Криворожское знамя

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Четвертый год Цонкель служил в частной фирме по строительству железнодорожных путей. Работа ему давалась очень тяжело. Не имея специальности, он устроился грузчиком; в конце первого же месяца, перекладывая рельсы, он надорвался и с грыжей попал в больницу.

В ноябре ему удалось избежать отправки на восток лишь благодаря плевриту, свалившему его опять на больничную койку; Цонкель лежал с температурой сорок в тот день, когда его бригада путейщиков, включенная в состав «организации Тодт»[9], грузила в эшелон инструмент и оборудование.

Товарищи по работе писали ему из Смоленска:

У Цонкеля побежали мурашки по спине, когда он прочитал это.

Боясь, что после выхода из больницы его немедленно мобилизуют, он еще перед тем, как врач закрыл ему бюллетень, сделал попытку устроиться в дорожную колонну Галле-Гетштедтской железной дороги. Но его туда не приняли.

— Теперь у нас все работы выполняют пленные, — сказал дорожный мастер. — Зря нам, что ли, русских навезли? Их как песчинок на дне моря. Получаем по потребности. Вот кто нам нужен, так это технический персонал. Но ведь вы не специалист… А вообще-то какой немец станет теперь вкалывать?

Из Гетштедта в Гербштедт Цонкель отправился по шпалам. Выпал снег. На путях работало более ста военнопленных. Часовые крикнули Цонкелю, чтобы он сошел с полотна. За штабелем шпал, прямо на голой земле, лежало несколько больных.

— Убирайся-ка отсюда, благодетель, не считай ворон, — прикрикнул на него унтер-офицер. — Здесь подыхают лишние дармоеды.

Дома Цонкель сказал жене:

— Нацисты обращаются с людьми, как с отбросами. Если только Гитлер выиграет войну, нас заставят вытягиваться в струнку перед каждым телеграфным столбом. Но они ее не выиграют, блицкриг уже провалился.

Жена промолчала.

— Я должен найти работу как можно быстрее. И поблизости. Все равно какую. Иначе будет плохо. Схожу-ка к Шунке, может, что-нибудь придумает.

— Шунке… откуда ему знать, где есть работа? — возразила жена. — Лучше не связывайся.

После изгнания из ратуши Цонкель долго не мог найти работы. Ему отказали даже на шахте, причем в то время, когда Вольфрума и старшего сына Брозовского снова приняли на работу.

Как только сумма не выплаченного Цонкелем земельного налога достигла почти четырехсот марок, Фейгель распорядился о принудительной продаже участка с торгов. Выручил Цонкеля родственник его жены, одолживший ему деньги на выкуп закладной.

— Что значит «не связываться»? — заворчал Цонкель. — Пора и мне за что-то приниматься. Нацисты выложили свой последний козырь… Там, где они сейчас маршируют, многие уже сломали себе шею.

— Однако они уже захватили пол-России.

— Да, только половину. В этом все дело. Они ведь к зиме собирались быть в Москве. А где они сейчас?

Фашистская армия застряла под Ленинградом и Москвой. Радиотрескотня уже никого не могла ввести в заблуждение. Опустошенную землю от Финского залива до Азовского моря покрыл глубокий снег, из которого торчали обуглившиеся развалины.

В лютый мороз длинными колоннами гитлеровцы гнали население из оккупированных областей на принудительные работы. Подразделения вермахта зарывались в промерзшую землю, прятались в бункерах.

Тогда и обрушился на них контрудар. Гитлеровские полчища откатились назад за сотни километров, оставляя Красной Армии танки, орудия, все свое снаряжение. Тысячи немецких солдат остались в снегах навсегда.

Цонкель втолковывал жене, что в этой войне армия Гитлера впервые встретила противника, оказавшегося способным дать ей серьезный отпор и нанести сокрушающие контрудары.

— Русские отвоевали территорию размером с пол-Германии, — сказал он.

— А что будет весной, как ты думаешь? — спросила жена. — Ведь ему всегда везло…

— Не всегда. Гитлер со своими маршалами недооценил Советскую Россию. Так же как недооценивали ее всегда и мы, замечая только второстепенные минусы. Мы не хотели видеть ничего другого и поддались внушению; а нам постоянно вбивали в головы, что Советы не удержатся. Мол, за двадцать четыре года они восстановили против себя весь народ. Но теперь видно, что они выдержали, и не только выдержали, но и наносят поражения врагу.

В дверь постучали. Разгоряченный Цонкель умолк.

— Хайль Гитлер!.. Вот мы и застали вас обоих. Удачно. Хайль Гитлер!

В комнату вошли Ольга Бинерт, фрау Бартель и фрау Барт. Ольга была в новом меховом манто. Карл Вендт прислал этот подарок своей теще ко дню рождения из Харькова.

— Мы собираем одежду в фонд «Зимней помощи». Каждый должен дать что-нибудь для армии фюрера. Шерстяные вещи, свитера, меха. Все, без исключения, обязаны участвовать в этом благородном деле. Мы с вами сидим здесь в натопленной комнате, а нашим солдатам нужны теплые вещи. Ранняя зима доставила армии много хлопот. Все должны помогать им.

Ольга показала рукой в окно. Школьники в форме юных нацистов подвезли к дому ручную тележку, на которой лежала груда одежды.

— Каждый дает, что может. В первую очередь меховые вещи.

Цонкель вышел из комнаты.

— У тебя ведь есть такая жакетка на кроличьем меху, — сказала Барт жене Цонкеля. — Ну та, что тебе узка. Можешь ее тоже сдать.

Вся тройка уполномоченных фонда «Зимней помощи» тараторила, перебивая друг друга. Фрау Барт вынесла из дому охапку шерстяных вещей. Ольга Бинерт наклеила на поля газетного листка несколько пестрых этикеток.

— Не потеряйте их, — сказала она Цонкелю, уходя. — Берегите их хорошенько. Это факсимиле фюрера, напечатанное с оригинала. Хайль Гитлер!

В тот же вечер случилось неслыханное. В ратуше был совершен поджог. Огонь вспыхнул в комнате, где складывали собранные теплые вещи, Фейгель первый почувствовал запах гари. Когда пожарные погасили огонь, фрау Бартель перерыла кучу обугленного тряпья; большинство вещей еще можно было опознать. На всю ратушу прозвучал ее истерический крик:

— Так я и знала! Лучших вещей нет, нет и моей шубы! Здесь был грабеж!

Меллендорф составил список уцелевшего, и уполномоченные сравнили ее с реестром собранных вещей. Ольга Бинерт удостоверила, что все находилось под строгим контролем. Отсутствовали многие вещи, причем самые дорогие.

В городе поговаривали, что на такое способен лишь Фейгель. Однако следствие не обнаружило никаких улик. Бургомистр Фейгель довел до всеобщего сведения, что сбор вещей продолжается и что любое пожертвование будет принято с благодарностью.