Почти 15 лет

Слaвa [42]

К сожалению, он знал семью этой девочки. В разговоре со Львом они часто говорили про них: «Те асоциалы из соседнего дома», и это была главная причина, почему Слава хотел, чтобы союз Вани и Нины никогда не состоялся.

До появления Вани они не были знакомы с семьей Нины. Их и соседями назвать было сложно — какие-то люди из дома напротив. Едва ли Слава помнил, кто живёт в их подъезде, не то что в каких-то других. Но Ваня, общительный и гиперактивный Ваня, начал налаживать социальные связи, и невольно перезнакомил их со всеми.

Приходила какая-то тётка из последнего подъезда, ругалась, что он сломал ей крышу в гараже. Приходил незнакомый мальчик со словами: «Здрасьте, я друг Вани, а можно у вас пописать?». Приходил отец Нины…

Тогда он представился по-другому. Он сказал: «Я — папа Жоры». Жора, младший ребёнок — первое звено в цепочке знакомств. Сначала Ваня подружился с ним.

Папа Нины и Жоры выглядел ужасно: высокий и здоровый, как шкаф, лысый, в майке-тельняшке, трениках и резиновых тапочках. Когда он уйдет, Слава буркнет: «ВДВшник какой-то», и Ваня подхватит: «Я тоже его так называю!». Чуть позже, в день ВДВ, они увидят его купающимся в фонтане: «За ВДВ!», и поймут, что были правы.

Ну а пока он угрожающе стоял на пороге, а Слава, с серьгами-треугольниками в ушах, футболкой с битлами и широкими штанами, чувствовал себя не в своей тарелке. На всякий случай он шагнул назад, увеличивая расстояние между собой и гостем, и спросил: — Чем могу помочь?

Он надеялся, что тот скажет: «Теперь Ваня сломал и нашу крышу», или «Наши сыновья подрались», или, чем черт не шутит, «А можно у вас пописать?».

Но тот спросил самое страшное:

— Скажите по-честному, как мужик мужику, вы педик?

Иногда Славе снились кошмары, в которых кто-то, кто знает его детей, приходит с вопросами о его ориентации, но даже во снах разговор начинался вежливей.

— Нет, — по-честному ответил Слава.

— А что тогда?..

— Что?

Папа Жоры качнулся вперед, как будто хотел оттеснить Славу и зайти, но тот осадил его:

— Я вас в квартиру не приглашал.

— Я поговорить хочу.

— Говорите так.

Мужчина хрипло, показательно недовольно вздохнул, и сказал:

— Сын ваш жалуется, что вы педик.

— Какой именно сын?

Слава, конечно, понял «какой», но от растерянности невозмутимо тянул время. ВДВшник напрягся:

— У вас их много что ли?

— Два.

— Тоже из детдома что ли? — хмыкнул мужик. — Вы их специально наусыновляли, чтобы к своим вербовать?

— К каким — своим?

Слава понимал подтекст каждой его фразы, и как будто бы мог предугадать следующую. Всё это он уже читал, видел, слышал сотни раз, только раньше — абстрактно, в общем, о других. О себе ещё слушать не приходилось.

Но он включил дурачка и изобразил недоумение. Если он гетеросексуал, он не должен понимать его намеков, ведь он не слышал их ни разу в жизни. Эта риторика другой, не его гетеросексуальной жизни, и Слава всем видом пытался это показать.

— К пидорасам, — пояснил отец Жоры.

Слава усмехнулся:

— Во-первых, я не…

Хотел сказать «не гей», но прикусил язык: нужно переходить на его язык, так будет безопасней.

— Я не пидорас, — твердо выговорил Слава. — Во-вторых, мой старший сын не из детского дома. Он — мой биологический сын.

ВДВшник не стал скрывать ни скепсиса, ни сомнения:

— И где ж ваша жена?

— Умерла.

Мужчина замялся. Тема смерти вызвала у него заметную растерянность, но он всё равно попытался зацепиться за свои последние аргументы:

— А что же ваш сын ходит и рассказывает, что вы педик?

— Он недавно в нашей семье. Процесс адаптации бывает… странным.

Ему было стыдно за этот приём: любые Ванины странности (которые, на самом деле, были странностями их семьи, а не Ваниными), Слава объяснял: «Он из детского дома». У спрашивающих сразу пропадали вопросы, зато Ваня начинал выглядеть этакой дикой зверушкой, случайно выбравшейся на волю. Слава очень бы хотел перестать так оправдываться, но ничего лучше придумать не мог. Ну, что нужно было сказать? Что он правда «педик»? Что Ваня лжец?

Еле-еле он отмазался от этого неравнодушного к чужим семьям папаши, как через несколько месяцев Ваня объявил, что влюбился в его дочь. Слава тогда холодным потом покрылся: представил их вместе на одной свадьбе. А ведь перед свадьбой заранее придётся познакомиться…

— Это ужасный союз, — сообщил он Льву. — Её отец — ВДВшник.

Лев сразу же сообразил:

— Мы не поладим.

— Ни за что!

Они тогда ещё не знали, что девочке шестнадцать, и перепугались за возможное начало детских отношений, которые придётся контролировать, а контролировать — это неизбежно контактировать с её родителями. Но страхи не оправдались: Нина не только была взрослой, но и встречалась с кем-то другим, не обращая внимания на Ваню, и Слава обрадовался, что проблема решилась сама собой: не будет ни отношений, ни контактов с родителями, ни слезливой разлуки перед отъездом. Словом, всё складывалось очень удобно.

Он тогда не подумал: то, что для них, родителей, удобно, совсем иначе выглядит для Вани. Не подумал, как Ваня лил слёзы в подушку, как тяжело переживал отвержение, как больно ему было видеть её с другими. Даже странно, что они оба, Лев и Слава, пережившие непростой опыт первой любви, так легкомысленно отнеслись к Ване, единогласно решив, что всё это — «ерунда».

«Просто детские чувства», — говорил один.

«Через месяц пройдет, не нужно с этим считаться», — вторил другой.

Теперь Слава, вспоминая об этом, горько усмехался: научиться бы им достигать такого согласия в чём-нибудь ещё, кроме игнорирования проблем детей. Оставалось надеяться, что никогда не бывает поздно.

Они сидели на диване в канадской гостиной вдвоём — Слава и Ваня — и он слушал, как сын рассказывает ему про девчонок. Сначала — про всех.

— Я вообще-то не люблю девчонок, — первое, что сказал ему Ваня.

Слава слабо улыбнулся, и сын тут же поправился:

— Не так, как ты! По-другому! В смысле… — он растерялся, подбирая слова. — Просто они дуры. Я уже думал, что будет, если я вдруг женюсь, и надумал, что с возрастом они становятся умнее!

Потом он долго делился своей теорией, что у девушек нет какой-то доли в головном мозге, которая отвечает за то, чтобы «быть нормальным человеком», но к замужеству она у них отрастает. Слава с ним не согласился, но Ваня, отмахнувшись, сказал: — Короче, Нина взрослая, поэтому с ней всё нормально!

— Уже всё отросло? — уточнил Слава.

— Ага!

Оказалось, что Нина — не первая Ванина любовь, а третья. Но две предыдущие тоже были… несколько старше.

Самая первая любовь случилась с Ваней в шесть лет — тогда ему нравилась волонтёрка, которая время от времени приезжала в детский дом с подарками.

— Я её тогда замуж позвал, а она ответила, что уже замужем, но если разведется, то обязательно перезвонит. Видимо, пока не развелась.

Слава рассмеялся, а Ваня остался невозмутимо серьезен и продолжил свой рассказ.

Второй раз он влюбился в Одри Хепберн. Слава покивал: он помнил, как они однажды говорили о ней — ещё до того, как Ваня попал в семью.

Они прогуливались по территории детского дома, когда Ваня неожиданно решил поделиться:

«Я люблю Одри Хепберн. Ты слышал о ней?»

Слава присвистнул:

«Конечно»

«Когда я вырасту, я на ней женюсь»

«К сожалению, она умерла»

Ваня искренне перепугался:

«От чего?!»

Слава тоже перепугался: он думал, это какой-то шутливый разговор, или несерьезный, вроде: «Я люблю Человека Паука» или «Я люблю собирать Лего». А тут…

«Извини, я не подумал, что тебя это так расстроит…»

«Ты уверен?!»

«Да, я уверен…»

Ваня в отчаянии сел на ближайшую скамейку, обескураженный этой новостью. Слава сел рядом и успокаивающе заговорил:

«Вань, ну, она же просто актриса. И она снималась в очень старых фильмах. Даже если бы она не умерла, к моменту вашей женитьбы ей было бы лет сто…»

«Сколько?!» — перебил Ваня.

«Сто…»

«Ты не шутишь?!»

«Не шучу, она родилась в двадцать каких-то годах прошлого века. Она старая»

«Она не старая! — возмутился Ваня. — Не говори так!»

Как теперь выяснилось, после этого разговора Ванина любовь к Одри сошла на нет, а через несколько месяцев, как Ваня оказался в семье, появилась Нина — зеленоволосая девочка с волосатыми ногами.

Рассказывая о ней, Ваня неожиданно замолчал, посмотрел на Славу и спросил:

— Ты считаешь меня ветренным?

— Что? — удивился Слава.

— Считаешь, я легко влюбляюсь то в одну, то в другую, и у меня всё несерьёзно?

Слава правда ничего такого не подумал, поэтому сказал:

— Нет, конечно нет. Я верю, что серьёзно.

— С Ниной очень серьёзно.

— Я верю.

— Серьёзней, чем с другими. Потому что она хотя бы настоящая. И не замужем.

— Да, понимаю.

Они замолчали. Ваня опустил глаза и начал ковырять царапину на коленке. Слава подобрался к самой сложности части разговора, интересовавшей его больше всего.

— Вы как-то… попрощались? Перед нашим отъездом.

Ваня кивнул.

Рассказал, что как в последний день в России прибежал к её дому, сломал подъездный домофон, потому что никто не хотел открывать, взметнулся вверх по лестнице и заколошматил в её дверь. Открыла Нина, и Ваня со слезами начал просить её выйти с ним на улицу. Она удивилась: «Что за срочность?», но Ваня умолял, и девушка согласилась.

— Я сказал ей, что вы увозите меня насильно, а она посмеялась и ответила, что я драматизирую. Мне стало обидно, что она смеется и не понимает меня, и я заревел прямо при ней. Она начала обнимать меня, успокаивать и называть зайкой, и…

Он замолчал, всхлипнув. Слава заметил, как Ванины глаза стали влажными, и ощутил такой же порыв, как у Нины: обнять сына, утешить и назвать зайкой. Он даже подался вперед, чтобы это сделать, но Ваня отсел от него и сказал сердито:

— Так ведут себя с малышами. Она вела себя со мной как с малышом, а я не хотел быть для неё малышом, но был, и поэтому плакал ещё сильнее.

Слава физически ощутил эту болезненную пропасть, которая мучила Ваню: пропасть между его детством и её юностью, кажущуюся такой огромной, что её тяжело выносить. У него потяжелело на сердце. Он думал, как много встреч происходит не в то время и не в том месте.

— Потом я вернулся домой в слезах и Лев сказал мне фигню, — закончил Ваня свой рассказ.

— Какую фигню?

— Обычную. В его стиле.

Слава мысленно прикинул, что это могла быть за фигня, но быстро сдался:

— У него большой репертуар. Можешь повторить?

— Он посмотрел, как я плачу из-за неё, и спросил: «Мучаешься?», я сказал: «Да», а он сказал: «Это хорошо. Мука — высокое чувство, почти как любовь, не каждому дано».

Последнюю фразу Ваня произнес, сделав чопорно-низкий голос, и получилось так похоже, что Слава сначала посмеялся. Но, обдумав эти слова получше, разозлился на Льва: «Теперь и тебе дано».

Наблюдая, как мальчик размазывает слёзы по щекам, Слава робко предложил:

— Если ты не против побыть для меня малышом, могу обнять и пожалеть.

В последнее время Славе было страшно попасться в ловушку Ваниного взросления и услышать в ответ на свои нежности: «Нет!», как это начал делать Мики в таком же возрасте. Но Ваня, секунду другую поразмыслив над его предложением, охотно кивнул.

— Только зайкой не называй, — предупредил он и, подвинувшись на диване, прильнул к Славе.

Мики, незаметно вернувшийся из школы, бесшумно ступил на порог гостиной и громко фыркнул:

— Фу, что тут у вас за нежности!

Больше в шутку, чем всерьёз. Уловив веселые интонации в голосе сына, Слава рискнул предложить:

— Можешь присоединиться.

— Меня тоже пожалеешь?

— Если хочешь.

— А зайкой назовешь? — Мики иронично сощурился.

— А надо?

— Конечно.

Слава улыбнулся ему:

— Ну, тогда иди к нам, зайка?

Мики, деланно поломавшись секунду другую, перекинул ногу через спинку дивана (старший никогда не искал легких путей), забрался на сидение со стороны Вани и, плюхнувшись рядом, зажал брата объятиями с другой стороны. Ваня, перестав плакать, громко расхохотался: — Папа, он в рёбра тыкает!

— Где я тыкаю? У меня вот рука!

— Другой рукой! Ай! — Ваня шлепнул Мики по руке, сжимающей в объятиях. — Цыц, зайка!

Мики, перестав ерничать, расслабился и протянул руку дальше — так, что захватил в объятия и Славу тоже.