Криворожское знамя

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

В один и тот же день вернулись домой Боде и Генрих Вендт; позднее приехал Вольфрум. До судебного процесса дело не дошло. Продержав несколько месяцев в тюрьме, их — неизвестно почему — выпустили, а других оставили.

В дороге Вольфрум раздобыл газету. На предпоследней странице, под рубрикой «Разное», было напечатано краткое сообщение о том, что болгарского коммуниста Димитрова и его земляков, которых обвиняли в поджоге рейхстага, оправдали, а голландца Ван дер Люббе приговорили к смертной казни.

Вольфрум раздумывал недолго. Одну марку и двенадцать пфеннигов — всю свою наличность — он решил тут же прокутить. В зале ожидания Гетштедтского вокзала в Галле он купил наилучшую сигару и две кружки пива. С наслаждением осушив их, он вытер губы. Какое блаженство…

По пути домой он встретил на рыночной площади Лаубе. У Лаубе теперь постоянно красовалась в петлице ленточка Железного креста второй степени, а возле нее круглый значок со свастикой. Его и Тень Бартель первыми завербовал в партию фюрера; случилось это второго мая, после того как были распущены профсоюзы. Каждая заполненная для вступления в НСДАП анкета служила Бартелю ступенькой вверх.

Увидев Вольфрума, Лаубе в первое мгновение растерянно улыбнулся. Он не знал, как себя вести, и хотел уже было поднять руку в гитлеровском приветствии. Но Вольфрум скользнул взглядом мимо этого чужого человека с нацистским значком на груди. Он не был знаком с ним.

Боде, Генрих Вендт и Вольфрум получили повестки с приказом явиться на Вицтумскую шахту и приступить к работе. Вендт не пошел из-за болезни.

— Медь! Нам снова требуется медь, — говорил Боде и Вольфруму оберфарштейгер Бартель. Он не упускал ни одного случая, чтобы не упомянуть о своей новой должности. «Как оберфарштейгер, я распорядился… Как оберфарштейгер, я обязан…»

Вольфрум отмалчивался, Боде покашливал в кулак.

— Радуйтесь, что вам доверили взять в руки кайло. Н-да, настропалили вас крепко… Скажите спасибо фюреру за его великодушие. Вступайте в «Народную копилку», каждый пфенниг у нас на счету. Вам известно, что вы должны искупить перед обществом? Настоятельно рекомендую вам также записаться в «Национал-социалистское общество народной благотворительности». Хайль Гитлер!

Вольфрум с Боде молча повернулись и пошли. Бартель остановил их.

— Вы, кажется, меня неправильно поняли. — Он язвительно усмехнулся. — Хайль Гитлер!

— Счастливо оставаться, — проворчал Боде, а Вольфрум молча посмотрел в окно.

— Ах, вот как?.. Впрочем, неудивительно. Мы ведь так давно знакомы…

Бартель обернулся к открытой двери в соседнюю комнату и позвал:

— Господин Барт!

Тень услужливо скользнул в кабинет.

— Вот двое вновь поступивших. Направьте-ка их для начала на рудоразборку. Пусть попривыкнут, а то разучились работать в забое. Кстати… у вас есть анкеты «Народной благотворительности»? Дайте-ка парочку, Вольфрум и Боде желают вступить. Заполним прямо здесь, на месте, не правда ли?..

Скрипя зубами, оба заполнили анкеты. Пальцы Барта слегка дрожали, когда он протянул Вольфруму авторучку. Вольфрум смотрел на него, как на неодушевленный предмет. Мразь! В лацканы пиджаков Барта, Лаубе и оберфарштейгера впилась паучья свастика.

Генрих Вендт не поправлялся, несмотря на все свои старания. Напротив, здоровье его еще ухудшилось, силы покидали истощенное тело. Прождав три месяца, он получил пособие: девять марок в неделю. Выдал пособие бургомистр Фейгель по просьбе пасынка Вендта, которому надоели причитания матери. От Генриха, разумеется, все скрыли. Альма умолчала о том, что ей за это пришлось вступить в нацистский Женский союз. Если позволяла погода, Генрих сидел в садике за домом. Он кашлял так, что слышно было на улице. Однажды, когда Карл, одетый в форму штурмовика, пришел навестить мать, Генрих, увидев пасынка, рухнул на пол и стал биться в припадке; на губах его выступила пена.

Весной тысяча девятьсот тридцать четвертого года вернулся домой старший сын Минны. Рассказывал он мало, только передал привет от отца, с которым незадолго до отъезда успел проститься в лагере.

— Как он себя чувствует? — спросил Вальтер. — Что он просил мне передать?

Отто был немногословен.

— Чтобы ты не стал ветрогоном, — ответил он.

— Я?.. Эх ты… — У рта Вальтера пролегла упрямая складка. Мальчик вырос и уже доставал брату до плеча. — Лихтенбург — это замок или так называется лагерь? Ну, расскажи!

Но как ни настаивал Вальтер, брат молча смотрел на него отсутствующим взглядом. Только однажды он сказал.

— Потом когда-нибудь, Вальтер. Ты сам должен понимать…

Отто совсем замкнулся в себе. Лишь у коляски, в которой, суча ножками, лепетал что-то маленький Пауль, он мог стоять или сидеть часами, качая ребенка. Когда в комнате никого не было, он говорил:

— Слышишь, малыш? Это все ради тебя. Чтобы тебе никогда не пришлось такого пережить. Твой папа выдержит, мы все выстоим. Нацисты дождутся, — мы их изрубим на куски!..

Страстные, гневные слова слетали с его губ, и глаза горели ненавистью.

Трижды в день он ходил отмечаться в полицию. Меллендорф и чиновник гестапо, который теперь засел в городе, скрупулезно следили за этим. Брозовский и Цонкель пользовались особым вниманием Меллендорфа; бывший бургомистр до сих пор не мог найти себе работу, хотя пробыл в тюрьме недолго.

В канун Первого мая в раздевалке Вицтумской шахты хлынул дождь листовок. На копре, высоко над шкивами, развевалось красное знамя; на тротуарах и стенах домов зарябили лозунги.

Когда Отто явился в полицию, там уже сидел Цонкель в распахнутой рубашке.

— Ага, коммуна хочет доказать, что она еще существует, — проговорил гестаповец.

Отто занял место рядом с Цонкелем. Им дали по ведру, щетке и повели на очистку улиц; каждого сопровождали двое штурмовиков с винтовками.

Под радостные вопли и визг большой группы «юных нацистов» Отто начал счищать лозунг, написанный на стене школьного здания. Всякий раз, когда он нагибался, чтобы обмакнуть щетку в ведро, штурмовик колол его булавкой в зад.

Глаза Отто застилала красная пелена. Выпрямившись, он смотрел в холодные, насмешливые глаза охранников.

— Давай, давай, скреби, собака! — подгоняли его нацисты.

Линда Бинерт, прыгавшая и визжавшая больше всех, крикнула штурмовикам, чтобы привели и Вальтера Брозовского. Из всего класса он один из немногих, кто не вступил в отряд «юных нацистов». К тому же он остался на второй год. Так ему и надо…

— Пошли за ним, — крикнул рыжий мальчишка. — Проучим его!

Стайка зверенышей помчалась через школьный двор.

Только мысль о матери, о брате, о маленьком Пауле и Эльфриде удерживала Отто. До самой ночи его гоняли по городу, на рыночной площади его заставили при свете карманного фонаря ползать на коленях и счищать надписи с тротуаров.

В кровоподтеках, оборванный, он вернулся домой. Эльфрида сидела у кровати Вальтера. Голова мальчика была перевязана толстым слоем марли. Ему пришлось отбиваться от шайки «юных нацистов».

— Не сердись, Отто, я им дал как следует. Особенно рыжему Рихтеру. Он тоже наверняка валяется в постели…

Вальтер победоносно поднял распухшую руку. Минна, обняв старшего сына, гладила его по голове. Плечи его вздрагивали.

Второго мая Отто послали на подземные работы в шахту. Он пошел в забой, в который потоком лилась вода. Товарищем по работе оказался двоюродный брат Рюдигера. Он рассказал, что Лора серьезно заболела и живет только его помощью. О Фридрихе он ничего не слыхал, все запросы остались без ответа. Последней весточкой от Рюдигера был привет, который он передал из концлагеря Заксенхаузен.

Второго же мая пришло письмо от Юле Гаммера с Бергерских болот, но вручить его было некому: Гедвига, еще до возвращения Отто, переехала к своей родственнице в деревушку на юге Гарца, так как в Гетштедте не могла найти работу и ей не на что было жить.

Старый почтальон, знавший Юле с детства, спросил у Брозовской новый адрес Гедвиги.

— Отдай письмо мне, — ответила Минна. — Я сама отвезу его Гедвиге. Я знаю, где она живет.

Минна пожирала глазами грязно-серый конверт. Да, она узнала руку Юле Гаммера, его куриный почерк, так не подходивший этому крупному сильному человеку.

Почтальон замялся.

— Не имею права, Минна. Меня же сюда специально послали, к тебе. Хотят выведать, знаешь ли ты адрес Гедвиги… «Их водой не разольешь», — сказал про вас этот, из гестапо, который всегда письма вскрывает, — признался старик нехотя. — Только не выдавай меня, Минна.

Брозовская взяла у него из рук письмо.

— Оставь его, — попросила она. — А мы переправим.

— Это будет стоить мне места и головы в придачу. Нельзя. Да там и никаких секретов нет. Они же его распечатали, еще смеялись, что Юле так смиренно пишет.

Минну бросило в жар. Она с трудом сдержала себя. Почтальон старательно надписал новый адрес, который сообщила Брозовская, а она записала адрес отправителя.

Старик обиженно ворчал, видя, что Минна никак не поймет, что иначе ему нельзя поступить.

— Будешь так делать, — сказал он, уходя, — только других подведешь. Ведь шпики на это и рассчитывают…

Вечером мать держала совет с сыновьями. Вальтер бурно поддержал ее план. Отто, изнуренный своей первой сменой на шахте, безучастно согласился: пусть мать едет.

В воскресенье утром Минна вместе с Вальтером пешком отправились в Гетштедт, а оттуда поехали почтовым автобусом. Деревня, где жила Гедвига, находилась далеко в стороне. От конечной остановки автобуса пришлось идти еще одиннадцать километров, и Вальтер по дороге стал прихрамывать.

Добрались они до места в полдень. В небольшом крестьянском дворе Гедвига чистила свинарник. Вид у нее был очень болезненный. Из-под платка свисали пряди волос.

Минна оглядела ее, сокрушенно качая головой. Письмо еще не дошло сюда, Гедвига ничего о нем не знала.

Окончив работу, она села с гостями на штабель дров у сарая. Сначала Гедвига равнодушно слушала, руки ее беспокойно двигались, поглаживая колени; наконец ей надоело слушать, и она перебила Брозовскую:

— Вот наша награда, Минна! Вот ради чего мы варили еду на полгорода. Не забыла еще?

— Гедвига, возьми себя в руки. Все это непременно кончится, поверь мне.

— Да, но кончится плохо. — Гедвига смотрела мимо Брозовской куда-то вдаль.

Рядом в зарослях крапивы копошилась гусыня со своим выводком. Золотисто-желтые комочки, попискивая, шныряли среди зелени.

Всего этого Гедвига не замечала.

— Да, плохо… — повторила она, тяжело вздохнув, и показала рукой в сторону дома. — Вот он тоже вступил. Чтобы не выделяться. Теперь все вступают. На майские праздники вышел на парад в мундире. Гордый. Вообще-то он неплохой парень, однако шагает вместе с ними… Кончится? Для кого?.. Чего вы еще ждете, какого конца?

— Гедвига, подумай о Юле. Опомнись. Мы, жены, должны поддерживать наших мужей.

— Юле?.. Он уже не вернется. Я чувствую, — глухо проговорила она, не глядя на Минну.

Вальтер не мог больше слушать этого. Когда они неожиданно вошли во двор, Гедвига всего лишь на секунду прижала к себе мальчика. И теперь он бросился к Гедвиге, обнял ее и стал тормошить.

— Тетя Гедвига… Мы сильнее. Мы выдержим. Мы же не отдали наше знамя.

— Да, мой мальчик. Ради знамени… — Она только улыбнулась в ответ на попытки Вальтера утешить ее, и в этой улыбке чувствовались усталость и отчаяние.

Гедвига слушала, кивала головой, а когда прощались, сказала:

— Рабочие не хотят, чтобы стало лучше, они предпочитают, чтобы все оставалось как есть. Если получу письмо и там будет что-нибудь интересное, я приеду к вам.

Крепко сжимая ей руку, Вальтер смотрел на нее немигающим взглядом.

— Тетя Гедвига… — вздохнул он и поплелся вслед за матерью.

Гедвига не приехала.

Через некоторое время пришло письмо от Пауля Дитриха с тех же Бергерских болот. Эльфрида прижала конверт к груди. Много писать не разрешалось, поэтому письмо было коротко: привет, несколько слов благодарности всем друзьям, а в конце был какой-то загадочный намек на старое кайло, которым бы хотелось снова поработать в шахте и по которому он соскучился, но увидеть его уже не придется.

Отто, Минна и Эльфрида долго ломали голову над разгадкой этого «кайла».

Однажды горняк, работавший вместе с Отто на закладке породы, ушиб себе руку:

— Чертово кайло! Тяжелое, как кузнечный молот, — вскричал он и швырнул его в закладку.

И Отто вдруг осенило: кайло… молот — это же Гаммер! Пауль намекал в письме на Гаммера[7], значит, с Юле что-то стряслось.

Прошло несколько месяцев, и от товарища, вернувшегося из лагеря с Эмсландских болот, они узнали следующее: Юле убил лопатой эсэсовского охранника, пытался бежать, но его застрелили.

Бывший заключенный нахмурился.

— Каждый день кто-нибудь повисал на колючей проволоке…

Среди близких друзей Брозовских это была первая жертва. Минна опять поехала к Гедвиге, но уже не застала ее.

— Знаете, она вдруг взяла и ушла, — сообщила ее родственница. — Мы очень удивились. Ведь ей было здесь хорошо — не верите? Последнее время она казалась немного чудной. Почему она ушла — не понимаю… — Женщина пожала плечами и возобновила прерванную работу.

Обратный одиннадцатикилометровый путь по полям и через лес Минна шла босиком, держа туфли в руках.

Многое она передумала в дороге. Что же это творится с людьми? Даже Гедвига, такая сильная… Но сдаваться нельзя!

В последнее время Минна с тревогой замечала, что Эльфрида и Отто часто уединяются. Она терялась в догадках. Неужели они забылись? Оба молоды, одиноки, живут под одной крышей… Неудивительно, если… Нет, невозможно и подумать об этом. Это было бы предательством.

Она решила поговорить с Отто.

Он опередил ее. Однажды вечером, когда Вальтер уже лег спать, он сказал:

— Мама, мы решили…

Минна в ужасе заткнула уши. Вот, так она и думала!

Отто с изумлением посмотрел на нее, а Эльфрида понимающе усмехнулась.

— Что с тобой? — недоуменно спросил сын. — У нас есть план… Мы долго его обдумывали. Да выслушай же, — повысил он голос, когда мать собралась было выбежать из комнаты.

Эльфрида усадила Минну на диван, рядом с собой.

— Деньги я теперь собрал, — сказал Отто. — Вполне хватит. Идею предложил я, мы ее довольно долго обсуждали. Эльфрида все не соглашалась, но ехать ей надо, сначала в Эмден. Я скопил сто двадцать марок. На первое время ой хватит. Будет жить там, неподалеку от Пауля. Может, ей и удастся навестить его. Говорят, что некоторым женам разрешили свидание с мужьями. Иногда я, правда, сомневаюсь, но, может, все-таки что-нибудь и получится.

Минна отняла от глаз ладони. Она закрылась, чтобы не видеть обоих.

— Дети… — прошептала она дрожащими губами.

Эльфрида погладила ее руки.

Так ничего и не поняв, Отто пошел в спальню и принес свои сбережения. Потом пересчитал пятимарковые бумажки и положил их на стол перед Эльфридой.

— Скользкие, как мыло, — сказал он. — Намыленные сбережения! — Отто внезапно расхохотался. — Нацисты подбрасывают нам деньжонок, дают возможность братьям шахтерам заработать лишнюю марку. Правда, не серебряную, а бумажную. Безработных больше нет, на биржу труда никто не ходит. Есть кондитерские фабрики — шоколад, пирожные, конфеты… Послушайте, чего только не рассказывают прежние безработные, что они делают и для чего… Медь тоже нужна Гитлеру… Тьфу, черт! Грешные это деньги. И хуже всего, что мы вынуждены зарабатывать их!

Обе женщины, растерявшись, смотрели на разгневанного Отто.

Но вспышка прошла так же внезапно, как и началась, и он успокоился, по крайней мере внешне.

— Поезжай, Эльфрида, — сказал он сдержанно. — Пусть эти деньги пойдут на доброе дело. Может, тебе удастся поселиться в Папенбурге, хотя нацистов там черным-черно… Пауль наверняка обрадуется, когда увидит малыша.

Мать мысленно попросила у Отто прощения за все грехи, которые совсем недавно приписывала ему.

Через неделю Эльфрида с ребенком уехала. Кетэ Вольфрум посадила их в поезд. Вольфрум и Шунке тоже дали Эльфриде денег. Шунке помогал также Вендту и Цонкелю.

Однажды гестаповцы нагрянули к Шунке с обыском и арестовали его. Перевернули весь дом в поисках списков «Красной помощи», но ничего не нашли. На третий день Шунке выпустили.

Неделю за неделей Минна ждала вестей от Эльфриды. Однажды, когда Отто возвращался с работы, его догнал какой-то велосипедист и сунул ему помятый конверт. Письмо было из Саарбрюккена. Почему оттуда?

Дома Отто прочел письмо и подпрыгнул от радости.

— Убежали! Оставили этих негодяев в дураках! — Он раскатисто засмеялся, хлопнул себя по коленкам и, пританцовывая, прошелся по комнате.

— Ура! Просвет! — воскликнул он. — Нет, два просвета, второй — это велосипедист!

В письме было сказано, что счастливая пара и чудесный мальчик надеются на скорую встречу с друзьями и желают им всего наилучшего.