Криворожское знамя

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

О том, что случилось несчастье, Минна догадалась, как только в их притихший дом нагрянули с ночным обыском.

Уже несколько месяцев они жили вдвоем во всем доме. Невестка с внуком переехала к своему отцу, где после смерти матери вела хозяйство. Минна не подавала виду, что скучает по малышу. Она все чаще и чаще бродила как неприкаянная по комнатам, вытирая тряпкой пыль то здесь, то там; присаживалась на минутку-другую и тихонько постанывала. Однажды она застала мужа в сарае, когда он чинил сломавшееся колесо у игрушечной тачки, оставшейся после отъезда внука. Дед подарил ее мальчику в день рождения, когда ему исполнилось четыре года. Увидев Минну, Брозовский отложил игрушку в сторону и, вздыхая, поплелся в дом.

Гестаповцы привели с собой арестованного Брозовского, очевидно, как доказательство своего права на обыск. Лишь войдя в комнату, он заметил, что среди сопровождавших его нацистов не было «вагонного собеседника». Как хвастливо заявил своим коллегам толстяк, он занимается только филигранной работой.

Минну удивил не арест мужа, а то, что гестаповцы всерьез надеялись узнать что-нибудь такое, что они еще не знали. Неужели они так ничему и не научились? Минна владела собой настолько, что не изменилась даже в лице, когда в комнату втолкнули мужа. Только когда его начали бить, она закрыла глаза.

Обыск, крики и бесчинства продолжались всю ночь. Уже давно наступило утро, когда гестаповцы прекратили безрезультатные поиски. Все это время Минна почти недвижно, скрестив на груди руки, простояла в коридоре. Идти Брозовский не мог, и нацистам пришлось нести его до машины.

В этот раз Минна не оказалась наедине со страхом и растерянностью. На улице собрались люди. Гестаповец приказал им разойтись. Минна крикнула мужу: «Прощай!» Жители соседних домов выглядывали из окон, не скрывая своего возмущения происшедшим.

Они сочувствовали Брозовским. Днем к Минне пришли две женщины и помогли навести в доме порядок.

— Я знаю, что мне надеяться не на что, — сказала младшая из них. — От мужа больше года нет писем. «Пропал без вести!» Ни слуху ни духу. Наводила справки — пожимают плечами. «Ждите», — говорят. А чего ждать? Все кончено! — Она погрозила «им» шваброй.

Через неделю эта женщина по заданию Минны поехала в Клостермансфельд. Минна долго не могла решиться, довериться ей или нет. Раздумывала два дня и две ночи. Пока что об этой явочной квартире в большом горняцком поселке знали только двое: муж и она. Только дважды ей довелось бывать там, и то в исключительных случаях, когда Брозовский никак не мог отлучиться, а съездить надо было обязательно. Он всегда предпочитал делать это сам. «Что лучше, то лучше», — любил говорить он. Минна пришла к выводу, что в сложившейся обстановке довериться необходимо. Связь не должна прерваться после ареста Брозовского, Минна не хотела оставаться в стороне. Слишком многое зависело сейчас от нее.

Опасаясь, что за ней опять установили слежку, Минна не рискнула ехать сама. Вдобавок она беспокоилась за курьера группы: если в условленный срок кто-нибудь из Брозовских не явился бы в Клостермансфельд, то курьер мог отправиться в Гербштедт и налететь на засаду гестаповцев. Минна была обязана предупредить его.

Ее опасения подтвердились. Несколько дней спустя, когда Минна вышла в город за покупками, ее остановил какой-то тщедушный молодой человек и велел ей идти к полицейскому участку, не привлекая внимания прохожих. Минна была готова ко всему и все же испугалась. Рыночная площадь выглядела как обычно. Торопливо шагали женщины. Несколько стариков беседовали друг с другом, дымя трубками, набитыми вишневым листом. Какой-то мальчишка пронзительно свистел. По булыжной мостовой громыхала конная повозка. Так бывало изо дня в день.

Оглядев агента с головы до ног, Минна спросила натянутым голосом:

— Что вам от меня нужно? Так всякий может пристать…

— Хватит болтать. Идите!

— И не подумаю. — Она уже овладела собой и стала издеваться над ним.

«Надо, чтобы на нас обратили внимание, — подумала она. — Главное, чтобы меня не увезли тайком».

— А кто вы такой вообще?

Побагровев от злости, шпик вытащил из кармана брюк прикрепленный цепочкой служебный жетон; показав его Минне, он раздраженно сунул свое «удостоверение» обратно, но не попал в карман, и жетон повис на цепочке, болтаясь у колена.

Молодому гестаповцу очень хотелось казаться важным, и это смешило Минну. «Наверное, новичок, — подумала она. — Неужели и в гестапо уже не хватает кадров?»

Видя, что она продолжает улыбаться, шпик не выдержал.

— Ваша наглость обойдется вам дороже! — крикнул он.

Стали останавливаться прохожие. Минна старалась припомнить, куда она заходила. «В булочную, к зеленщику, в москательную лавку… Хорошо, что не успела зайти к Кетэ Вольфрум, хотя и собиралась. А то втянула бы ее опять…»

— Быстрее, быстрее! — прошипел на Брозовскую шпик и подтолкнул ее в спину.

Какая-то девушка возмущенно закричала:

— Что он пристал к женщине? Еще толкается! Какое хамство!

Через площадь на помощь к агенту спешил Меллендорф. Ведя Брозовскую в участок, он украдкой озирался на прохожих: ему не очень хотелось быть причастным к этому аресту.

В полицейском участке содержимое сумки вытряхнули на стол; оттуда выкатились кочан капусты, полтора килограмма картофеля и полбуханки хлеба. Лист газеты «Фёлькишер Беобахтер», как обычно, Положенный на дно сумки, переходил из рук в руки.

Жирным шрифтом чернел заголовок: «О героизме наших женщин в тылу». Меллендорф быстро сложил лист. Дотошный агент гестапо внимательно рассмотрел флакончик с таблетками, обнаруженный в сумке, и наконец приступил к обыску.

Брозовская не проронила ни слова. Когда после унизительной процедуры она посмотрела на Меллендорфа, этот прожженный тип опустил глаза и стал лихорадочно складывать в сумку продукты.

В городе очень многое изменилось. Бургомистра Фейгеля перевели к берегам Варты, на оккупированные польские земли. «У фюрера сейчас на счету каждый способный немец», — сказал он, прощаясь с городскими чиновниками. Говорили, что он теперь второй человек в Познани и имеет перспективы стать обербургомистром. Другие утверждали, что он служит в Бромберге. Но вот уже две недели, как его семья вернулась в Гербштедт. Причем фрау Фейгель снимала комнату. Ходили слухи, будто два товарных вагона с имуществом бургомистра разбомбили, и всего добра у Фейгельши только то, что на ней надето. После отъезда Фейгеля пост бургомистра долгое время оставался незанятым; прибывший наконец наместник — какая-то бесцветная личность из Остербурга — пытался вводить всяческие новшества. Так, он хотел чтобы кладбищем и уборкой улиц отныне распоряжались городские власти. Но всякий раз наталкивался на возражения Бартеля, которому удавалось склонить на свою сторону большинство городского совета.

Бартель был единственным из оставшихся в Гербштедте «старых бойцов». Заняв пост ортсгруппенлейтера после ухода Гюнермарка на фронт, Бартель сделался неограниченным повелителем города. Он был и председателем городского совета, и командиром местного фольксштурма, и начальником гражданской противовоздушной обороны, и шефом добровольной пожарной охраны. Несмотря на такую концентрацию власти в своих руках, на шахте Бартель оставался все тем же оберфарштейгером, которого обходили назначаемые дирекцией более молодые дипломированные специалисты.

Он начал выдыхаться и заметно утратил авторитет. Явно не справляясь с многочисленными обязанностями, стал нервничать и принимать опрометчивые решения. Меллендорф мог бы многое порассказать об этом. Последнее время вообще кое-что делалось невпопад.

Меллендорф подошел к Брозовской и протянул ей сумку.

— Вы можете идти.

Молодой гестаповец вышел раньше, громко хлопнув дверью. Минна взяла сумку, даже не взглянув на полицейского. Под глазами Меллендорфа набухли синие мешки, кожа сморщилась. Стараясь придать своему голосу твердость, он сказал:

— Но я обращаю ваше внимание…

Минна молча вышла. На улице выла сирена. Через площадь бежали люди. Опять воздушная тревога!

— Штурмовые самолеты! — крикнул какой-то мальчик. — Гляди, так и шныряют!

Но ничего не было видно. Одна женщина, задыхаясь, тащила за руки детей. Из переулка выбежал запыхавшийся Барт в мундире отряда противовоздушной обороны.

— Марш в убежище! — петушился он. — Очистить улицу!

Увидев Минну, он отдал ей честь по-военному. Она даже растерялась, не зная, что ей делать. Тень стал в полном смысле слова тенью. В мундире Барт был похож на карлика.

Зима подходила к концу. Вальтер не писал. От старшего сына тоже не было вестей. Тщетно пыталась Минна узнать, куда отправили мужа. Только в феврале она получила наконец открытку из тюрьмы Люккау с приветом.

Однажды вечером пришел Вольфрум и принес ей железнодорожный билет до Люккау и деньги на дорогу.

— Поезжай, навести его, Минна. Просто поезжай туда, и все. Должны же они дать свидание.

Она еще никогда не ездила так далеко. Была как-то в Магдебурге, а уж поездка в Галле казалась ей чуть ли не кругосветным путешествием. Люккау?.. Где это?

Вольфрум показал ей этот город в старом школьном атласе, где двадцать лет назад дети напрасно искали не обозначенный на карте Кривой Рог.

Минна решила ехать. Кетэ Вольфрум и старый Шунке со знанием дела перебинтовали ей ноги — последнее время она жаловалась на судороги. Шунке стал совсем дряхлым. Когда его выпустили из тюрьмы, гестаповский комиссар сказал в его присутствии: «Эту развалину пора выкинуть. Все равно скоро подохнет. По крайней мере, сэкономим на похоронах».

— Мы тебя так запеленали, что доедешь до самой Ялты, — сказал Минне Шунке. — Радио слышали?

Конечно, слышали. Минна слушала каждый вечер. Она и здесь заменяла мужа. Союзники на конференции в Крыму советовались о судьбе Германии. Сколько еще ждать, пока эта судьба сбудется?

В поезде она сидела рядом с толстым мужчиной. Он был очень разговорчив и запросто решал стратегические вопросы. Когда он начал критиковать военное положение Германии, Минна вынула из свертка бутерброд с гарцским сыром. Сыр был очень старым, это чувствовалось по запаху. Толстяк отодвинулся.

На перроне в Галле Минна еще раз увидела соседа. Окруженный группой слушателей, он разглагольствовал о положении на фронтах. Воздушная тревога прервала дискуссию. Толстяк тут же помчался в убежище через обычно запертый служебный вход багажного отделения. Покинутые собеседники смеялись ему вслед.

— Он думает, что я его не узнал, — донеслось до Минны, — теперь уж мы на его удочку не попадемся.

После часового ожидания поезд отправился дальше. В Эйленбурге он опять застрял. Пассажирам пришлось покинуть вагоны. Лишь под утро снова тронулись в путь.

Запас еды, взятый в дорогу, подходил к концу. Поездка оказалась не такой простой, как это представлял себе Шунке. Целый день пришлось ждать в Герцберге. Путь был забит военными эшелонами. Пожилой солдат, сидевший на открытой платформе около дымящейся полевой кухни, бросил буханку хлеба детям беженцев, слонявшимся по перрону среди чемоданов и мешков. Изголодавшаяся детвора затеяла потасовку.

Минна тщетно пыталась раздобыть в зале ожидания чего-нибудь съестного. Буфет осаждали растерянные, озлобленные беженцы. К завтракавшему за столиком мужчине подошел жандармский патруль и арестовал его. Девочка лет двенадцати схватила оставшийся на столике кусок хлеба и с торжествующим видом помчалась к матери.

После полудня Минна разузнала, что есть возможность поехать в Люккау с почтовым автобусом. Ей действительно повезло. Уже смеркалось, когда она подошла к воротам тюрьмы. Дежурный охранник выпроводил ее.

— Поздно явилась, уважаемая. Наши клиенты ложатся спать вместе с курами.

Брозовская ночевала в зале ожидания. Вокруг стоял неумолчный шум; говор, крики, перебранка наполняли здание вокзала. Беженцы рассказывали ужасные истории. Минна вела себя осторожно и сдержанно, хотя иной раз ее так и подмывало вмешаться в разговор.

Рано утром Брозовская уже стояла у тюремных ворот. Один чиновник отсылал ее к другому, пока она не попала к директору.

— Вы напрасно приехали, — сказал он холодным, деловым тоном. — Восемнадцатого февраля вашего мужа отправили отсюда с этапом. Больше ничего не могу вам сообщить.

Все. Все впустую. Куда они завезли его? Обессилев, она прислонилась к стене. Не помнила, как дошла до станции, как очутилась в поезде. Все же она поехала. Страшно болели ноги, болела голова, болел живот.

Едва добравшись домой (это было первого марта), Минна упала на кровать и проспала два дня. Разбудил ее сильный стук. Она выглянула в окно. Патруль противовоздушной обороны загонял людей в убежища. Вниз по улице семенила Ольга Бинерт, навьючив на себя складную кровать и подушку с одеялом. Где-то далеко слышалась стрельба. Дрожа от холода, Минна растопила печку.

Воздушная тревога продолжалась. Минна сварила суп из бульонных кубиков. От его запаха у нее закружилась голова. Сколько дней она не ела? Минна не помнила. Поев, она села за гардиной и стала ждать. Чего? Она и сама не знала.

Когда прозвучал отбой, было уже темно. Вскоре в дверь постучал Шунке. Его сопровождали Вольфрум и широкоплечий незнакомец в очках с толстыми стеклами. На вопросы гостей Минна отвечала механически.

— Значит, не застала Отто?

— Нет, не застала. — Ей казалось, только сейчас она начала понимать, что от нее хотят. Однако не была уверена в том, кто ее спросил: Шунке или Вольфрум.

Шунке внимательно посмотрел на нее.

— Смотри не заболей, Минна, — сказал он с тревогой.

Это было последнее, что она услышала.

Вольфрум успел подхватить ее.

— У вас тут есть врач? А то я пришлю нашего из Эйслебена, — сказал незнакомец Вольфруму, который укладывал Минну на диван.

— Этого еще не хватало! — глухо ответил Вольфрум. — Я сбегаю в больницу.

Минна еле дышала.

— Тогда не теряйте времени… Сегодня, между прочим, было первое противотанковое учение. Господа фашисты спятили сами и хотят свести с ума всех. Учтите: наступают критические дни. — Незнакомец провел ребром ладони по горлу. — Ступайте в лагеря для иностранных рабочих — это верная опора. Идите на предприятия — рабочим нужен ваш совет. Необходимо парализовать фольксштурм, чтобы они не наломали дров.

Очнувшись, Минна увидела возле себя нескольких соседок. Молодая женщина, которую она посылала в Клостермансфельд, помогла ей приподняться и подложила под спину подушку.

— Ничего, матушка Брозовская, мы с ними за все рассчитаемся, — сказала она.

Девятого марта, в день рождения Вальтера, Минна встала с постели. А что, собственно, произошло с ней? Да ничего особенного. Просто у старой женщины не хватило сил.

Неужели?.. Так просто?..

Послеполуденное мартовское солнце ярко светило. Минна вышла во двор и села под окном. Пронзительно завыли сирены.

До каких пор это будет продолжаться? Месяцы, дни, недели?..

Тысячелетнему рейху наступал конец. А где ее семья? Отто, Вальтер, муж?

Вечером пришел незнакомец из Клостермансфельда. Он не стал задерживаться, только передал ей текст листовки.

Итак, Минна стала заменять мужа. Ночами, при сиянии осветительных ракет, она фальцевала листовки, таскала их в рюкзаке в бомбоубежище, ездила, встречалась с множеством людей, думала о муже, о сыновьях; иногда в задумчивости останавливалась возле крольчатника.

Где-то вдали рвались бомбы. Самолеты гудели под низко нависшими облаками. Над самыми крышами проносились в бреющем полете штурмовики. Через город проехало несколько грузовиков с отступающими солдатами. Вслед за ними удрали на машине зерноторговца Хондорфа Бартель, Барт и фольксштурмовцы… Затем наступила тишина.