Криворожское знамя

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Господин фон Альвенслебен, еще одеваясь, решил, что в своем выступлении он с самого начала подчеркнет главенствующую роль НСДАП. По этому поводу не должно возникнуть ни малейших сомнений. Пугливые толстяки, с которыми ему сегодня придется сидеть за круглым столом в Доме горнопромышленников, должны наконец узнать, с кем имеют дело. Спесивые индюки. Достаточно взглянуть на этого толстобрюхого кривляку из «Стального шлема»… Да и генеральный директор тоже хорош.

Альвенслебен свистнул.

— Куш! На место! — скомандовал он затем вполголоса и указал пальцем в угол, словно своим собакам.

Он удовлетворенно оглядел себя. Коричневая форма из замши шла ему, он это знал. Поскрипывание портупеи приятно ласкало его слух. Пусть-ка потаращит глаза это сборище ничтожеств. Он одернул сзади мундир и надел фуражку чуть-чуть набок, вот так оно будет лучше.

Пение, доносившееся из барака, мешало ему. Чертовы бандиты, опять напились, валяются на нарах и бездельничают. Свиньи! Он им вправит мозги. Дай только срок, они еще разинут рты. Пусть не сомневаются. Это говорит он, Альвенслебен.

Он не ошибся: расквартированные в бараке для наемных рабочих штурмовики совсем распустились после своего бесславного возвращения из Гетштедта. Им хотелось действовать, «работать» дубинкой, трудиться — не их специальность. Втихомолку они ругали свое руководство. Они отнюдь не намерены мириться с неудачами вроде той, что произошла у латунного завода. Они привыкли к легким победам. Шарфюрер, сонный, лежал на матрасе. Дежурный «унтер-офицер» приказал двум молодчикам разучивать песню, а сам, развалившись на составленных вместе табуретках, стучал в такт каблуками по подоконнику.

Поместье Шохвиц не пользовалось славой образцового хозяйства. Ухабистый двор напоминал чулан, заваленный хламом. Длинный сарай с прогнувшимся навесом держался на подпорках. Во дворе по углам валялась всевозможная сельскохозяйственная утварь, негодные плуги и останки телег. Повсюду была разбросана солома, дверь в коровник перекосилась, у свинарника одна стена рухнула. Весь этот хлам буйно зарос сорняком. Одичавшие куры бродили по двору, роясь в навозе.

На фоне всеобщего запустения новенький «хорьх», стоявший перед господским домом, выглядел инородным телом.

Одетые во что попало «гвардейцы» из свиты помещика, большинство которых болталось во дворе, обступили автомобиль хозяина. Роскошная машина! Ничего не скажешь, в этих вещах шеф знает толк.

— Иметь такую машину!.. Значит, деньжата у него водятся, — сказал один из штурмовиков важно восседавшему шоферу.

— Самая пора выплачивать жалованье, — наивно вмешался в разговор другой штурмовик. — Мне сейчас полсотни марок не помешали бы.

— Заткнись! Ишь чего захотел — жалованья. Мало тебя поят и кормят и табаку дают? — Управляющий имением беззлобно пнул Наивного коленкой под зад. — Хочешь заработать — возьми вилы и убери навоз, лежебока!

Никто не принял всерьез эту шутливую перебранку. Наивный, цинично ухмыляясь, протянул управляющему обе руки — одну ладонью вниз, другую ладонью вверх, что означало: «Не могу. Видишь — у меня разные руки».

— Она еще не обкатана, — хвастался шофер. — Но вообще жмет сто двадцать запросто.

— А куда шеф собрался?

— Сегодня он разделается с плутократами, — ответил управляющий.

— Один, без нас? Мы разве не поедем? Вот где небось будет выпивка!

— Так это же только заседание, дурья башка, — пояснил Лёвентин. На щеке его по-прежнему белела полоска пластыря.

— Но все-таки…

— А тебе, видно, мало морду набили? — приставал Наивный к штурмовику, сидевшему рядом с шофером. — Может, снова поедете к латунному заводу?..

— Заткнись! — прошипел управляющий. — Он идет!

Все умолкли и вытянули руки по швам. Альвенслебен сошел с крыльца и сквозь почтительно расступавшуюся толпу направился к машине. Все с удивлением взирали на крейслейтера, облачившегося в полную парадную форму.

Он самодовольно усмехнулся. С «хорьхом» получилось неплохо. Чек, полученный от Горного управления, использован наилучшим образом — здесь Альвенслебен не чувствовал никаких угрызений совести. Нельзя же ему, черт возьми, быть без хорошего выезда. Благодетелей он еще потрясет, они явно скупятся. Денег не хватает. Общественность должна наконец увидеть, что национал-социалистское движение стоит большего. Иначе дальше первых шагов не двинешься. В этом смысле новая машина стоила по меньшей мере сотни намечавшихся собраний в прокуренных деревенских трактирах.

Он обвел взглядом двор. Отцовское наследство обветшало; сарай вот-вот завалится, не помогут и подпорки. Будь она проклята, эта вечная зависимость!.. Имение разорялось.

— Хайль Гитлер, крейслейтер!

Альвенслебен благосклонно ответил на приветствие своих молодчиков. «Свиньи», — подумал он при этом. С каким наслаждением он отхлестал бы их кнутом. А вообще он был доволен впечатлением, какое произвел на них. Последнее время он выезжал, благоразумно облачившись в неброскую гражданскую одежду. Из соображения безопасности он даже не надевал зеленую шляпу с кисточкой. Эта жалкая игра в прятки ему осточертела. По случаю сегодняшнего заседания он решил отменить всякую маскировку. Хватит торчать в запасе!

Управляющий Лёвентин — единственный, кого он брал сегодня с собой, — распахнул дверцу машины.

Дорогой Альвенслебен еще раз детально обдумал план сражения. Надо сразу прижать этих мокрых куриц. Атаковать и атаковать, не давая передышки.

Кто же там соберется? От «Стального шлема» будет, кроме Толстобрюхого, опять, наверное, этот одноногий учитель из Вормслебена, а от Немецкой национальной — непременно господин фон Зеебург. Из одной помойки. А с тем у него старые счеты. Это благодаря Зеебургу поместье Шохвиц обошли при распределении дотации по плану «Остхильфе»… Будет, конечно, и очкастый редактор из «Тагеблатта» — гнусная бумажная душонка, затем инженер из «Технической помощи», — этот еще куда ни шло, но бесхарактерный, — и, уж конечно, старый майор, воображавший, что является единственным представителем традиционных союзов, и всегда заслюнявленный. Совсем уже выжил из ума вместе со своим Союзом артиллеристов. Возможно, будет этот толстый фарштейгер из Гербштедта, кто-нибудь из отрядов «Стального шлема»… В общем, ни одного стоящего человека…

Миновав Юденхоф[4], машина въехала во внутренний двор здания Горного управления.

«Юденхоф… это же скандал! Скоро и ему будет крышка». Альвенслебен пробарабанил пальцами по ветровому стеклу прусский сигнал атаки.

Швейцар проводил Альвенслебена в зал заседаний. Лёвентину пришлось остаться внизу — приглашен был только его хозяин. Не помогла и грубая брань, швейцар остался непоколебим и не впустил управляющего.

Когда Альвенслебен вошел, Краль для виду чуть приподнялся. Новый мундир крейслейтера не произвел на него ни малейшего впечатления. Осталось незамеченным и то, как четко, по-военному, поздоровался Альвенслебен. Движением головы Краль сделал знак своему секретарю, и тот, проводив крейслейтера в конец стола, усадил его меж двух не то кондитеров, не то мясников, представлявших какие-то воинские союзы. Альвенслебен почувствовал, что никому не было дела до его персоны. Сидевший рядом кондитер или мясник, заметив, что сегодня на столе отсутствуют ящички с сигарами, которыми обычно угощали приглашенных, обратил внимание крейслейтера на этот негостеприимный жест. И для чего вообще они собрались здесь?

Альвенслебен кипел. Этот зазнавшийся индустриальный барон там, впереди, восседал словно самодержец на троне, господа дворяне справа и слева от него беседовали с ним, будто с ровней. А гельмедорфский помещик, судя по его виду, еще глупее зеебургского. Расшаркивается без стыда и совести. Земельный союз — тоже нашлись герои…

Что делать? Уйти или устроить скандал? Он медлил, помня наказ гаулейтера: наладить тесную связь с руководящими деятелями промышленности, привлечь их на сторону фюрера, поддержать их правомочные требования и имеете с тем просить у них поддержки. Не требовать. Начальство отдало недвусмысленный приказ.

Он уставился на огромный, в позолоченной раме, портрет на задрапированной гобеленом стене. Один из предшественников Краля. Презренные торгаши! Но у них есть деньги. А без денег невозможно никакое движение. Где он возьмет их, чтобы заплатить банде гуляк, расквартированных в его поместье, если эти скупердяи не пожелают раскошелиться? Проклятая нация!

Он остался.

Генеральный директор обращал на него внимание не больше, чем на остальных присутствующих; холодно, по-деловому Краль заявил, что ввиду последних событий Мансфельдское акционерное общество вынуждено пересмотреть свои отношения со всеми общественными организациями района. Влияние коммунистов во время забастовки заметно повысилось. Прессе, несмотря на оказанную ей солидную финансовую поддержку, не удалось завоевать доверие у населения. Далее приходится констатировать, что Отечественные союзы и национальные партии — все без исключения — оказались не в силах добиться положительной перемены в поведении рабочих: влияние их равно нулю.

Высказанные Кралем «оценки» подействовали на собравшихся, как холодный душ. У Альвенслебена было желание подняться. Но его энергии хватило лишь на то, чтобы демонстративно вытянуть под столом длинные ноги. Майор, сидевший напротив и клевавший носом, испуганно вздрогнул, когда его толкнули ногой, и чопорно поклонился, извиняясь, словно был виноват.

— Поскольку вмешательство усиленных отрядов полиции только обострило положение, — продолжал генеральный директор, — мы вынуждены искать другие пути для прекращения забастовки. Мы намерены вступить в переговоры с руководством профсоюзов. При этом мы воспользуемся услугами высших административных инстанций, которые предложили нам свое посредничество, и, в крайнем случае, покончим с забастовкой через государственный третейский суд. — Краль жестом выразил сожаление. — Прошу высказать свои соображения.

Послышалось лишь невнятное бормотание и шепот. Единственным, кто выступил, был капитан районной жандармерии, случайно попавший на это заседание, ибо управлению полиции предложили прислать только одного представителя. Капитан высказал ряд общих соображений, касающихся порядка и безопасности. Он сообщил, что из округа направлены сюда еще сорок полицейских. Просьбы о дополнительных подкреплениях отклонены ввиду угрозы забастовки в районах Биттерфельда и Лейны.

Редактор «Тагеблатта» прошептал на ухо своему коллеге из «Цайтунг»:

— Сенсация! Они опять решили опереться на социал-демократов. В теперешней ситуации это же немыслимо!

— Лучше гибкий костыль, чем совсем никакой, — ответил тот и стал поспешно писать в блокноте.

Не успел еще Альвенслебен переварить услышанное, как Краль поднялся с места; пожелав всем дальнейшего плодотворного сотрудничества, он закрыл заседание и исчез за почти незаметной дверью в отделанной под дуб стене.

Вслед за ним тут же встал майор и, по-военному коротко кивнув во все стороны, ходульным шагом вышел из зала. Оставшиеся загалдели наперебой.

Альвенслебен потерял самообладание.

— Это свинство! — крикнул он и кинулся к двери, за которой исчез Краль, но секретарь задержал его.

— Сожалею, господин фон Альвенслебен. Господин генеральный директор проводит сейчас другое, еще более неотложное совещание.

— Да, сегодня время не терпит… — поддержал секретаря начальник отдела найма.

Кое-кто из господ рассмеялся. Долговязый Альвенслебен попытался отстранить секретаря. Тощий, как жердь, канцелярист стоял на ногах тверже, чем можно было предполагать.

— Потрудитесь, пожалуйста, пройти к кассе, — подчеркнуто нагло проговорил он. — Там вас ждет чек.

Внезапно стушевавшись, Альвенслебен отступил назад. Не услышал ли кто этих слов? Судя по ехидной усмешке Зеебурга и по тому, как он прикуривал сигарету, крейслейтер понял, что услышали. Проклятая банда! Альвенслебен щелкнул каблуками и покинул наполовину опустевшее помещение. На лестничной площадке с ним попытался заговорить Бартель, но Альвенслебен, не замечая его, сбежал по ступенькам, влез в машину и сам уселся за руль. Когда он включил сцепление, раздался такой треск, словно разлетелись вдребезги все шестеренки в коробке передач. Машина, как подхлестнутая лошадь, рванулась с места и, проскочив в открывшиеся ворота, с ревом умчалась.

Как раз в это время Краль преодолевал в себе остатки внутреннего сопротивления приказу, полученному свыше. Он понял наконец, что без помощи социал-демократов и профсоюзных руководителей не удастся вернуть рабочих на производство и прорвать единый фронт забастовщиков. И тем не менее все это казалось ему невыносимым анахронизмом. Краль полагал, что сможет сломить забастовку и без их содействия. Он любезно попросил шестерых представителей профсоюзов и объединенного производственного совета заводов Мансфельдского акционерного общества занять места. Ничего не поделаешь, так надо. Ему было известно, что члены делегации тоже делали большую ставку на эту встречу. По его просьбе они еще ночью созвали на совещание самых верных людей, в их готовности к переговорам сомнений не было. Секретарю профсоюза горняков генеральный директор даже руку пожал, как старому знакомому.

Правда, ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы подавить чувство брезгливости от прикосновения к потной ладони секретаря. Усевшись, Краль незаметно вытер руку о брюки.

Председатель производственного совета Риферт, дородный мужчина с наметившимся вторым подбородком, увидев, что Лаубе уныло стоит в сторонке, усадил его в конце стола. Риферт вел себя так, словно заседал здесь с шефом каждый день.

Очутившись напротив генерального директора, Лаубе еще больше растерялся. Казалось, будто Краль обращается только к нему. Потертый синий шевиотовый костюм Лаубе лоснился, а его физиономия своей аскетической желтизной так резко выделялась на фоне здоровых лиц присутствовавших, что это бросилось в глаза даже Кралю. Лаубе был здесь единственным, кто работал под землей. Риферт остановил свой выбор на нем, как на самом надежном из всех представителей производственных советов.

Несмотря на непринужденный тон Краля, всеобщая скованность стала ослабевать лишь после того, как он раскрыл свои карты. Только Риферт и секретарь профсоюза с самого начала вторили ему с той же непринужденностью, словно шла светская беседа, а не решающий разговор о прекращении почти двухмесячной ожесточенной борьбы.

Краль пустил в ход все свое испытанное в многочисленных переговорах дипломатическое искусство. Приведя массу статистических данных, он проанализировал финансовое положение производства, сослался на продолжающееся падение рыночных цен на медь, рассказал о договоренности с государственными инстанциями в Берлине насчет субвенций и попросил участников сегодняшнего совещания оказать ему содействие в восстановлении трудового мира на базе взаимных уступок.

— Надеюсь, что нашему сотрудничеству и взаимопониманию, имевшим до сих пор место, не будет нанесено непоправимого ущерба этой забастовкой, которой ни вы, ни мы не хотели. С нашей стороны есть твердое желание заключить соглашение с вами как с законными представителями рабочих наших предприятий. Мы готовы, при условии предоставления государственных дотаций, ограничиться снижением заработной платы на девять с половиной процентов, хотя тем самым наше акционерное общество выйдет за пределы стабильных финансовых возможностей.

Итак, главное было сказано. Краль откинулся на спинку кресла. У него был такой вид, словно он полностью убежден, что решение вопроса о забастовке — дело нескольких минут. То, что будет говориться теперь, уже знакомо ему по многочисленным собраниям. Как всегда, словопрение началось с категорического «никогда!». Оно было столь же твердо и внушительно, как и само непоколебимое руководство немецкого профсоюзного движения, которое не склонится ни перед каким финансовым диктатом. Так, по крайней мере, выразился председатель союза горняков. Все висело на волоске.

Через четверть часа Риферт заметил, что у него потухла сигара. Он поискал спички. К чему это упрямство? Краль начал собирать разложенные на столе бумаги. Ему казалось, что уже пора переходить к делу. Председатель союза горняков злился, он спорил, чтобы только сохранить свой престиж. Но его никто не опровергал, выступали пока одни должностные профсоюзные деятели. Лаубе и представитель металлистов молчали.

— Интересы рабочих для нас выше, чем прозрачные намерения кучки акционеров, господин генеральный директор, — продолжал горячиться председатель союза, и Краль не перебивал его.

Риферт внес новый тон в переговоры. Краль почувствовал, как вздохнул председатель союза горняков.

— Если подойти к вопросу всесторонне, то нельзя не учитывать и жизненных интересов Мансфельдского акционерного общества.

У Краля отлегло от сердца. Он и председатель союза горняков направляли разговор таким образом, чтобы вынудить седого металлиста занять определенную позицию.

— На это я не согласен, — сказал тот против ожидания резко. — Рабочие забросают нас камнями.

Краль уклонился от ответа. Пусть сами разбираются. Все накинулись на старика, который с самого начала был настроен против профсоюзных чиновников.

Они доказывали ему, что ответственность за срыв переговоров будет нести он. Запугивали его, уверяя, что своим упрямством он обрекает двенадцать тысяч рабочих с их семьями на дальнейшее прозябание в нищете. Наконец, исчерпав все свои возражения, старик сдался.

— Что ж, попробовать можем, только будет очень трудно… Я убежден, что дирекция не пошла нам навстречу до конца. Обсчитали нас.

Тут Краль вмешался:

— Если сегодня не будет достигнуто соглашение на предложенной мной основе, мы окончательно закроем предприятия. Ответственность понесете вы.

— Я за предложение дирекции, — неожиданно сказал Лаубе.