Криворожское знамя

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

На Вицтумской шахте окончилась первая смена. Соблюдая привычный порядок, горняки группами, как делали это каждый день, заходили в клеть, поднимались наверх и, поспешно покидая ее, взволнованно переговаривались. На погрузочной площадке не было обычной толчеи второй смены, клети опускались в шахту порожними. Канатная дорога на террикон стояла. Сигнальщик не успевал отвечать на вопросы.

— Сами читайте, шею нам свернуть собираются! — огрызнулся он, устав от расспросов.

Горняки столпились перед двумя огромными объявлениями у душевой и у табельной. Поднявшиеся на поверхность не шли, как обычно, в душ, а бросались выяснять, что случилось. Слышались громкая брань, иронический смех, можно было разобрать только отдельные слова. Черные блестящие буквы зловеще взирали на толпу.

Группы спорящих возникали одна за другой. Разговоры слились в общий грозный гул. Шахтеры отталкивали друг друга, каждый хотел прочесть объявление сам. На бумаге появились отпечатки пальцев. Шахтеры показывали друг другу дату предстоящего увольнения. Строка, где говорилось о снижении расценок на пятнадцать процентов, стала неразборчивой. Вновь прибывшие отказывались верить этой новости. Особенно пожилые, более рассудительные и спокойные, сомневались в достоверности того, что им выкрикивали из толпы. Вконец растерянные, стояли они теперь перед лицом безжалостной действительности. Штейгеры смешались с толпой и пытались успокоить шахтеров. Они резко выделялись чистотой рук и одежды, большими фонарями, сверкающими медью оправ.

— До тридцать первого еще несколько дней. Давайте сегодня поработаем, Шмидт, а там спокойно все обдумаем.

— Ну, Вольфрум? Пожалуй, пора. А то скоро начнется выдача руды. — Штейгер достал часы.

Чернобородый сутулый забойщик читал объявление, шевеля губами. Рука его судорожно сжимала лопату, висевшую на поясе.

— Что же делать, от простоя легче не будет. Смена есть смена!..

— Ну, ты идешь, Вендт? Или еще не наговорился? Утро вечера мудренее, еще успеешь. Тяжело, но если спокойно подумать…

Штейгеры обращались к каждому рабочему. Но тщетно. Никто их не слушал, на них огрызались. Привычное уважение к начальству развеялось как дым.

Генрих Вендт, выведенный из терпения штейгером, который никак от него не отставал, сказал:

— Спускайтесь пока сами, штейгер Люттих, мне надо все это сначала переварить. Заодно порубайте немного за меня.

Он выбил трубку о каблук, набил ее снова и пустил в лицо штейгеру облако дыма.

В душевой Бинерт в нерешительности возился со своим комбинезоном. Он был одним из немногих, кто переоделся ко второй смене. Объявления поставили всех в тупик. Как быть? Если бы можно было кого спросить… Никто не давал ему инструкций, как вести себя в таких случаях.

У входа в душевую потихоньку переговаривались несколько человек. Сын оптового торговца зерном Хондорф, рослый жилистый парень, работавший проходчиком, процедил сквозь зубы:

— Это свинство. Но бастовать я не буду. Мне денежки нужны.

Услышав такие слова, Бинерт облегченно вздохнул. Значит, он не совсем одинок. Хондорф был сперва во флоте на Балтике, потом в Черном рейхсвере. Неприятный парень, от него отрекся даже родной отец. Объясняли это по-разному. Одни утверждали, будто он слишком глубоко запустил руку в кассу родителя; другие полагали, что причиной было его исключение из техникума в Кётене — прямо с первого семестра, а третьи — что тут замешана девчонка. Как бы там ни было, он жил теперь у Рихтера, дочь которого была в положении.

В проходе появился Бартель, выпятив свой и без того огромный живот.

— Ну, так как же?..

Бинерт повесил свой термос с кофе через плечо и, ссутулившись, прошмыгнул мимо штейгера. Бартель даже не удостоил его взглядом. Четверо-пятеро последовали за ним и, сделав большой крюк, вышли к погрузочной площадке. Только Хондорф поднялся прямо по длинному настилу наверх. Сигнальщик смерил всех недобрым взглядом.

Клеть поднялась наверх. Стукнули двери. Выходящие из клети проводили отщепенцев бранью.

— Предатели всегда найдутся!

— Сволочи паршивые!

— Куда спешите? Хотите спасти акционерное общество?

— Ты встал на скользкую дорожку, Хондорф. Или думаешь за одну смену набить карман на всю жизнь? Твой старик все равно лишил тебя наследства, а столько, сколько на спекуляции зерном, здесь тебе вовек не заработать.

— Эй, Бинерт, тебя что — водкой накачали? Вид у тебя уж больно осовелый.

— Да не трогай ты его. Он ведь член нацистского клуба! — Мускулистый шахтер ткнул Бинерта термосом в бок так, что тот согнулся в три погибели.

Сигнальщик захлопнул двери и со злостью плюнул вдогонку спускавшейся клети. Надзиратель Верфель и несколько штейгеров встречали прибывших у входа в забой. Верфель внимательно оглядел всех. Ни одного толкового парня! Он презрительно хмыкнул.

Они переминались с ноги на ногу, не зная, что делать дальше. Один из штейгеров попытался запустить электровоз, — даже водителя не было.

Шум возле объявлений продолжал нарастать. Развязались языки даже у таких людей, как Вольфрум, которые обычно предпочитали держать свое мнение при себе. Штейгер, все еще не оставлявший надежды уговорить его спуститься в шахту, сразу отстал, как только он ему сказал:

— Не лезьте. Сейчас не время трепать языком.

У шахтеров слово Вольфрума пользовалось весом. В апреле дирекция наградила его за сорокалетнюю работу на шахте почетным дипломом и серебряными часами. Он едва сдержался, чтобы не бросить подарок оберштейгеру под ноги.

В комнате производственного совета окна были открыты настежь. Задыхаясь и кашляя от табачного дыма, Рюдигер заявил, что решение дирекции незачем обсуждать, его надо просто решительно отвергнуть. Шахтеры, толпившиеся у окон, горячо поддержали его.

Только двое высказались за то, чтобы обождать. Лаубе и Барт советовали сначала выяснить правовую сторону дела. И вообще судьбу шахтеров решает профсоюз рабочих горнорудной промышленности — законное представительство горняков.

— Судьба шахтеров в надежных руках, — с апломбом заключил Лаубе.

Его заявление вызвало бурный протест собравшихся.

— Какую еще там правовую сторону? И без того ясно, что мы кругом правы, вот тебе и весь закон.

Лаубе встал и закрыл окна.

— Под таким нажимом невозможно спокойно работать. Сразу начинается скандал. Старая, знакомая песня.

— Я тоже рекомендую проявить максимальную сдержанность. Вызывающее поведение только ухудшит положение. Я против того, чтобы сразу же прибегать к крайним средствам, — прочирикал своим птичьим голоском Барт.

— А почему бы и не прибегнуть к этим средствам? Ведь речь идет о самом насущном? — резко возразил Рюдигер.

Барт представлял в производственном совете породоотборщиков и других рабочих на поверхности. С ноября восемнадцатого года он работал делопроизводителем местного отделения социал-демократической партии в Гербштедте и, к полному удовлетворению всех членов, выполнял свои обязанности так же, как выполнял их в имперском Союзе горняков и металлургов до ликвидации этого Союза в октябре того же года. Сходство его фамилии с фамилией Бартеля часто давало повод для путаницы и насмешек, что, конечно, мало способствовало его авторитету. «Бартель и его Барт»[2] — стало крылатым выражением, а сам Барт — комической фигурой. На шахте его прозвали «Тенью». Он всюду таскался за Бартелем, как приклеенный. К его прозвищу все настолько привыкли, что даже сам Барт откликался на него.

— Я знаю, ваша партия только и ищет повода, чтобы заварить кашу, — ядовито отпарировал он.

— Заткни свою глотку! — крикнул кто-то из облака табачного дыма.

— Мне вы рот не заткнете!

— А нам и подавно!

Стало так шумно, что писклявый голос Тени потонул в общем гомоне.

— Я настаиваю, чтобы мои возражения были занесены в протокол, — только и расслышал Рюдигер.

— Можешь быть уверен, они останутся не только в протоколе! — крикнул он. — Ты что нее, хочешь помешать горнякам защищать свои права? Мы еще поговорим об этом на собрании!

— На каком собрании? Право решать принадлежит профсоюзу, — резко возразил Лаубе. — Я против общего собрания. Пока профсоюз не принял решения, мы только зря распалим страсти и будем бросать слова на ветер. Я не пойду на собрание неорганизованных рабочих и всякой шушеры, которые вдруг возьмут да и примут решение о прекращении работы. Это дело организованных рабочих, и больше никого. Профсоюз объявит, если сочтет забастовку необходимой.

— А из кого состоит профсоюз? — поинтересовался худощавый забойщик.

— Во всяком случае, не из скандалистов.

Лаубе был взрывником. Все знали, что он со своей бригадой зарабатывает на шахте больше других. Ссутулившись, он упрямо смотрел на собравшихся.

— Выходит, рабочие сами виноваты в снижении расценок? — съязвил Рюдигер.

— Если руководство профсоюза считает нужным повременить, значит, у него на это есть основания. Оно недаром отвечает за все.

— А своей головы у тебя нет на плечах?

— Моя голова на месте, а вот ты свою, видно, потерял.

— Ну хватит! Переходим к повестке дня. Кто за созыв общего собрания? — спокойно спросил Рюдигер.

Между тем у доски объявлений страсти разгорались.

— Эти жулики не только крадут наш заработок, они еще и гадят государству! — кричал Юле Гаммер, возвышаясь над толпой. — А оно перекладывает все на наши плечи. Господа акционеры отделили медеплавильный завод, который сбывает конечную продукцию, от шахт и металлургических предприятий. Они создали на его базе самостоятельное общество. И оно дает прибыль. Про шахты же говорят, будто они убыточны. А государственные денежки кладут себе в карман. Это всем известно.

— Не болтайте ерунды, — вмешался шахтный полицейский, которого поставили охранять доску объявлений.

— Тебе что здесь надо? — огрызнулся Юле.

— Вы мне не тыкайте. Мы с вами свиней не пасли. Кончайте горлопанить! Или на работу, или прочь отсюда!

— Слушай, ты!.. — Юле схватил полицейского за мундир и так сдавил, что тот начал задыхаться.

— Это вам даром не пройдет, — пыхтел полицейский, пытаясь вырваться.

— Тебе тоже!

Полицейский уже еле держался на ногах. Юле как раз собирался нанести ему хорошо рассчитанный удар, но тут напарник Брозовского рванул его за плечи.

— Предоставь-ка этого мне. Он уже донес на одного из наших.

Парень нагнул голову и изо всех сил боднул полицейского. Издав непонятный утробный звук, полицейский рухнул на землю, беспомощно хватая руками воздух.

— Это тот самый, Юле. Я тебе вчера говорил, он донес штейгеру, будто Брозовский сорвал бинертовскую писанину. Ишь ты, какой всезнайка. Гляди-ка, теперь он сразу все забыл.

Парень пнул бесчувственное тело ногой. Вокруг собралась толпа, равнодушно поглядывая на лежащего.

Неожиданно появился Бартель. От обычной его флегмы не осталось и следа.

— Ага, первое выступление! — злорадно сказал он Гаммеру. — Нападение на полицейского. Многому научились у Брозовского, очень многому. Но мы вас быстро отучим!

— Постовой упал. Какое отношение это имеет к Брозовскому? — вмешался Генрих Вендт.

— А вы помолчите! И принимайтесь за работу! Все марш на работу! — Бартель словно вырос на целую голову.

— Ого!..

— Отправляйтесь к оберштейгеру, Гаммер! — заорал он на Юле. — Вам, видать, надоело здесь работать?

— Почему?

— Он еще спрашивает! Это и так видно.

Бартель нагнулся над полицейским.

— Помогите-ка!..

Но толпа подалась назад.

— Прежде чем обвинять людей, протрите глаза, штейгер Бартель. Тогда увидите, что происходит.

Генрих Вендт двинулся на штейгера. Несколько человек сразу примкнули к нему, среди них Вольфрум. В зеленоватых глазах его светилась ненависть.

Юле Гаммер только повернулся. А штейгер уже побелел и, теснимый шахтерами, стал отступать, спотыкаясь о рельсы и шпалы, пока толпа не подмяла его под себя.