Почти 15 лет

Лeв [15]

Через несколько дней после той злосчастной ночи Мики пришёл в норму: начал писать книгу про пацана-еврея. Лев был уверен, что это признак улучшений, а, может, даже доказательство их со Славой излишнего беспокойства: ну, если так подумать, сиди Мики на наркотиках, у него бы не оставалось времени на творчество.

С этим утверждением в голове Льва спорили, во-первых, все писатели-наркоманы (а это значит, почти все писатели), во-вторых, он сам: уж кому, как не Льву знать, что жажда творить неразрывно связана с внутренним неблагополучием. Но когда Льву было плохо, он писал о своих чувствах, а не о евреях, так что, может, это и не тот случай. Он даже думал: может, Мики настоящий писатель, потому что умеет жить в выдуманных историях, а Лев — горе-поэт, потому что умеет только плавать в коктейле из собственных несчастий. Может, они несравнимы — и это к лучшему.

Но спокойная жизнь не желала начинаться. Едва к старшему сыну вернулся человеческий цвет лица, как младший начал ломать конечности на школьном футболе. В кружок он записался в первую же неделю учёбы, а вот ноги и руки начал ломать только на летних каникулах. Потом лежал дома с растяжением и страдал куда сильнее, чем полагается при таких травмах: «Слава, посиди со мной», «Мики, принеси воды», «Лев… ай, ладно, ничего».

Лев, усмотревший в этом вторичную выгоду, сказал:

— Если ты не хочешь заниматься футболом, так и скажи. Это не обязательно.

Он тогда почувствовал себя прогрессивным родителем, дающим право выбора. И Ваня его сделал:

— Хочу, — сказал он, — мне всё нравится.

А на следующий день повредил лодыжку — вдобавок к недолеченной руке. Забирая сына с тренировки, Лев, раздражившись на удивительную регулярность повреждений, сердито сообщил сыну:

— Вань, ты понимаешь, что твои травмы стоят не дешево?

В Канаде бесплатная медицина, но в Британской Колумбии мигрантам полагается страховка только через три месяца, и парочка Ваниных вывихов действительно влетела им в копеечку, но, в остальном, Лев преувеличил: с ушибами и растяжениями (кои составляли большинство на Ванином теле) они справлялись дома.

— Я же не специально, — прохныкал мальчик.

— А по-моему, специально, — отрезал Лев.

Он понимал, как это неправильно, но всё равно злился: на эту инфантильность, на желание, чтобы они, родители, сидели возле него целыми днями и вытирали сопли, и, хотя это казалось совершенно естественным: быть инфантильным в десять, Лев считал, что уж если тебе повезло быть самым крепким, психически здоровым и благополучным, так потрудись не создавать проблем в непростой для семьи период. Неужели в десять лет так сложно понять, что такое деньги, переезд и кризис? Когда Льву было десять, он спал с ножом под подушкой, потому что боялся собственного отца, так что он знал: в таком возрасте самое время осознать, что такое реальная жизнь. Тем более, у его детей, у его несчастных и измучившихся от сытой жизни детей, реальность вовсе не так ужасна, как они пытаются показать.

Они поругались из-за этого, когда ехали с тренировки домой. Даже странно: поругались ровно так, как Лев привык ругаться с Мики. Ваня был мягче и… проще. Его аргументы в споре заканчивались словами: «Бе-бе-бе» или «Так тебе и надо», он не отличался извилистым путём мысли, а тут вдруг…

Лев выговаривал ему ровно то, о чём думал последнюю неделю: надо быть серьезней, самостоятельней, он уже взрослый, должен понимать…

Ваня сидел рядом, пристегнутый к автокреслу, и, сложив ноги по-турецки, флегматично ковырял корочку от ранки на коленке. На тренировке кто-то случайно попал по ней кедом, перепутав с мячом.

— Я не взрослый! — хмуро произнёс он.

— Да? А знаешь, что делал я, когда мне было десять?

— Что? — с вызовом спросил Ваня.

— Спал с ножом под подушкой, — с гордостью за себя ответил Лев. — Потому что мне нужно было защищать от отца маму и сестру. В десять лет я прекрасно понимал, кто чего стоит.

— Я тоже прекрасно понимаю, кто чего стоит, — серьёзно, без тени своей обыкновенной смешливости ответил Ваня.

Льву стало не по себе от его ответа. Потеряв твердость в голосе, он растерянно заключил:

— В общем, я просто хочу сказать, что в твоём возрасте пора учитывать семейную ситуацию и отодвигать собственные капризы на второй план.

Ваня, хмыкнув, проговорил:

— А я жил в детдоме.

Лев спросил со вздохом:

— И что?

— Вот именно: и что?

Они посмотрели друг на друга. Лев первым отвёл взгляд: ему нужно было следить за дорогой.

— Сейчас ты в семье, — сказал он. — Как по мне, не в самой ужасной. Пора уже покрыться налётом цивилизации.

— Как скажешь, — буркнул Ваня.

Весь оставшийся путь до дома Льва не покидало ощущение дежавю: как будто с Мики поговорил. Ох уж это вредоносное влияние старшего брата…

Лев хотел поделиться со Славой педагогическими соображениями относительно поведения Вани и его копирования Микиных реплик, но обо всём забыл, когда супруг встретил его на пороге квартиры с девичьим макияжем на лице. Ну, правда девичьим, даже близко не было никакого рокерского налёта (который Лев, пусть и со скрипом, но смог бы принять). А тут: розовые тени, блестяшки вокруг глаз, гель на губах.

— Это чё? — сходу спросил он, разглядывая принцессий раскрас.

— Макияж, — ответил Слава.

Лев оглядел весь его прикид: светло-розовая футболка с принтом, будто из коллекции детской одежды для девочек, рваные джинсы — самый привычный атрибут гардероба, белый лак с наклейки на ногтях (Лев пригляделся: кажется, там цветочки).

— И куда ты в таком виде собрался? — уточнил он.

— Я в таком виде собрался жить, — ровно ответил Слава. — Но прямо сейчас собираюсь в коммьюнити-центр.

— Во что?

— Коммьюнити-центр для квир-людей.

— Зачем?

— С людьми общаться.

«Это значит с геями, — догадался Лев. — И с бисексуалами. И с трансами какими-нибудь. Нет, так нельзя…»

— Я хочу пойти с тобой.

Ему показалось, что Славе не понравилась эта идея — ну, будто бы у него были какие-то планы, а Лев этим заявлением их разрушил. Ясное дело: хотел общаться с другими мужиками, а теперь ничего не выйдет…

— Пойдём, — вздохнул Слава. — Только никому там ничего не говори… Обидного.

Лев сначала не понял, с чего он должен начать говорить людям «обидное». Но когда дошли до центра — понял. Видимо, под «обидным» Слава подразумевал правду: не говорить женщинам, что они женщины, а мужчинам, что они мужчины.

Он понимал ситуации, когда человек хотя бы старается, вот как Тома — он и подстрижен, и одевается соответствующе. Но Рэй — это же просто темнокожая женщина с длинными волосами-кудряшками и грудью третьего размера, какого чёрта она — это он? Слава бубнил под ухом, чтобы Лев держал себя в руках и не провоцировал ничью гендерную дисфорию, на что тот ответил: — Если третий размер груди не провоцирует ей гендерную дисфорию, неужели у моих слов получится лучше?

— Размер груди не выбирают, — сдержанно ответил Слава.

— Она даже не пытается ничего с этим сделать, не пытается облегчить окружающим её восприятие.

— А должен?

— Должна, — упорно говорил Лев.

А потом к ним подошёл единственный человек в этом цирке, который не выглядел, как клоун: на нём не было ни макияжа, ни блесток на одежде, а местоимения полностью соответствовали его внешнему виду. Это был мужчина среднего роста — чуть выше Славы, чуть ниже Льва, но на адекватном подборе одежды его достоинства заканчивались. Лев мысленно окрестил его бледной трепонемой: выбеленный, как мертвец, и глаза мертвецки светлые.

По тому, как тот поздоровался со Славой (на русском!), Лев догадался, что они знакомы.

— Это Лев, мой муж, — представил их Слава. — А это Макс… — он будто хотел сказать что-то ещё, но добавил только: — Просто Макс.

— Привет, Лев, — с непонятным вздохом сказал Макс. — Наслышан о тебе.

Лев, глянув на Славу с прищуром, ответил:

— А я о тебе нет.

— Слава просто рассказывал, что у него есть муж, — поспешно пояснил Макс.

Льву не понравилось, что Слава когда-то там с чего-то вдруг общался с этим Максом и даже рассказывал об их семье, но Лев всё равно ощутил ту странную, родственную близость с Максом. «Близость по признаку нормальности» — назвал он её в своей голове. Ему даже захотелось спросить: «Слушай, а чё ты тут забыл? Ты вроде ничего».

Он почти так и сделал, когда Слава отошел к кулеру с водой:

— А зачем ты сюда приходишь?

Макс, кажется, удивился.

— Мне здесь нравится.

— Но тут все какие-то… — Лев замялся. — Крашенные.

— Не все, — покачал головой Макс. — Вон, Крис, например, не крашенный.

Он кивнул Льву за спину и, обернувшись, тот вправду увидел обыкновенного с виду мужчину. Но только с виду. Крис общался в компании двух девушек и, стоило ему открыть рот или начать жестикулировать, как из него вырывался самый настоящий ультрагей — жеманный, громкий, эпатажный.

Поморщившись, Лев снова повернулся к Максу:

— Он же манерный.

Макс, улыбнувшись одними уголками губ, произнёс:

— Но ты тоже…

Лев опешил. Ничего оскорбительней в свой адрес он ещё не слышал. Ладно, пускай ему говорили, что он «педик», «голубой», «насильник», «психопат» — это хотя бы было правдой. Ну, не прям правдой, но имело под собой какие-то основания. Но манерный?..

Прочитав негодование во взгляде Льва, Макс пояснил:

— Ты чуть-чуть манерный. Слегка тянешь «а» в некоторых словах, например, «кра-а-ашенные». И ещё микродвижения мимики…

Слава, вернувшись со стаканчиком воды, поинтересовался:

— О чём речь?

Лев, вскользь глянув на мужа, процедил:

— Твой друг назвал меня манерным.

— Но это же не что-то плохое, — принялся оправдываться Макс. — Просто особенности речи и движений…

— У меня нет таких особенностей, — оборвал его Лев.

Макс продолжал:

— Вот, «особенностей», — Макс, по всей видимости, повторил манеру Льва разговаривать. Получилось и вправду несколько странно, с придыханием, но Лев был уверен, что говорит не так. — Ты будто делаешь несколько ударений в слове.

Слава закатил глаза:

— О господи, зачем ты ему рассказал…

Лев возмутился:

— Хочешь сказать, это правда?

Вместо «да» или нет» парни почти хором ответили:

— Ну, это же не плохо!

— Ясно, — растерянно произнес Лев и перевёл взгляд на Славу. — А ты манерный?

Тот, отпив водички, пожал плечами.

— Не знаю. Мне всё равно.

— Скажи «крашеный».

— Крашеный.

Лев цыкнул:

— Не манерный.

До конца этой странной гейско-трансовой встречи он внутренне отслеживал, как произносит слова, и старался говорить быстро, коротко, емко, не растягивая гласные и не добавляя ненужного интонирования. По всей видимости, нужное интонирование тоже пропало, потому что в какой-то момент Слава, подойдя к нему сзади, обнял за плечи и, чмокнув в щеку, рассмеялся и попросил: — Расслабься уже. Какая вообще разница?

Лев сделал ровно наоборот: напрягся. Этот жест, такой теплый, такой интимный, показался ему вырванным из какой-то другой жизни: будто посреди фильма ужаса неожиданно вставили кадр из романтической мелодрамы.

Он прижался к Славе, ловя момент: нужно успеть прочувствовать от этого объятия всё, пока тот не вспомнил, что они находятся в самой долгой, самой холодной ссоре в их отношениях, и не отпрянул.

Ощутив, как Славины руки медленно покидают его плечи, Лев хотел было в отчаянии обернуться, остановить Славу поцелуем, заставить его замереть на месте.

Но вокруг были люди. И он не решился.