Криворожское знамя

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Горняки бастовали уже третью неделю. Нерешительные попытки групп взаимопомощи «Стального шлема» сломить забастовщиков чередовались с налетами полиции. Ей давали отпор, однако стычки повторялись изо дня в день. Всеобщее возбуждение росло с каждым часом, словно пожар, раздуваемый ветром. В деревнях и городах, на проселках и улицах, в закоулках рабочих окраин, на всех дорогах царило оживление. Перед воротами шахт и металлургических заводов стояли массовые стачечные пикеты, горняки некоторых шахт и рабочие предприятий явились в полном составе. Пикеты регулярно сменялись.

Сегодня дирекция распорядилась выдать остаток зарплаты.

У запертых ворот Вицтумской шахты собрались сотни горняков.

— Что-то они задумали, братцы, носом чую, — сказал Вольфрум, оглядывая товарищей. — В Гетштедте освобождают помещение школы. Не иначе как под казарму.

Два полицейских грузовика, непрерывно сигналя, проложили себе путь сквозь толпу и въехали на шахтный двор. Под их охраной шла машина с деньгами. В ней сидели чиновники из Горного управления.

От ворот до кассы вытянулась цепь полицейских. За ними, второй цепочкой, выстроились штейгеры, — они явились все до единого.

То один, то другой штейгер заговаривал с горняками из своего забоя.

— Шунке, как дела?..

— Хорошая сегодня погодка, штейгер Гариус, — слышалось в ответ.

Насмешки, язвительные замечания, озорные шутки. Этим пока все ограничивалось. Всех настораживали приготовления полиции.

— Последняя получка, Шунке, — продолжал штейгер. — Что матери скажешь, а? Ведь в следующем месяце вам ничего не светит.

— Хуже не будет, штейгер Гариус. Нам не привыкать. В шахте тоже не светло.

— Это плохо кончится, Шунке. Сами себе хуже делаете.

— У каждого своя голова… Скажите-ка, штейгер Гариус, за получкой сквозь строй будут прогонять, да? — Шунке показал на полицейских. Штейгер смолчал. — Учтите, штейгер Гариус, с вашим братом дирекция тоже не будет цацкаться. Так что и вам не светит, не надейтесь!

Давка у ворот усилилась.

— Зачем здесь полицейская свора? — крикнул Вольфрум через головы товарищей стоявшему впереди Лаубе. — Помощнички кассира?

Лаубе промолчал, не желая ввязываться в разговор. В противоположность товарищам, одевшимся по-будничному, он нарядился в синий шевиотовый костюм, который, несмотря на все старания фрау Лаубе, лоснился на обшлагах и лацканах.

Полицейские поигрывали пристегнутыми к поясам резиновыми дубинками, демонстративно поправляли карабины, с важным видом обменивались вполголоса отрывистыми фразами и вообще вели себя довольно бесцеремонно.

Пауль Дитрих взобрался на решетку ворот.

— Новые порядочки, братцы! — воскликнул он, оглядывая двор. — Сегодня денежки будут, наверно, подавать на серебряной тарелке. Полиция проверит, сколько монет досталось каждому, и выделит нам личных телохранителей. Пока еще наш капитал под охраной.

— Не занимайся провокациями! — одернул его Лаубе. — Вечно эти сопляки суются повсюду.

— А ну, слезай! — послышался окрик со двора.

Пауль Дитрих спокойно продолжал сидеть на узкой перекладине.

— Слезай, тебе говорят, и убирайся отсюда! — Лаубе схватил Пауля за щиколотки, пытаясь стащить вниз.

Пауль не сдавался.

— Пусть сначала уберется полиция.

— Заткнись, щенок! Чего людей натравливаешь? Опять хочешь скандала? — Лаубе рассвирепел. Еще из дома он позволил в бухгалтерию и надеялся, что ему, как члену производственного совета, вручат зарплату отдельно. Но его даже не выслушали до конца.

— Он прав, — вступился за Пауля Вольфрум. — Чего тебе надо? Еще вопрос — кто кого здесь провоцирует.

— Подпевай, подпевай, на это ты способен! Хотите из пустяка устроить массовое зрелище! — Лаубе с оскорбленным видом отвернулся и замолчал. Плевал он на таких, как Вольфрум. Перебежчики. Своим же товарищам норовят в спину ударить.

— Зрелище начинается, дорогой товарищ Лаубе. Слышишь? Начинается.

Ворота распахнулись. Пауль проворно соскользнул вниз. Полицейский вахмистр крикнул:

— Станьте в очередь! По возможности, соблюдайте порядок, и дело пойдет быстрее!

Это прозвучало властно и вместе с тем почти любезно.

Лаубе, не оглянувшись на Вольфрума, вошел первым. За ним гуськом двинулись человек десять — двенадцать. Внезапно очередь остановилась. Люди сбились в толпу, и у ворот образовалась пробка.

— Разойдись! — молодцевато скомандовал вахмистр. — Дайте дорогу! Слышите?

Толпа у ворот редела. Горняки группами врывались на шахтный двор, сметая жидкие цепочки полицейских. Чиновники из управления даже не пытались сдержать лавину. Вахмистр неистовствовал. Ничего не помогло. Тысячи людей мгновенно заполнили двор. Каски полицейских черными поплавками покачивались в море голов. Вахмистр истошным голосом выкрикивал команды, но полицейские были бессильны что-либо предпринять; рассвирепевшие, они постепенно собрались в проходе возле центрального здания и пытались восстановить порядок. Путь к раздевалке был прегражден. Горнякам снова пришлось ждать.

В числе последних пришли Юле Гаммер и Брозовский-младший. Ведя велосипеды, они не спеша пересекли двор. В толпе кто-то, посмеиваясь, громко пожаловался им, что из-за неблагоразумия масс сорвалась намечавшаяся прогонка сквозь строй.

— До чего ж иногда люди бывают бестолковы, просто не верится. — Юле расхохотался.

Они с Брозовским только что вернулись из Гетштедта. Сегодня утром довольно большая группа иногородних штрейкбрехеров впервые попыталась под защитой полиции войти на латунный завод. Но дело обернулось для них скверно. Правая кисть Юле была перевязана носовым платком. Во время драки он, не рассчитав удара, повредил руку, зато у штрейкбрехера, по всей вероятности, сотрясение мозга. Юле поведал об этом без лишней скромности. За маркшейдерской он открыл водопроводный кран и, держа распухший сустав под холодной струей, заметил вслух, что вряд ли его кто осудит, если он получит причитающиеся ему деньги.

Генрих Вендт с неохотой согласился присмотреть за велосипедами.

— Ничего, старина, потерпи, я сейчас организую выплату, — сказал Юле и стал протискиваться сквозь толчею. Отто Брозовский с трудом пробирался вслед за ним.

На мостике, ведущем к верхней погрузочной площадке, лежал толстый слой пыли. На нем отчетливо вырисовывались следы. Кто-то из служащих поднялся на копер. Фарштейгер Бартель. Непривычно глухо звучали его шаги, когда он спускался вниз по лестнице.

— Пашет, что твоя черепаха в пустыне, — съязвил по его адресу Юле, пробираясь ко все еще закрытому окошку кассы.

Бартель, пошептавшись с вахмистром, исчез за дверью кассы. Вахмистр пристально оглядел Юле и начал вполголоса инструктировать полицейских, пыл которых заметно поубавился после того, как сорвался их первоначальный план.

Лаубе и тут оказался первым. Он торчал возле самого окошка и сердито зашипел на Юле, когда тот бесцеремонно крикнул вслед фарштейгеру:

— Да открывайте же наконец свою лавочку! Не то вызовем на помощь «Стальной шлем». Сколько можно ждать?

Вахмистр воспринял это как сигнал к вмешательству.

— Тихо! — скомандовал он. — Кто будет нарушать порядок, вылетит отсюда в два счета! — Он не спускал глаз с Юле.

— Это еще неизвестно, кто отсюда вылетит! — Юле внимательно оглядел распухшую руку и, демонстративно повернувшись к вахмистру спиной, завел с Брозовским разговор о том, много ли осенью будет личинок после нынешнего нашествия майских жуков.

Вахмистр побагровел.

— Что, что?.. Как фамилия? — Он вертелся около Юле и так орал, словно командовал по меньшей мере армией.

— Гаммер, Юлиус, откатчик, Гербштедт, Ольгассе. Что еще прикажете?

Взрыв смеха, казалось, приподнял крышу над галереей. В эту минуту открылось окошко. Кассир высунул голову.

— Подходите! Кто первый? Лаубе? Лаубе… — Указательный палец кассира скользнул по списку. — Ага, есть… — Он подал конверт с деньгами. — А вот документы: справка об увольнении, профсоюзные бумаги…

Лаубе побелел.

— Как так? — пробормотал он. — Я же член производственного…

— Знаю, вы нам звонили. Но это не имеет значения. Дирекция уволила всех. Впрочем, вас предупредили еще первого числа. Было же объявление. Чему вы удивляетесь? Ведь сами этого хотели… Следующий!

Расстроенный Лаубе, шатаясь, побрел к выходу. У кассы произошла небольшая заминка.

— Подходите быстрей! — Вахмистр серьезно относился к своим обязанностям.

— Следующий! — Кассир нетерпеливо барабанил костяшками пальцев по подоконнику.

— Вебер…

В окошке появились очередные деньги и документы.

— Крюмлинг…

Опередив Шунке, Отто Брозовский протиснулся к окошку.

— Брозовский…

Кассир удивленно поднял глаза и нарочито покровительственным движением руки протянул Отто конверт.

— А вот и документы! — сказал он, смакуя каждое слово.

Отто с невозмутимым видом вскрыл конверт и внимательно сосчитал деньги. Одиннадцать марок, двадцать пфеннигов. Правильно. Одна пятимарковая монета, две двухмарковые, две по одной марке и мелочь. Он зажал деньги в кулак.

— Вот теперь можно и заглянуть кое-куда! — насмешливо произнес кто-то за его спиной.

— …И документы… Следующий! — Кассир подвинул документы на край подоконника.

— Благодарю, они мне не нужны. — И резким движением Отто смахнул их прямо в лицо кассиру.

У того от испуга подкосились ноги. Он вскрикнул. Подбежали полицейские.

— Арестовать его! Арестовать! — вопил кассир.

— Не прикасайтесь ко мне, — спокойно сказал Отто полицейским. Глаза его сверкали от сдерживаемой злости, лоб перерезала глубокая складка. — Или, может, вас уполномочили разрешать трудовые конфликты? Тогда есть кое-какие возражения. — Небрежным движением он снял с плеча руку вахмистра и сделал шаг по направлению к воротам.

Из помещения кассы вышел Бартель.

— Да, да, вот этого! Заберите!

Двое полицейских скрутили Отто руки. Произошла небольшая стычка. Вероятно, каменный пол был скользким, потому что Бартель вдруг упал и проехал на животе к дверям раздевалки, до той самой доски объявлений, где месяц назад свалился охранник, пытавшийся арестовать Брозовского-старшего. Никто не успел толком разглядеть, как это случилось.

— Это Гаммер меня сшиб, Гаммер, вон тот, длинный! — заорал Бартель, поднимаясь с пола.

Юле будто нечаянно наступил вахмистру на ногу, да так, что тот взвыл. Отто Брозовский вырвался. Полицейский ударил его дубинкой. Отто и полицейский как бы очутились на боксерском ринге: горняки расступились, оставив их в кругу. Когда полицейский снова бросился на юношу, кто-то крикнул:

— Отто, дай ему как следует!

Брозовский-младший, размахнувшись, изо всей силы швырнул в лицо полицейскому зажатые в горсть монеты: у того из щеки засочилась кровь, деньги отскочили в толпу. Началась потасовка с полицией.

Окно кассы захлопнулось. Полицейские из-за тесноты не смогли пустить в ход приклады и отступили в помещение кассы.

Вскоре пришел Рюдигер. После продолжительных переговоров с оберштейгером он позвонил по телефону окружному начальнику и попросил того отозвать полицию.

Рюдигер успокоил горняков. Полицейские расположились во дворе вокруг своих машин, как бы разбив военный лагерь.

Через час кассир возобновил выплату. Теперь дело пошло быстрее и без инцидентов. Большинство горняков отказывались брать документы и группами покидали территорию шахты.

У ворот Лаубе затеял спор с Вольфрумом, пытаясь убедить его в том, что действия дирекции законны и возмущаться тут нечем. Вольфрум вместо ответа покрутил пальцем у виска и ушел.

На шоссе, под старой вишней, старик Вендт вручил Отто одиннадцать марок и пятнадцать пфеннигов. Все деньги нашлись кроме пятипфенниговой монетки.

Ее обнаружил полицейский, тот, который потерял свою дубинку, да так и не нашел ее. Вечером, когда он вернулся в казарму и снял галстук, монетка выпала у него из-под воротничка.