Почти 15 лет

Слaвa [14]

Ночью он слышал каждого.

В три часа, в соседней комнате, поднялся Лев. Оделся, стараясь не хлопать дверцами шкафов, и куда-то уехал. Во дворе знакомо прошуршал шинами автомобиль.

В комнате напротив ворочался Мики. Он вставал, открывал окно, потом закрывал, ложился, снова вставал. Всё это только подтверждало Славины догадки. Он хотел верить в отходняки после травки, хотел утешать себя этими удобными объяснениями («Ну, это же подростки»), но у него не получилось. Он знал. Просто знал, что случилось.

Но не знал, что теперь делать.

Когда Лев ушёл, Слава встал с дивана, прокрался в детскую. Думал, что застанет Мики в дёрганом раздрае, но попал в момент, когда мальчик, свернувшись калачиком в постели, беспокойно дремал. В одно из последних вставаний он широко распахнул окно, а теперь — Слава это видел — трясся под одеялом, прячась от зябкого ветра. Он прикрыл створки и, опустив взгляд на спящего сына, потянулся было, чтобы поправить одеяло и убрать волосы со лба, но замер, не доведя движение до конца. Побоялся, что разбудит. Он знал, что в таком состоянии дорога каждая секунда сна, поэтому, шагнув назад, вышел из комнаты.

Снова лёг на диван, укрылся и попытался уснуть, но всё равно уловил, как в полпятого вернулся Лев.

К шести, когда солнечные лучи заиграли на обоях, ненадолго заснул и Слава.

Он не позволял себе долго спать, вставал раньше, чем проснутся дети: не хотел лишний раз напоминать им, что родители в ссоре и спят порознь. Слава хорошо помнил, как это было в его детстве: когда мама с папой ещё жили вместе, отец, вдруг перебравшийся на диван, был главным показателем, что дела в семье реально плохи. Последствий долго ждать не пришлось: вскоре отец ушёл и не вернулся.

Мики вышел из комнаты первым: бледный, лохматый, с мешками под глазами. Слава возился с панкейками на кухне, и Мики, проходя мимо, стащил один прямо со сковородки — долго перебрасывал из одной руки в другую, пока не уронил на пол.

— Минус блинчик, — скорбно заключил он.

Слава отошёл в сторону, пропуская его к мусорному ведру.

— Тебе плохо? — негромко спросил он.

Мики выкинул пострадавший панкейк и удивленно глянул на отца.

— Ну… я… это просто кусок теста.

— Я не про кусок теста. Я про вчерашнее.

Мики помотал головой.

— Забей, пап.

— Что там произошло?

Он снова помотал головой:

— Ничего.

— Настолько ничего, что ты оказался в полицейском участке?

Мики промолчал, опустив глаза в пол.

— Кто дал тебе траву?

Слава поймал себя на том, что говорит строго — стараясь скрыть волнение, от делал голос тверже, и звучал как родитель, собравшийся отчитывать сына. Может, Мики так и подумал? Решил, что эта воспитательная беседа будет посвящена вреду от курения марихуаны? Слава вовсе не об этом хотел поговорить.

Мики молчал, и Слава спросил прямо:

— Артур тебе её дал?

Мальчик кивнул.

— Он тебя…

Слава замялся. Как это произнести вслух — «изнасиловал»? Само предположение об этом, возникая в мыслях, удушающе сковывало грудную клетку и не позволяло говорить. Слава сотни раз за прошедшую ночь спрашивал сам себя: «А что бы я хотел услышать тогда?». И что бы он ответил, спроси его в лоб о насилии?..

Была не была.

— Он применял к тебе насилие?

— В смысле?

— Он заставлял тебя делать что-то, чего ты не хотел делать?

Взгляд мальчика на миг переменился, и Слава готов был поклясться, что увидел в глазах сына: «Да», но вслух он сказал:

— Пап, мы только целовались, а потом я ушёл.

— Вчера вечером ты говорил другое.

— Что я говорил?

Слава, вздохнув, процитировал через силу:

— «Трахнул и накурил».

— Ну, я был накуренный, мало ли что я сказал.

Мики бегал глазами по кухне, и Слава попросил:

— Посмотри на меня.

Мальчик остановил взгляд: вроде и на его лице, а вроде и мимо. Слава вкрадчиво проговорил:

— Слушай, иногда насилие бывает неявным. Может казаться, что ты сам на это пошёл, но, на самом деле, тебя могли убедить, уговорить, запугать… И всё это считается насилием.

Мики резко отвёл взгляд.

— Я не хочу об этом.

Слава занервничал: «Я что-то сказал не так, я что-то сказал не так…»

— Ладно, — согласился он. — Но, если что…

— Я знаю, — перебил Мики. — Если что, ты рядом. Я знаю.

Он ушёл, утащив ещё один панкейк — на этот раз из тарелки. Слава почувствовал себя опустошенным и бесполезным: толку от этого: «Я рядом», если собственный сын боится рассказать тебе правду?..

Диалог со Львом был налажен. Так казалось некоторое время — перемирие длилось неделю или, может быть, две. У них, наконец, нашлась общая тема для разговора — и видит бог, сколько Слава вложил сил, чтобы, общаясь со Львом, не озвучивать вслух ряд вопросов, не дававших ему покоя: «Почему? Почему ты его позвал? Почему ты не послушал, когда я сказал нет?». Всё это было бы переливанием из пустого в порожнее и отвлекало от главной проблемы.

Славу беспокоило, что произошло с Мики.

Льва беспокоило, что произошло с Мики.

Сначала они обсуждали своё беспокойство в общих чертах. Лев говорил: «Поверить не могу, что он за ним увязался» и «Артур тот ещё сукин сын, целоваться с подростком — что за идиотизм?». Слава говорил: «Я беспокоюсь, что Мики травмирован» и «Неважно, было ли это добровольно, потому что это априори было нездорово». Лев говорил: «Ну, Мики тоже хорош, какой дурак идёт ночью в отель к взрослому мужику?», Слава говорил: «Если он пошёл, значит, мы что-то сделали не так».

А однажды они встретили друг друга в гостиной с одинаковым предложением:

— Нам нужно поговорить о Мики, — сказал Слава.

— Хотел предложить то же самое, — сказал Лев.

Они поплотнее закрыли дверь.

— Я думаю, Артур его изнасиловал, — сказал Слава.

— Я думаю, Мики употребляет наркотики, — сказал Лев.

— Чего?! — опешили оба.

С этого момента их временное перемирие закончилось. Лев ответил Славе, что у того «все — насильники» и он, по всей видимости, привык сводить все проблемы к одной и той же теме. Слава ответил Льву, что тот всегда навешивает на Мики самые жуткие ярлыки — от психических болезней до зависимостей. Лев говорил, что ничего не навешивает, что «наркотики всё объяснили бы».

— Ну, для чего он пошёл за Артуром, например? — спрашивал Лев. — Я считаю, что он уже был укуренный, и именно поэтому принял ряд неверных решений.

— Мне он сказал, что это Артур дал ему траву.

— А что он ещё мог сказать? — закатывал глаза Лев. — Мне Артур сказал, что Мики сам хотел с ним… Короче, ты понял. Вступить в связь. А учитывая, какой Артур стрёмный, то сто процентов Мики был укуренный. Трава повышает либидо и делает всех красивее.

Слава обомлел от таких аргументов:

— То есть, ты веришь Артуру, а не своему сыну?

— Давай прямо: сколько раз мне врал Артур и сколько раз Мики?

— Недостоверная проверка на честность, — холодно ответил Слава.

— Может быть, — согласился Лев. — Но Мики регулярно ввязывается в какую-то ерунду, потом врёт и выкручивается, потом попадается, и так… миллион раз.

— И о чём он врал?

Лев, задумавшись, посмотрел в потолок, походил из стороны в сторону, и вспомнил:

— Об оценках. Помнишь, как он вырывал страницы из дневника? И пытался оттереть двойку лезвием бритвы, это ещё в пятом классе…

У Славы руки опустились от беспомощности. Как вести диалог на таких разных уровнях понимания проблемы?

Заметив его бессилие, Лев с некоторым раздражением проговорил:

— Ладно, допустим, ты прав. И что? Что мы можем сделать? Непонятно. А если я прав, то… Не знаю, может, он скоро умрёт. Поэтому надо что-то делать.

Слава развёл руками:

— И каков твой план?

— Я думаю, он должен быть наказан…

— Да за что? — мученически простонал Слава.

— В смысле за что? — искренне не понял Лев. — За то, что пошёл ко взрослому мужчине в отель, накурился и попал в полицейский участок. Да и не в этом дело… Если он курит траву, надо его ограничить.

— Как?

— Всё его общение с другими людьми должно стать подотчетным. Пусть рассказывает, куда идёт, где будет и когда вернется. Мы должны знать каждого, с кем он общается. И номера их телефонов. И адреса. И номера их родителей.

— И найдём ему психотерапевта, — вставил Слава.

— У нас нет на это денег.

— Есть.

— Нет.

Он посмотрел Льву глаза в глаза и с прохладцей в голосе сказал:

— Кто зарабатывает деньги, тот и решает, на что их тратить.

Лев, хмыкнув, ответил:

— Супер. Решай.

Он, стремительно поднявшись с кресла, вышел из гостиной.

Не прошло и минуты, как с индейскими криками (они получались от протяжного звука «А» и хлопанья по губам) в комнату залетел Ваня. Он подскочил к пианино и радостно сообщил Славе, что собирается разучивать новую композицию.

— Миз Ньюман говорит, что у меня хорошо получается, она дала мне на разбор буррэ из «Французской увертюры», а полонез я выучил за один урок, она говорит такого не бывает, но так бывает, я же выучил, а вчера она показала мне своего кота, она его не принесла, в смысле у неё в телефоне, на заставке, а то если бы она принесла, я бы опять чуть не умер, как в зоопарке.

Протараторив это, Ваня громко поднял крышку пианино, бухнулся на стул и ударил по клавишам. У Славы закололо в висках и, поморщившись, он попросил:

— Вань, пожалуйста, тише.

— Ладно, — понуро ответил мальчик и, устраивая мобильный с нотами на пюпитре, случайно уронил его на клавиши, снова издав какофонию звуков. — Извини, — прошептал он, вжав голову в плечи.

Слава, вздохнув, поднялся с дивана и вышел из комнаты, закрыв в гостиную дверь.

Ночью он слышал каждого.

Кроме Вани.