Почти 15 лет

Слaвa [60]

Он выбрал «Жутко громко и запредельно близко». Там, в этой книге о девятилетнем мальчике, отец которого погиб в теракте 11 сентября, Слава прочел фразу:

«Можно простить уход, но как простить возвращение?»

Этот вопрос въелся ему в память еще десять лет назад, при первом прочтении, а затем всё чаще и чаще охватывал беспокойством. Действительно, некоторые возвращения простить невозможно.

Он положил книгу в рюкзак поверх стопки одежды, собранной для Мики, а в соседний отдел сунул листы бумаги, карандаш и ручку. Уже застегивая рюкзак, последний раз окинул взглядом книжную полку, и взял с неё «Цветы для Элджернона». Так хотелось, чтобы Мики, читая хорошие книги, рос хорошим человеком…

Их встреча прошла сухо и безрадостно. Слава передал рюкзак, а Мики сообщил:

— В моих анализах не обнаружили наркоту.

— Я знаю.

Врач, перехватив Славу в коридоре, уже озвучил эту информацию, но на фоне всего происходящего она не вызвала особых эмоций.

Мики, насупившись, сказал:

— Я же говорил, что не наркоман.

Слава иронично усмехнулся:

— А знаешь, где обнаружили наркоту? В твоём рюкзаке в аэропорту.

Демонстративно подняв глаза к потолку, Мики перекинул рюкзак через плечо, буркнул: «Пока» и удалился из комнаты для гостей. Как обычно, задним числом, Слава пожалел о своей холодности: нужно было его похвалить. Он, кажется, этого хотел.

Славе не нравилось, что с ним происходило в последние два дня: раздраженный и взвинченный, будто заложник собственных эмоций, он злился на Льва, а срывался на детях.

Когда вернулся домой, отыгрался еще и на младшем. Ваня скакал кругами, пока Слава готовил ужин, и ноюще-требовательным тоном просил поиграть с ним в Майнкрафт. Слава, в лучших традициях, вывалил на Ваню все ужасные родительские фразы, пришедшие на ум: и «Хотеть не вредно», и «Я тебе русским языком говорю…», и «У меня от тебя уже голова болит».

Это было несправедливо, конечно: голова у него болела не от Вани. А ребёнок, надувшись, пошел играть один, и больше со Славой тем вечером не заговаривал.

Но, наверное, так не бывает, чтобы человеку слишком долго не везло, и ночью произошел самый удивительный момент в его отцовском опыте: его починили обратно. И всё снова обрело понятный смысл.

Обессиленный от навалившегося дня, Слава, смахнув покрывало с постели, хотел было сложить его в четверть, но, помедлив, прижался к мягкой ткани щекой, сел на пол возле батареи и расплакался. Горячий чугун жёг спину через футболку, но он не обращал на это никакого внимания: у него же разваливалась жизнь. Он снова там, где не хотел быть, и, если перед вылетом он знал ответ на вопрос: «Зачем?», то теперь определенно его забыл. Теперь в голову лезли десятки гораздо лучших и удачных решений помощи Мики, и ни одно из них не требовало возвращения в Россию. Ну, например, принудить его ходить к психотерапевту — если уж начал принуждать, то не все ли равно, к чему? Может, это и не полноценная реабилитация, но и Мики не такой уж запущенный пациент, разве нет?

Конечно, вся эта ситуация не требовала возвращения. Он вернулся, потому что дурак, потому что поверил, что что-то ещё может быть как раньше — и к чему это привело? К чайнику, пролетевшему в полуметре от его головы?

«Ну ты и кретин, — ругался он сам на себя. — Какие ещё нужны доказательства?»

Он старался быть тихим, не всхлипывать, не скулить — в общем, не издавать звуков. И когда дверь спальни неожиданно открылась, он резко поднялся с пола и первое, что захотел сделать, наорать на Ваню: «Ты что, забыл, как стучаться?!»

И даже набрал в грудь побольше воздуха для этой злой фразы, но Ваня, заметив размазанные разводы слёз на лице отца, замер на пороге, и теперь испуганно хлопал глазами, не решаясь двинуться ни назад, ни вперед. Наорать на испуганного ребёнка не так-то просто, особенно когда ты сам… Когда ты сам немножко испуганный ребёнок.

Слава с усталом вздохом спросил:

— Что ты хотел?

Ваня мигнул:

— Я уже забыл.

— Нужно стучаться, — напомнил Слава, поднимаясь и бросая скомканное покрывало на стул.

Как ни в чём не бывало, он принялся расстилать постель, а Ваня продолжал на него смотреть, сминая в пальцах края пижамной кофты с рождественскими оленем. Штаны тоже были рождественскими, в красную клетку, и немного свисали с похудевшего после больницы Вани. Слава сердито поднял взгляд.

— Ну что?

— Ты плачешь.

— Да, мне было грустно. Уже всё в порядке.

— Что-то с Мики?

В голосе Вани послышались тревожные нотки, и Слава интенсивно замотал головой:

— Нет-нет, с ним всё хорошо.

— Лев тебя обидел?

Слава усмехнулся: не: «Что-то со Львом?», а: «Лев тебя обидел». Надо же…

— Вань, это взрослые проблемы.

— Значит да.

— Я не буду это с тобой обсуждать, — однозначно сказал Слава.

— Почему? — поинтересовался Ваня, проходя в спальню и ложась поперек родительской кровати, не спросив разрешения.

Слава, не найдя, что ответить на такую наглость, растерянно произнёс:

— Я не хочу обсуждать с тобой то, что тебя не касается. Это… не детская история, ясно?

— Это меня касается, — запротестовал Ваня. — Это же про Льва.

— Он твой отец.

— И что?

— Не хочу, чтобы ты думал, что он какой-то… плохой.

— Всё в порядке, — заверил Ваня. — Я уже давно так думаю.

Слава обессиленно опустился на край кровати, повернувшись к сыну.

— Иди спать, а?

Ваня раскинул руки по сторонам, развалился поверх одеяла, и мечтательно произнёс:

— Вот бы поспать на такой огромной кровати…

— Предлагаешь кроватями махнуться? — усмехнулся Слава.

— Можно полежать с тобой?

Слава вздохнул, и неспешно опустился на кровать рядом с Ваней: тоже поперек, только с другой стороны. Так и легли: плечом к плечу, но вверх ногами. Ваня, обрадовавшись, прижался носом к Славиной щеке, как ласковый пёс, и горе-отец наконец рассмеялся. Нос у Вани тоже был, как у пса — холодный.

Мальчик перевернулся на бок, в сторону Славы, и неожиданно мягко провёл ладонью по его жестким чуть вьющимся волосам.

— Не грусти, — негромко попросил он.

— Не буду, — шепотом отозвался Слава.

— Обещаешь?

— Ну, совсем не грустить я тоже не могу.

— Почему?

— Всем иногда грустно. Тебе ведь бывает грустно?

— Да, — согласился Ваня. — Например, сейчас.

— А сейчас почему?

— Потому что грустно тебе.

Славе стало стыдно и неловко за свои слёзы, и за то, что не придумал, как их объяснить по-другому. Может, и надо было сказать, что что-то с Мики… Что переживает, например. Просто переживает. А теперь Ваня будет думать черт-те что.

Сделав вид, что неожиданно вспомнил об этом, Слава неуклюже сменил тему:

— Как там, кстати, Нина?

— Мы ещё не виделись, — насупился Ваня. — И она пока не отвечает.

— Скоро ответит, — сказал Слава.

Просто так сказал. Он не очень в это верил.

Ваня задумчиво произнёс:

— Не представляю, чтобы я расстроил Нину до слёз.

Что-то никак не хотела спадать гнетущая неловкость разговора. Слава через силу произнёс:

— Ну, потому что ты хороший парень.

— Зато меня Нина до слёз сто раз расстраивала, — с грустью заметил Ваня. — Потому что она меня не любит.

В Славе незамедлительно включился заботливо-ласковый родитель-врун. И этот врун, приподнявшись на локтях, с возмущением спросил:

— Что за глупости? Как тебя можно не любить?

— Она не любит. Иначе она бы мне писала.

— Она, наверное, просто занята.

Ваня, улыбнувшись, снисходительным тоном произнёс:

— Папа, когда девочка любит мальчика, она не будет его просто так расстраивать. И не будет делать так, чтобы он потом плакал, — он сел, обхватив коленки, и уперся в них подбородком. — И, если мальчик любит девочку, он тоже не будет. Я по себе знаю. Если бы Нина мне разрешила что-то для неё сделать, я бы… сделал всё что угодно. Но ей ничего не нужно.

Слава не знал, что ответить. Казалось, этот разговор был вообще не о Нине. Казалось, этот сеанс психотерапии был для него, для Славы, а Ванина несчастная любовь вообще была не причем.

Он тоже сел, подтянув к себе колени, и они с Ваней оказались друг напротив друга.

— Люди не обижают друг друга, если любят, — произнёс он.

— К сожалению, иногда обижают.

— Нет, так не бывает.

— Бывает. Иногда обижают не специально.

Ваня вскинул на него взгляд:

— А зачем тогда плакать? Если не специально?

Ванины вопросы заставляли шестеренки в голове Славы крутиться на бешенной скорости. Зачем, зачем, зачем…

— Всё сложно.

Ваня прыснул:

— Ниче не сложно. Если вы обидели друг друга не специально, можно извиниться и всё будет нормально. А если нормально не получается, значит всё это говно собачье.

— Ваня!

— Ну а что? — он невинно хлопнул глазами. — У меня тоже говно собачье. Я уже понял.

— Не выражайся.

— Да иначе не скажешь. Говно есть говно.

— Ваня!

— Ну что-о-о?

— Всё, иди спать, — Слава, поднявшись с постели, схватился за край одеяла и дернул его на себя. — Брысь!

Ваня, смеясь, соскочил на пол и, направляясь к дверям спальни, спросил мимоходом:

— Может, не будем Мики забирать обратно? Нам и вдвоём весело!

Слава закатил глаза, что означало: «Нет, нам придется его забрать», а затем, подойдя ближе к сыну, чмокнул его в лоб, что означало: «Спокойной ночи, я тебя люблю». Ваня, потянувшись на носочках, чмокнул Славу в щеку, и это неизвестно что означало, потому что до этого Ваня никогда никого не чмокал. Ну ничего себе изменения!

Когда сын ускакал в свою комнату, Слава прикрыл дверь спальни, снова оставшись наедине, переоделся в пижаму, лег в постель и потянулся к телефону на тумбочке. Среди непрочитанных сообщений было с десяток от Льва, и Слава знал, что он просит прощения, но не читал и ничего не отвечал, потому что… Потому что это говно собачье.

Он отмотал список контактов вниз, остановился на букве «М» и, недолго думая, написал одному из них: «Привет»