Криворожское знамя

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

Три дня Брозовского держали под арестом и строго допрашивали. Обращались с ним вежливо и, разумеется, не добились ничего. Гестаповец спросил, между прочим, о знамени, однако повышенного интереса к этому вопросу не проявил. Перед тем как отпустить арестованного, он даже предложил ему присесть.

— Господин Брозовский! — сказал гестаповец. — Взгляните на эти три вещицы. Все они проверены на практике. — Он чуть повысил голос. — Одну из них или все три, смотря по желанию, вы можете выбрать для себя, если впредь что-нибудь случится.

На столе лежали: стальной прут, прикрепленный к пружине, резиновая дубинка с обмотанным колючей проволокой концом и ржавая цепь. Гестаповец поиграл «вещицами».

— Да, слыхали что-нибудь об организациях «Красота труда» или о «Силе через радость»? — беспечно спросил он, словно они обсуждали, кто куда поедет в отпуск. — Я хотел бы вас настоятельно предостеречь, дорогой мой. Учтите, ваше поведение бросается в глаза.

Беспечный тон, которым были произнесены эти слова, ничуть не уменьшал их серьезности.

Брозовский медленно плелся вверх по улице. Дышать было очень тяжело. Он обливался потом и несколько раз останавливался передохнуть.

Отто, возвращаясь со смены, догнал отца на полпути к дому. Увидев, в каком он состоянии, сын сурово нахмурился, подхватил его под руки и повел, вернее, понес домой.

— Меня определили сегодня в «Трудовой фронт», — процедил Отто сквозь зубы, едва войдя в кухню, и швырнул свой рюкзак на лавку так, что треснула эмаль на кофейной фляжке. — Предлагают стать квартальным уполномоченным. Рекомендовали меня как заслуживающего доверия. Можете себе представить? Им нужны администраторы… Да они издеваются над нами!

Родители не знали, что ему посоветовать. Отказавшись от обеда, Отто вышел во двор и стал колоть пни, которые они выкорчевывали с братом. Щепки с силой ударялись в стену.

Перед ужином к Брозовскому пришел гость. Минна побелела, когда, открыв дверь, увидела ортсгруппенлейтера Гюнермарка.

Гость молодцевато гаркнул:

— Хайль Гитлер!

Чтобы избежать ответного приветствия, Брозовский быстро спросил, чему обязан такой честью, и подвинул гостю стул.

Ортсгруппенлейтер не спеша сел на предложенный стул, прежде чем начать воспитательную работу с семейством Брозовских. На столе под белой скатертью лежало Криворожское знамя. Ортсгруппенлейтер не стеснялся, он вытянул под столом ноги и уселся поудобнее.

— Видите ли, говоря откровенно: речь идет о вашем участии в общенародном деле. Каждый представитель немецкого народа должен сейчас занять свое место…

Брозовский не успел даже спросить, каким образом.

Ортсгруппенлейтер и не ждал вопросов. Он держал речь и не сомневался в эффективности своих слов.

Прежде Гюнермарк служил приказчиком в магазине готового платья в нижней части города. Брозовский лишь смутно помнил его лицо. По сей день он носил бумажную куртку, которую купил в рассрочку в этом магазине еще до того, как стал безработным. Сегодня же бывший продавец выступал в роли владельца магазина, и потому торговая деятельность его и общественные функции ортсгруппенлейтера укрепляли в нем сознание своей значимости. Закон о защите чистоты немецкой расы и чести немца катализировал его продвижение от продавца до владельца. Короче говоря, требовался ариец, который бы поставил на ноги дышавшую на ладан лавочку. В качестве «гвардейца» Альвенслебена Гюнермарк присутствовал на съезде НСДАП в Нюрнберге и собственными ушами слышал, как этот закон зачитывали с трибуны. Гюнермарк долго не колебался. Зенгпиль перед своим отъездом в краевое управление НСДАП рассеял последние его сомнения, и Гюнермарк решился. Так он сделал первое «хорошее дельце»; второе он обстряпал после отъезда Зенгпиля, став его наместником — предводителем гербштедтского чиновничества. Умные люди быстро продвигались по общественной лестнице, вместе с доходами повышались и чины. Это же само собой разумеется. Щупленький еврей, по случаю передачи дел, болтался в петле часа два у дверей своего магазина при лунном свете, пока чья-то рука не перерезала веревку.

И вот его бывший приказчик, краснощекий, упитанный, с сознанием своего достоинства, сидел в квартире Брозовских, олицетворяя собой истинного главу фирмы. Разговаривал господин Гюнермарк сейчас совсем не так, как прежде с клиентами; он тщательно осмотрел небольшой радиоприемник, который Вальтер все-таки смастерил на досуге. Прежде всего проверил настройку. Беседовать с ним, сохраняя выдержку и спокойствие, было для Брозовских выше их сил.

Минна вскоре устала слушать нескончаемый поток слов о прекрасных поездках в норвежские фиорды и на лазурную Адриатику, о наконец пробудившейся Германии и немецком трудолюбии, об избавлении от процентной кабалы, о великогерманском рейхе, о немецкой продукции, о разгромленной финансовой олигархии и прервала его:

— Скажите же наконец, что вы от нас хотите, зачем вы, собственно, пришли, господин Гюнермарк?

— И вы еще спрашиваете? Разве вы сами не чувствуете, что вы с каждым годом все больше и больше изолируетесь? И вместо того чтобы признать свою неправоту, ваш муж выступает с надгробными речами.

— Мы всегда шли прямой дорогой. И когда умирает порядочный человек, его не закапывают, как собаку. Неправедно поступали другие, а неправость к добру не ведет, — закончила Минна несколько громче, нежели намеревалась.

Либо этот человек ничего не понял, либо не хотел дать маху.

— Фюрер снял все ограничения на прием в национал-социалистские организации, — сказал он вежливо. — Все национальные силы призваны вступать к нам. Вам тоже представляется шанс. А с тем, что после всего еще останется, — он повысил голос, — мы рассчитаемся. Беспощадно. Смотрите не опоздайте. Хайль Гитлер!

Вставая, он оперся о стол и скомкал скатерть прежде, чем выбросил вперед руку в нацистском приветствии. Он был раздражен и не хотел этого показывать.

— Будьте здоровы, — сказала Минна и, выждав, пока гость покинет дом, поправила сползшую скатерть.

В последние дни Отто, как и отец, то и дело выходил во двор, разглядывал желтые пятна на задней стене дома и беспокойно бродил взад и вперед.

Мать выжидательно наблюдала за ним. Суровое выражение лица и взгляда, которые она бросала на сына, словно приказывали: «Да действуй же скорее, нельзя медлить!» Порой ему хотелось, чтобы она высказала вслух свои мысли, посоветовала что-нибудь. Но Минна всегда была скупа на слова. Как бы случайно остановившись возле крольчатника, она лишь сказала, что кролики еще больше прогрызли дыру в глиняной стене. Поманив животных к себе пучком клевера, мать молча посмотрела на Отто и подбоченилась.

Сын, стоя посреди двора, тоже подбоченился и сказал, что для ремонта штукатурки на фасаде ему понадобится длинная лестница и немного цемента.

Отто купил мешок извести, ведро цемента, Вальтер принес гравия, и братья начали с того, что замазали облупленный фасад дома. Вальтер притащил также большую, похожую на снарядную гильзу, жестяную банку из-под карамели, выброшенную лавочником. Теперь конфеты хранили в стеклянных банках.

Знамя по-прежнему отливало огненным глянцем. Туго свернутое и зашитое в клеенку, оно точно уместилось в цилиндрическую жестяную банку. Четыре пары рук прикоснулись к нему, прощаясь, прежде чем Вальтер запаял крышку. Шесть горящих глаз оставались сухими, увлажнились только материнские. Испуганно оглянувшись, словно кто-то мог увидеть слезинки на ее лице, Минна вытерла глаза фартуком.

Брозовский сам светил карбидным фонариком; Отто выломал подгнившие доски крольчатника, примыкавшие к стене. Когда в нишу опустилась банка, кролики ринулись в нижний этаж и забились в угол. Вальтер влез в крольчатник с ведром цементного раствора и замазал нишу сверху. Потом твердая рабочая рука Отто быстро заделала отверстие снизу. Несколько ящичных дощечек заменили выломанные. Кролики обнюхивали свежую солому. Клетка обрела обычный вид. Минна подбросила животным еще немного корма.