Криворожское знамя

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Минна Брозовская в полном одиночестве работала в поле. Рукава кофты закатаны выше локтя, сурово, упрямо поджаты губы. Согнувшись в три погибели и не отрывая глаз от земли, она ритмично, как машина, взмахивала тяпкой. Два удара — один шаг, дна удара — один шаг. Тяжелая работа привычна ей с детства: тринадцати с половиной лет она пришла в коровник при имении.

Едва заметный глазу, высоко в небе, заливался трелью жаворонок. Занятая работой, Минна не видела и не слышала его. Лоб ее был покрыт каплями пота, щеки горели, синеватые жилы вздулись на висках. Ряд за рядом окучивала она высокие стебли картофеля. Давно пора, картофель уже начинал цвести, скоро завяжутся клубни. Хороший урожай был им очень нужен.

Уже несколько часов, с самого утра, ею владела лишь одна мысль: поскорее управиться, поскорее управиться. Надо как можно быстрее окучить картошку, пораньше управиться. Эти слова все время вертелись в ее голове, вытесняя все остальное. Солнце стояло уже в зените и жгло немилосердно. Минна устала, во рту у нее пересохло, но она машинально поднимала тяпку и вонзала ее в землю, вновь поднимала и вонзала опять.

Мужчинам было некогда. Рано утром они уходили из дому, а возвращались ночью. Иной раз только для того, чтобы поесть и снова уйти. Этим летом ей придется справляться самой, так надо, иначе нельзя: забастовка…

Тщетно пыталась она направить свои мысли в другое русло, они вновь возвращались к тем же двум словам. Работать на склоне было трудно — на голых икрах выступили толстые веревки вен. Она яростно вытрясла комочки сухой земли из обуви и вновь принялась за работу. Два удара — один шаг…

Опять остановилась немного передохнуть, огляделась вокруг, отвлеклась. Потом взялась за дело еще энергичнее.

Неужели и вправду нельзя по-другому? Неужели ей надо делать все самой? Она вздохнула. И да и нет. Старший, пожалуй, мог бы ей помочь. Членом забастовочного комитета он ведь не был и сутками в пикетах не стоял. Но парни, вероятно, бегают за девчонками. Когда она заговорила с Отто, пытаясь наставить его на путь, он удрал от нее, бросив на ходу, что она попала пальцем в небо.

Ее мужчины не могли стоять в стороне. Она понимала, что иначе и быть не могло. Забастовка касалась всех мужчин. Но и женщин тоже, женщин даже больше. Вдруг осенью не будет картошки, что тогда? Она уже не верила, что муж снова найдет работу. Забастовка так просто не кончится, за ней последует что-то еще. Она задумалась. Что же именно? Если бы только она имела ясное представление об этом. Муж говорил одно, сын другое. Каждый вечер, когда они бывали дома, они спорили. Верно только одно: рабочим нужна сплоченность. Сын часто сердился. Он хоть сейчас готов был на штурм и ратуши, и Управления горнорудной промышленности, он бы камня на камне от них не оставил. Когда Отто сердился, он не находил нужных слов, на лбу появлялась глубокая складка. Отец старался унять его буйный темперамент. Если сын будет продолжать в том же духе, то, как и отец, вылетит с работы. Она знала, что этого не миновать. И все же пусть бастуют, не сдаваться же им! Минна закашлялась. Иной раз ей становилось дурно от этих мыслей. И тогда она боялась, как бы не свалиться. Но она не отступит, нет! Раз нужно — она выдержит.

Минна взмахивала тяпкой: два удара — один шаг. Она не сдавалась, несмотря на усталость. Комья сухой земли царапали ее голые ноги. Не сдаваться! Бить их, и все! Она думала: «Может быть, сын прав. И жены должны прийти на помощь мужьям. Кое-кто в городе уже повесил нос. Трудно, конечно. У хозяек вышли деньги. Все ждут не дождутся расчета за истекший месяц. Задерживать расчет рабочим не имеют права. Двадцатого — то есть завтра, нет, послезавтра, должны будут заплатить. Да надолго ли хватит? Помощь очень нужна. Надо помочь, да как это сделать?

Вдруг ей пришло в голову: надо поговорить с крестьянами ближайших сел, с торговцами. Они зависят от заработка горняков, забастовка коснется и их. «Или нет? — спросила она себя. — Если нет, тогда надо им разъяснить, ведь это мы несем заработок наших мужей в магазины. Крестьяне, торговцы, ремесленники — все должны быть на стороне рабочих! Что толку торговцам ругать канцлера Брюнинга, который дерет со всех немцев — от мала до велика — новый подушный налог, как его предшественники — с готтентотов?»

О налоге она знала из газеты, которую Отто читал вслух.

— Считали носы, а не деньги в кошельке! — в бешенстве кричал он. И вот теперь они ругают налог на промысел, на доходы от промысла, налог с оборота, подоходный налог, налог на землю…

И откуда что взялось? Только теперь, в поле, она вдруг начала кое в чем разбираться. Не хуже секретаря магистрата, — этот знал все и даже лучше всех. А впрочем, чему тут удивляться? Простая вещь. Надо собирать продукты, организовать столовую для бастующих, — в голове складывался четкий план действий. Эйслебенский председатель МОПРа совершенно прав: надо помогать друг другу, иначе не выстоять. Вот так-то. И это дело женщин; ни одну не забыть, ни одной не остаться в стороне. В столовой дел хватит на всех, и все там будут сыты. Да, да — все…

Ворона черная, словно лакированная, скакала вслед за Минной по свежим бороздам. Когда Минна, дойдя до межи, повернула назад, та взмыла вверх с недовольным карканьем и пролетела над нею, тяжело взмахивая крыльями.

— У, тварь! — пригрозила ей Минна тяпкой.

Она все работала и работала, ноги нестерпимо горели, она ступала ненадолго в сырую прохладную землю и снова: два удара — один шаг… Еще двадцать рядов, десять…

На меже она выпрямилась. Поясница и суставы ныли, тело стало деревянным, голова гудела. Тяпка звякнула о серый песчаник межевого камня. Управилась!

От межи начинался крутой склон оврага, заросший крапивой и чертополохом, тут стояла ее корзина из ивовых прутьев. Тяжело дыша, Минна присела отдохнуть.

Невидящими глазами смотрела она на серые холмы, темные отвалы породы и черные, сверкающие на солнце горы шлака. Отвалы, отвалы… Двести, триста, четыреста или бог знает сколько лет назад там горели огни топок. Взгляд ее скользил по разрушенным шахтным постройкам, остовам подъемников, фабричным трубам, заброшенным медеплавильным печам, остаткам гидравлических сооружений и вентиляционных шахт, чьи названия напоминали о минувшем. Даже весна не в силах была оживить серый унылый ландшафт. Все кругом дышало старостью и тленом. Мало радостей видели люди в этом краю, хоть и насадили море садов. С давних пор, целых семьсот лет трудились здесь в поте лица горняки, добывая руду и копая огороды. И весь век угрожал им кнут хозяев.

В этих краях пятнадцатилетние уже не считались мальчишками, двадцатилетние с трудом разгибали спину, тридцатилетние были стариками. Для них туманный ноябрь отличался от мая лишь тем, что был на один день, на одну смену короче. Но когда они восставали, солнце светило и для них. Мансфельдцы часто пытались сбросить ненавистное ярмо. Это записано в хрониках, и деды рассказывали об этом внукам. Вот откуда знали они, что такое солнце и весна, они вспоминали о них слишком часто, чтобы успеть забыть.

Знала это и женщина, сидевшая на меже. Сложив на коленях усталые руки, она думала о простых и знакомых вещах. Она видела огромный котел с кипящим супом и разливала его в подставленные миски…

Минна стремительно поднялась, взвалила корзину на спину и заспешила вниз по склону, словно за нею гнались.

Дома, повесив корзину на место, пристально осмотрела вмурованный в плиту медный котел для стирки. Потом сунула руку в топку и смахнула сажу с днища. Вмятины и заплаты не украшали котла, а стенки стали совсем тонкими, — после каждой стирки она надраивала его до блеска тертым кирпичом. И все же в сырой и затхлой кухне медь котла быстро покрывалась зеленью. Она взяла тряпку и навела глянец. Ничего, сойдет, лиха беда начало.

Она придумывала возможные возражения и сама же приводила веские доводы в свое оправдание. Нерешительных и бездеятельных будет достаточно. Конечно, новая походная кухня была бы гораздо лучше. Но у кого она есть, да и кто ее даст? Каменщикам придется сложить плиту, они ведь бастуют, времени у них предостаточно. Кирпич и глина найдутся. Несколько ведер глины сможет принести и Вальтер. Кстати, куда он подевался? А хозяин «Гетштедтского двора» предоставит зал и пристройку. Вот кухня со столовой и готова.

Женщины примкнут охотно, недостатка в помощницах не будет.

Минна драила котел так, что вся взмокла. Увидев свое отражение в его золотистой поверхности, она ужаснулась: «На кого я похожа!»

«Экое безобразие!» — подумала Минна, с трудом переводя дух. Но в душе уже закопошился червь сомнения. Может, она такая же сумасшедшая, как и ее сын, и хочет прошибить стену лбом? На одном энтузиазме далеко не уедешь. А что положить в котел? Делим шкуру неубитого медведя. У кого возьмешь? Каждый гол как сокол. И чем дольше она размышляла, тем больше остывал ее порыв. Грандиозные планы рушились, как карточные домики. На огороде все казалось куда проще: крестьяне должны помочь, торговцы дадут в кредит, везде найдутся отзывчивые люди. А теперь? Нет, столько народу ей не расшевелить. Она уныло опустила голову.

Что же, она так и будет сидеть сложа руки и дожидаться, когда все потонет в слезах и жалобах? Ну уж нет! Это дело не мужское. Тут надо посоветоваться с женщинами. От них зависит, сдадутся мужчины или выстоят.

В этом деле лучше всех поможет Гедвига Гаммер. Бой-баба! Будь она из другого теста, ей бы не справиться с Юле, с этим богатырем. А при ней он тише воды.

Минна быстро умылась и переоделась.

С шумом ввалился Вальтер и бросил свой ранец на кушетку.

— Есть хочу!

На его парусиновых штанах зияла дыра. Проследив за взглядом матери, он попытался прикрыть дыру рукой.

— Это уже было…

Подзатыльник оборвал его оправдания.

— Уходи с глаз долой. Все на тебе горит! Вот налеплю огромную заплату, и щеголяй с ней. Пускай некрасиво. Может, перестанешь дурака валять весь день.

Мальчик надул губы. От голода у него сосало под ложечкой. У других ребят штаны тоже рваные, например, у Эриха Боде. Один раз у него были даже две дырки, хотя он ничего плохого не делал, от футбола штаны, ведь не могли порваться. Они просто износились. Вот и Эрих то же самое сказал. Если она имеет в виду случай с кошкой, так это сделали взрослые ребята, которые уже окончили школу. Это они защемили ей лапы ореховой скорлупой. А он только смотрел.

Минна прислушалась. Вчера пятнистый кот Бинертов прыгнул с улицы в комнату прямо через окно, отчаянно мяукая и волоча привязанную к хвосту консервную банку. Животное взбесилось от боли. Бинертиха переполошила всю улицу своим криком и проклятиями. Даже главный врач больницы выглянул, чтобы узнать, кто это так разоряется.

— Проклятые озорники… Значит, ты и там поспел?

Вальтер шмыгнул к двери. По глазам матери он видел, что ему несдобровать. В дверях он сказал:

— Я больше не хочу есть. А коту это ничуть не повредит. Так им и надо! Старик Бинерт уже два раза пытался пройти на шахту. Он штрейкбрехер и все время бегает к Бартелю. Люди видели. Как ему только не стыдно!

И удрал на улицу. Мать позовет обедать, когда успокоится.

Минна грозно крикнула вдогонку:

— Все отцу расскажу!

Потом быстренько причесалась и заперла дом. Когда она проходила мимо открытых окон Бинертов, Ольга намеренно громко зашипела ей вслед:

— Ишь, не успела дерьмо отмыть после огорода и уже хвост трубой! А мальчишка пропадай пропадом. Милая семеечка. Коммунисты собачьи…

Ее дочь слушала в пол-уха. Она никак не могла налюбоваться новым янтарным ожерельем.

— Курт сказал, что этой забастовке скоро конец. Навезут со всех сторон людей, которые будут рады получить работу. Полиции тоже дадут подкрепление. Отцу надо срочно явиться на шахту, — проговорила она и обернулась, чтобы проверить, не перекосились ли швы на чулках.

— Уж об этом я позабочусь. Явится, как миленький. Счастье, что служащим жалованье не урезали. Хоть тебе повезло…

Стоя на коленях, Гедвига Гаммер мыла красный кирпичный пол в сенях. Она так нажимала на щетку, что мыльная вода превращалась в пену. Младшая дочка Генриха Вендта сидела на ступеньках лестницы и внимательно наблюдала за ней. Туго заплетенные косички крылышками торчали у нее за ушами.

— Ты всегда делаешь такие красивые пузыри, тетя Гедвига? Потри-ка еще, тогда пузырь взлетит. Они всегда вылетают, когда ты нажимаешь?

Гедвига ответила:

— Глупышка, это не оттого, что нажимаю, а от мыла…

— А где у тебя мыло? В ведре ведь одна вода.

— Потом я тебе покажу. Получишь горшочек с мыльной водой, соломинку и выдувай пузыри, сколько хочешь. Идет?

— Ладно. А ты умеешь?

— Да, но потом.

— Все трудишься? — прервала их разговор Минна.

— Да так, понемножку. Постирала, жалко было выливать такую хорошую воду.

Гедвига поднялась, ногой отодвинула ведро и подала Минне локоть.

— Руки мокрые.

— Не обращай на меня внимания. Кончай, я подожду.

Минна присела на ступеньки рядом с девочкой, та болтала без умолку.

Гедвига вымыла наружные ступеньки и вылила воду в канаву.

— Готово. Теперь найдем соломинку и можешь дуть пузыри.

Девочка завизжала от восторга. Немного погодя она уже пускала целые гирлянды пузырей, широко открыв глаза от изумления: вот что умеет…

Женщины вошли в дом.

— Я своего почти не вижу, — сказала Гедвига, вытирая руки и глядя на большую свадебную фотографию над диваном. Юле в черном костюме чувствовал себя явно не в своей тарелке.

— Я пришла поговорить о наших мужьях. Так дальше дело не пойдет, мы, женщины, должны им помочь. Давно уже ломаю над этим голову.

— Мы? Смеешься, что ли? Своему-то я помогу. Пусть только явится. Даже ночью — и то одна.

— Не устраивай ему сцен. Он ведь не с жиру бесится. Если забастовка провалится, ты и я, мы все почувствуем это на своей шкуре. Им нельзя отступать, и мы, женщины, должны быть начеку, иначе потом все на наши же плечи ляжет. — Минна разволновалась.

«Да она говорит как по-писаному, надо же!» — подумала Гедвига. Ее глаза изумленно округлились, как у дочки Вендта при виде пузырей. Организовать в «Гетштедтском дворе» столовую для бастующих, раздобыть продукты, варить еду, пролетарская взаимопомощь. Слова-то какие, чисто газету читает. Неужели это Минна?

Да, это Минна Брозовская! Вот она какая! От тяжкого труда у нее чуть кривое бедро, при ходьбе она слегка волочит ногу. Самая обыкновенная женщина. От постоянной работы кожа на ладонях как подошва. Да, Минна права, мужчинам надо доказать. И ее мужу — тоже. Только и знают, что горло драть да маршировать, а что толку?

«Я согласна. Еще несколько человек наверняка найдутся. Сразу же примкнет Эльфрида Винклер, с которой дружит Пауль Дитрих», — подумала Гедвига.

— Сейчас все наладим, — сказала она.

Хозяина пивной долго уговаривать не пришлось. После того как его избили и Цонкель — вопреки своему обещанию — ничем ему не помог, он был готов на все. Женщины осмотрели помещение.

— Лучше и не надо! Здесь поставим один котел, там — другой. Воду будем подавать шлангом. Кладовая тоже есть, картошку можно чистить во дворе, а в случае дождя переберемся под навес. Вот и прекрасно!

Минна осмотрела все углы.

— Почин дороже денег. Жертвую вам два с половиной центнера картошки!

Хозяин, правда, тут же пожалел о сказанном, но на попятную не пошел. Гедвига обняла его.

— Из тебя еще выйдет толк, мой пузанчик. Мне в детстве побои тоже на пользу шли.

Из комнаты забастовочного комитета появился Вольфрум, заинтересовавшийся причинами суеты во дворе.

— Что вы тут затеяли?

— Устраиваем столовую для бастующих.

— Это надо обдумать. — Он покачал головой, не столько отвергая, сколько взвешивая. — Товарищи женщины, это надо хорошенько обмозговать.

— Чего тут долго раздумывать? — накинулись на него женщины. На каждое возражение у них был готов ответ.

Минна с Гедвигой ходили из дома в дом, приглашая на собрание. Вольфрум вдобавок послал связных штаба забастовки по городу. Вечером собрались двести женщин. Все говорили одновременно. Вопреки возражениям Лаубе, забастовочный комитет решил столовую организовать.

— Только на деньги профсоюза не рассчитывайте. Я требую…

— Здесь нечего требовать. И вообще, чего тебе надо на нашем собрании? Тебя никто не приглашал. Ступай в свой профсоюзный комитет. Там все твоего поля ягоды. Нарочно создали отдельный комитет, чтобы внести раздор в наши ряды.

Лаубе прервал Минну:

— Мы никакого отношения к твоей столовой иметь не хотим.

— А никто и не требует. Выписывай себе пропуска на аварийные работы. Пока не оделишь ими всех. Тогда забастовка сама собой кончится и тебе не придется замаливать грехи. Ты думаешь, мы не знаем о твоих темных делишках? Лучше оставь нас в покое!

У Минны вдруг что-то кольнуло в груди. Неужели это она ораторствует у всех на виду? Чем это кончится? От страха подогнулись колени. Может, оттого, что она целый день почти ничего не ела? Нет, она чувствовала, что кровь прилила к сердцу от возбуждения.

Маленькая Эльфрида сидела ближе всех. Она заметила, что Брозовская побледнела, а потом стала серой, как пепел. Девушка усадила ее на свой стул. Минна готова была расплакаться.

Лаубе вскинулся:

— Это неслыханно! Я не позволю себя оскорблять! Устраивайте вашу пропаганду в другом месте!

Но женщины быстро заткнули ему рот.

— Дети получат тарелку супа, а ты получишь то, что заслужил!

— Пошел вон!

Его возражений никто не слушал. Тщедушная Альма Вендт, обычно робкая и тихая, вдруг стала бить его по голове мешочком для шитья. До этого она вязала и молча слушала. «Вот дети-то обрадуются», — думала она.

— Может, ты накормишь моих обжор? Эх ты… Даже собственного ребенка кормить не стал! Умник чертов! Всегда был захребетником, с самой молодости. — Она всхлипнула и спрятала лицо на груди Гедвиги Гаммер. Рыдания сотрясали ее худенькое тело.

Все знали, что до войны, когда она была еще девчонкой, Лаубе ухаживал за ней. Он бросил ее с ребенком, а потом Генрих Вендт женился на ней и воспитал мальчика.

Гедвига бережно отстранила ее и так же осторожно, словно боясь причинить боль, молча выставила Лаубе из зала.

Генрих Вендт вышел вперед, к столу президиума.

— Я когда-то учился на каменщика. Если печник не найдется, я сложу вам плиту. Не волнуйтесь, бабоньки, справимся.

Кадык на его тощей шее нервно дернулся, когда он взял жену за руки.

— Браво, Генрих! — раздалось из зала. — Мы, каменщики, поможем.

И, тяжело ступая, они вышли к столу.

Перевод К. Лоренца под редакцией Е. Михелевич.