вдвое больше сил.

Со вчерашнего дня он знал, что они устроили ему это испытание на выдержку нарочно. Но он вынослив и не надорвется. Скорее могло случиться, что у него лопнет терпение и он вспылит. Подчас ему стоило большого труда подавить закипавший гнев. Вчера он все-таки сорвался.

Ежедневно, спустившись в шахту, Бартель становился позади него на настил и начинал:

— Тебе, наверное, очень тяжело? Да, это занятие не для пожилых людей. На главном горизонте, за воротами штрека было еще терпимо. Тогда и досуг был, чтобы ума набираться. Всегда можно сделать надписи мелом, чтобы товарищи знали, когда собрание. То письмецо, то коротенькая речь. А здесь, конечно, очень тяжело, да еще с одной рукой…

И так минут пятнадцать.

В первый раз Брозовский чуть не взорвался. Но овладел собой. Четыре недели подряд он притворялся глухим.

Ну, а вчера сорвался. Это было неизбежно. Бартель, как всегда, произносил свои глупые тирады, ни к кому в частности не обращаясь, но так, чтобы понятно было всем. Надзиратель откатки, настоящий сторожевой пес акционерного общества, который уже по звяканью вагонеток определял, что их оборот задержался на секунду, недовольно заворчал, когда Брозовский еще перед первой вагонеткой попросил товарища завязать ему бандаж на запястье. Такое начало смены не предвещало ничего хорошего.

— Это надо делать заранее! Давай накатывай! Больше вагонеток! Больше! От накатки зависит вся добыча! Шевелись! — орал Верфель.

Бартель опять тут как тут, стоит, опершись на свой метр.

— Слишком тяжело, я это говорил не раз. Здесь нужны более молодые. Откатка хромает, надзиратель Верфель, совсем хромает. — Он вынул часы. — За десять минут опять на одну клеть меньше. Так дело не пойдет. Это ясно как день. Одной рукой слишком тяжело… Раздавать листовки куда легче.

— Берегись!

Тяжело нагруженная вагонетка заскрежетала по залитому черным маслом железу настила, развернулась поперек и юзом двинулась на Бартеля. Побелев как полотно, штейгер отскочил в сторону, поскользнулся и упал. Метр его раздробило колесами. Вагонетка ударилась о железную поперечину запора шахтного колодца и прогнула его, колеса нависли над бездной. На дне колодца захлопали соскользнувшие куски сланца.

— Вырвалась из рук, штейгер Бартель. Тяжело нагружена, не смог удержать…

Брозовский оттащил вагонетку назад. Глаза его сверкали. Опускавшаяся клеть сорвала изогнутый запор и сбросила его вниз. Бартель вытер выпачканные руки о стойку и принялся искать свой фонарь. Фонарь оказался между вагонетками, которые толкал Брозовский. Пинком Брозовский швырнул его под ноги Бартелю.

— Получите вашу люстру!

Бартель назвал товарищей Брозовского и надзирателя Верфеля свидетелями того, что Брозовский хотел его искалечить.

— Хулиганам не место на шахте! — орал он.

Напарник Брозовского, девятнадцатилетний чернявый парень с бычьей шеей, у которого волосы росли чуть не от бровей, зло огрызнулся:

— Хватит измываться над Брозовский! Каждый день только и слышно: «Тяжело да тяжело». Катись отсюда!

В присутствии накатчиков надзиратель побоялся явно стать на сторону Бартеля. Он-де ничего как следует не видел. На откатке попасть между вагонетками немудрено. Он уже не раз был свидетелем несчастных случаев.

— Вагонетка всегда может соскочить, — сдержанно заметил он.

Бартель затрубил отбой.

— Мы еще поговорим, все станет на свое место.

Когда Брозовский поднялся из шахты, он не нашел своего номерка на табельной доске.

— Иди к оберштейгеру! — крикнул ему из проходной табельщик Тетцель и подмигнул. — Это Бартель подложил тебе свинью. Ох и зол же он! — шепнул он на ухо подошедшему Брозовскому.

Прежде чем идти в душевую, Брозовский остановился У доски объявлений. Рядом с общим списком кандидатов профсоюзной оппозиции на выборах в производственный совет, где его имя стояло вторым после Рюдигера, висел список социал-демократов во главе с Лаубе. Лаубе не хотел быть в общем списке, несмотря на то что все рабочие подавляющим большинством голосов требовали составить единый список. На этот раз он объявил, что скоро последует исключение коммунистов из профсоюза. Брозовский сжал зубы. «Паршивая компания», — подумал он. Он собирался было уже идти дальше, когда его внимание привлекло еще одно объявление.

Что такое? Он вгляделся внимательнее. Но объявление на доске не исчезло.

Брозовский осторожно огляделся. Неужели это в самом деле наша доска объявлений? Он еще раз взглянул. Да, черным по белому: «Бинерт Эдуард, забойщик…»

За его спиной засмеялся парень, с которым он вместе работал на откатке.

— Это же анекдот! — воскликнул он. — Годится только на подтирку!..

Из-за плеча Брозовского к объявлению протянулась рука.

Сорвав бумагу, парень смял ее и направился в уборную. Верхний левый угол объявления остался висеть на кнопке.

«1. Бине…» — можно было еще прочесть.

Это и прочитал шахтный полицейский, который подошел к доске после Брозовского и мрачно посмотрел ему вслед.

Не заходя в душевую, Брозовский отправился к оберштейгеру. Дверь конторы была открыта. Оттуда доносился голос Бартеля:

— Успех? А почему бы им и не иметь успеха? Попытка — не пытка. Ведь Бинерт сосед Брозовского, может, он у него что-нибудь и перенял. Хватка у нацистов есть.

Штейгеры засмеялись. Брозовский не смог разобрать, кто отвечал Бартелю, он только услышал:

— …бесспорно успокоит страсти.

Брозовский вошел.

— Добрый день. Мне велели явиться.

Кегель мельком взглянул на него.

— Кто вы такой? Зачем? Ах, так вы Брозовский. Присядьте-ка.

Брозовский жестом отклонил приглашение. Промасленный войлочный шлем в его руке повлажнел от пота.

Кегель порылся в куче бумаг. Наконец нашел то, что искал.

— Плохо дело, Брозовский. Поднять руку на служащего! Да еще в шахте! Да, плохо дело. О чем вы думали?

— И вы этому верите, оберштейгер Кегель? Не выслушав обвиняемого?

— А что мне остается делать? Вот черным по белому: штейгер Бартель, надзиратель откатки Верфель. Две подписи.

— И Верфель тоже? Интересно! Внизу он только пожал плечами, но ничего не сказал. Хорошо, что вы хоть прямо сказали мне об этом.

Тон Брозовского заставил оберштейгера насторожиться. Он знал Брозовского по многим конфликтам. И хотя тот слыл одним из самых непримиримых, все же был спокойным и рассудительным человеком. Этот тон не без причины. Но что ему за дело? Порядок есть порядок.

— Я должен вас наказать, — сказал Кегель резко. — Вычет дневного заработка за оскорбление служащего.

— Вы этого не сделаете, оберштейгер Кегель, — возразил Брозовский с таким спокойствием, что тот внимательно оглядел стоящего перед ним человека, будто видел его впервые.

— Вы мне угрожаете?

— Наоборот, это вы мне угрожаете!

— Вы неисправимы. Вас и в самом деле следовало бы уволить. Это было бы в интересах производства. — Кегель рассердился. Он хотел поговорить с ним, как человек с человеком, потому что ему заявление Бартеля тоже показалось сомнительным. Но не в таком же тоне! Этот человек своим упрямством усложнил ему задачу. И было обидно, что он сам опять сбился на свой прежний командный тон. Он хотел было смягчить сказанное, но Брозовский прервал его:

— Уволить или нет — это решит Трудовой суд, оберштейгер Кегель.

Брозовский тут же пожалел о сказанном. «К чему иллюзии насчет Трудового суда? — подумал он. — Решать должен весь коллектив, и никто другой. Но слово не воробей…»

И вышел, не простившись.

Уже в прихожей он услышал телефонный звонок, раздавшийся в кабинете Кегеля, но не знал, что звонил шахтный полицейский и что звонок этот решил его судьбу.

Брозовский и сегодня еще не знал об этом. Почти бегом пустился он вверх по улице, лишь бы избавиться от этого кандидата национал-социалистской партии.

Бинерт вытер рукой пот. Шатаясь, как пьяный, он поплелся вслед за Брозовским на шахту. «Опять меня заставили поговорить с ним. Зачем поддался? Ведь заранее знал, чем это кончится. Сволочь проклятая…»

У ворот Брозовского остановили. Товарищи, возвращавшиеся с утренней смены, забросали его вопросами:

— Ты разузнал, в чем дело, Отто?

— В газетах уже есть сообщение об этом?

— Профсоюз обязан был, по крайней мере, поставить нас в известность!

Брозовский ничего не понимал. Шахтеры были чем-то взволнованы. Но чем?

Весь день до обеда он просидел дома с компрессом на запястье. Минна уговаривала его сходить к врачу. Но он отказался. После вчерашнего происшествия оберштейгер, а в особенности Бартель и Верфель сочли бы это уловкой. Нет, он не сдастся. Верфелю он еще скажет пару теплых слов. Ночью Минна встала и сменила ему компресс. Его рассказ о Бартеле, Бинерте и о скандале не произвел на нее особого впечатления.

— Всему виной жадность Ольги. Она дурака Эдуарда просто-напросто продала, сам он ни за что бы до этого не додумался. Деньги, деньги! Как только она слышит о деньгах, так сразу теряет голову, — решительно заявила Минна. — А то, что Бартель хочет воспользоваться случаем и дать тебе пинка, тоже меня ничуть не удивляет.

Брозовский ровно ничего не знал о том, что произошло на шахте. Он попросил объяснить, что случилось.

— Поговаривают о снижении расценок.

— Не слыхал. — Брозовский обвел взглядом товарищей. Толпа перед воротами росла. Вскоре уже сотни людей теснились вокруг него, надеясь узнать, каково положение вещей.

Бинерт проталкивался сквозь толпу с таким чувством, словно его вели сквозь строй. Никто не уступал ему дороги. В проходной охранник звонил по телефону. Брозовскому все еще приходилось отвечать на вопросы и выслушивать предположения. Он посмотрел на часы. Без десяти два. Ему нельзя опаздывать, нельзя давать им новый повод для придирок.

Он поспешил в душевую. Там оставалось лишь несколько человек. Они быстро натянули свои комбинезоны и, понурившись, затопали по лестнице наверх — на погрузочную площадку.

Снижение расценок? Предчувствие беды омрачило все лица.

Брозовский быстро скинул одежду и натянул комбинезон. Несколько откатчиков и тягалей, которые обычно спускались последними, окружили его, требуя объяснений.

Все были накалены до предела. Брозовский встал на скамейку и призвал к спокойствию. Кучка слушателей стала таять. О спокойствии они и слышать не хотели, знать правду — вот что им было нужно.

Брозовский поспешил в табельную, но его номерка на месте не оказалось. Тетцель только мрачно взглянул на него и ничего не сказал. Перед верхней приемной площадкой его остановили двое служащих и шахтный полицейский:

— Вы уволены!

Уволен! Ага! Брозовский мгновенно понял, с чем это связано. Оба служащих и полицейский проводили его до душевой.

— Вы назначены мне в свиту?

— Забирайте сразу все ваше барахло. Сюда вы больше не вернетесь, — раздраженно ответил полицейский.

У Брозовского не было с собой рюкзака, поэтому он свернул свою рабочую одежду в узел и перетянул его поясным ремнем.

Выйдя на шахтный двор, он хотел было сперва зайти в производственный совет. Но полицейский остановил его:

— Вход в здание управления шахты посторонним лицам воспрещен.

Брозовский пропустил его слова мимо ушей и направился прямо к зданию управления. Тогда полицейский преградил ему путь. Один из служащих вызвал подкрепление. У полицейских были в руках резиновые дубинки, и они пригрозили, что пустят их в ход, если он не подчинится.

Вся свита проводила его до отдела найма.

— Я требую дать мне возможность поговорить с оберштейгером.

Служащий смутился.

— Оберштейгера Кегеля с сегодняшнего дня больше нет на шахте. Он отозван в Эйслебен. Его замещает штейгер Бартель.

Бартель появился из соседней комнаты и швырнул бумаги Брозовского на барьер, разделявший помещение пополам. Было видно, что он ждал этого момента. В справке было написано:

В витиеватой подписи Брозовский узнал руку Бартеля. Над ней две буквы: «И. о.».

Брозовский порвал справку на мелкие кусочки и, улыбнувшись, спокойно, с чувством собственного достоинства, бросил их за барьер.

Бартель ожидал совсем иного. Ведь ему доложили, что Брозовского привели двое служащих и четверо полицейских, и он надеялся увидеть человека, доведенного до бешенства.

Он был разочарован, и в его наставительном тоне явно слышалась ненависть:

— Закон есть для всех закон, его надо уважать. Это касается также и кандидатов в производственный совет. Срывать выборные списки не рекомендуется. За это приходится платить дорогой ценой.

Свита проводила Брозовского за ворота. Он уже шагал вниз по улице в город, когда сзади раздался голос Рюдигера. Забойщик его участка сообщил ему, что Брозовскому не дали спуститься в шахту. И Рюдигер немедленно поднялся наверх.