Почти 15 лет

Слaвa [78]

Это был чужой, грубый, неотесанный, как дикарь, спорт. Прежде чем оставить Славу один на один с боксерской грушей, Пётр, его тренер, сказал ему фразу из «Малышки на миллион», выдав её за свою:

— 3ря ты думаешь, что в боксе нет уважения. Уважение — это основа. Мы стремимся завоевать уважение к себе и лишить уважения противника.

Слава, натягивая перчатки на руки, покачал головой:

— Даже не знаю…

Он пришел сюда по совету Криса. То есть, не по совету нет — какие уж там у психотерапевтов советы, никогда не дождешься, — просто он сказал: «Вам бы не помешало иметь приемлемые способы выражения агрессии. Все люди злятся, в этом нет ничего плохого».

Последние три года боксерская груша висела на их балконе, по ней колотил Мики, иногда Лев, так они «приемлемо выражали агрессию». Если бы кто спросил Славу, он бы сказал, что эффективность не очень высока.

Когда Пётр вернулся, то велел сунуть капу в рот, и начал разминаться, как перед поединком. Славе стало не по себе, он не спешил подчиняться требованиям.

— Драться что ли будем? — уточнил он.

— Нет, танцевать, — хмыкнул Пётр. И, не выдержав должной паузы для шутки, тут же сам её испортил: — Драться, конечно, а ты что хотел!

«Но я не хочу», — беспомощно подумал Слава, машинально вставая в бойцовскую стойку.

— А капу? — напомнил Пётр.

— Может, не надо?

Он опешил:

— Без капы без зубов останешься!

— Я имел в виду… Может, не будем драться? — сказал Слава, опуская руки.

Пётр ещё больше удивился:

— А что делать будем?

И тогда он то ли в шутку, то ли вправду ответил слегка вопросительно:

— Танцевать?

В общем, с боксом не задалось. Садясь в машину (Лев заехал за ним после работы), Слава передал ему боксерские перчатки — это были его, он нашел их на балконе и без спроса взял на тренировку. Глядя на связку, Лев спросил:

— Ты… боксировал?

— Да, — так и не дождавшись, чтобы Лев забрал перчатки, Слава кинул их на заднее сидение машины. — А ты как провел день?

— Писал стихи.

Слава рассмеялся: не над стихами, а над нелепой контрастностью их занятий.

— Не так уж это и смешно, — буркнул Лев.

— Я просто… Просто так странно, что мы поменялись, — искренне ответил Слава. — А стихи — не смешно, конечно. Это серьёзно. Покажешь?

— Может быть, потом.

Он не стал настаивать, но удивился отсутствию в себе удивления. У него из головы всё не шёл тот список:

«Я люблю тебя,

а ты меня нет,

по крайней мере,

мне так иногда кажется».

Он сам распадался в Славиной голове на строфу, как стихотворение. С тех пор он как будто понял: Лев пишет стихи, и теперь, узнав это наверняка, забыл удивиться. Вот бы посмотреть…

Когда они тронулись с места, Слава решил поделиться:

— Крис считает, что во мне много подавленной агрессии из-за того, что я не приемлю выражение злости, и из-за этого я могу токсично себя вести с тобой, не замечая этого.

— А я обычно замечаю, — поддакнул Лев, не отрывая взгляда от дороги.

— Ну, это, наверное, про то, что я могу говорить какие-то жестокие фразы, иронизировать…

— Да, ты всё это делаешь, — с удовольствием кивал он.

Слава хотел ответить: «Ты вообще-то тоже!», но вовремя понял, что это будет… агрессивно? И подавил в себе этот порыв, напрочь забыв об «экологичном выражении».

— У меня есть одна идея! — оживился Лев.

Слава тоже оживился, поверив в его неожиданное озарение, и подался вперед:

— Какая?

— Секс!

— Да блин, — Слава откинулся обратно на спинку. — Я ж серьёзно. Нужно что-то, что поможет мне выражать эмоции на постоянной основе, не копя их в себе.

Он увидел, как в зеркале заднего вида Лев недоуменно шевельнул бровями.

— У меня всё ещё есть одна идея, — невозмутимо сказал он.

— Та же самая? — догадался Слава.

— Ну да.

Он цыкнул, скрывая, что на самом деле ему приятна эта новая метаморфоза Льва: он говорит о сексе, и впервые за все прошедшие годы делает это без претензий («А почему только ты меня?!») и стыда (и снова: «А почему только ты меня?!»). Просто говорит. Просто шутит. Просто странный новый Лев.

— Ладно, на самом деле, у меня полно идей, — вдруг сказал он, делая музыку громче на «One Way Ticket to My Bed». Слава с подозрением покосился на трещащие динамики. — Можно петь песни во всё горло.

— Ого! — он, не ожидавший такого предложения, расхохотался.

Но следующие были ещё хлеще:

— Или выехать в поле и орать!

— А ты со мной будешь петь и орать? — уточнил Слава.

— Почему бы и нет, — пожал плечами Лев. Славино выражение лица его насмешило: — Что тебя удивляет?

— Ты же… такой сдержанный, — у него не сразу получилось подобрать подходящее слово для чопорного занудства Льва. То есть, такого слова, которое было бы не обидным, не начиналось на «д» и не заканчивалось на «ушнила».

Он, впрочем, возразил:

— Я очень даже несдержанный.

— Да ладно?

— Битьё людей противоположно сдержанности, — заметил Лев. — Просто моя несдержанность обычно со знаком минус.

У Славы в груди защекотало, словно он заново влюбился. Он, конечно, и до этого любил Льва — такой любовью, которую по-настоящему осознаешь, когда теряешь — настолько свыкаешься с ней, — а теперь снова почувствовал прилив радостного тепла, как в первые дни их знакомства, как во времена до всего плохого. Тогда он влюбился в изувеченного отцом, Америкой, прошлыми отношениями Льва, теперь же влюблялся в его здоровую версию. И самому хотелось быть рядом с ним здоровее, правильней, лучше.

— Так люблю тебя, просто капец! — выдал он ему, ничуть не таясь, и на бледных щеках Льва проступил легкий румянец.

Делая музыку тише, Лев доверительно произнёс:

— Я хочу поехать с детьми на Байкал.

— О, серьёзно?

Слава никогда не бывал на Байкале: в детстве маме было не до путешествий, а потом… А потом он считал, что путешествовать нужно как можно дальше от дома. В других странах.

— Да, — кивнул Лев. — Но только с детьми.

— Типа… без меня?

Кажется, так и не побывает.

Лев снова кивнул, тут же пускаясь в объяснения:

— Я бы очень хотел с тобой, но это… как бы тоже… терапия, понимаешь? Будет правильней, если без тебя.

Он будто бы пытался сгладить обиду, но в Славе та и не возникала: поездка с детьми — круто же. Не для Славы, конечно, потому что они ему уже осточертели (и поэтому круто, что Лев их заберет), но в целом по-киношному идеалистично: дикий отец, дикие сыновья и дикая природа.

— Всё в порядке, — он улыбнулся. — А как ты это вообще придумал?

— Ну-у…

Он сбавил скорость, а потом, повернув руль влево, припарковался на обочине. Слава покрутил головой, чтобы понять, где они: какой-то торговый центр, советские многоэтажки, растяжки с рекламой бытовой техники… Похоже, что нигде. В смысле, не там, где было что-то важное для них обоих. Лев остановился, чтобы объяснить.

Сложив руки на руль, он сказал:

— Папа возил меня на Байкал.

— Оу…

Папа Льва — всегда щекотливая тема.

— И это было хорошо.

Слава молчал, чувствуя, что будут ещё слова.

Прислонившись щекой к сложенным рукам, Лев несколько виновато скосил взгляд, объясняя:

— Я думаю, нужно признать, что хорошее тоже было, и брать от него в свои отношения с детьми лучшее, а не худшее.

— 3вучит, как отличная идея, — он слегка улыбнулся.

— Думаешь? — Лев звучал неуверенно. — Думаешь, правильно оглядываться на тирана, пускай и в хорошем?

Слава пожал плечами:

— Я ничего не знаю о тиранах, мой отец рано ушел из семьи. Пожалуй, это было лучшим, что он сделал, но повторять за ним я, пожалуй, не буду…

— Это другое, — вздохнул Лев.

Он выглядел потерянным и грустным, и Славе вдруг подумалось, что он не может вспомнить другого такого момента, когда Лев показал перед ним именно такие чувства. Печаль, а не злобу. Растерянность, а не гнев. Он подался вперед, ткнулся, как бычок, в напряженное плечо, и когда Лев повернулся к нему, сказал: — Я думаю, поехать на Байкал — отличная идея, независимо от того, делал так твой отец или нет.

Они улыбнулись друг другу, и рука Льва потянулась к ключу зажигания. Слава повернул голову в сторону и вдруг…

— Стой, — попросил он не заводить мотор.

Сизый баннер на остановке сливался с грязными автобусами, а потому не сразу привлек внимание. Слава сосредоточенно считал с него:

— Уроки кавказского танца…

— Ты чего? — не понял Лев.

Слава обернулся на него:

— Мне бы пошло, да?

— Кавказские танцы?..

— Ну да. Мы с ними почти одной крови.

— Ты не кавказец, — заметил Лев.

Слава пожал плечами:

— Но могу притвориться, и мне поверят. И потом, там не написано, что другим нельзя.

— Ну, как знаешь…

— А ещё они такие… маскулинные и агрессивные, да? — продолжал Слава, не сводя взгляда с баннера. — Почти как бокс, только в мире танцев. Но бить никого не нужно…

— Можешь попробовать.

Слава быстро вытащил мобильный, сфотографировал контакты и адрес, а потом кивнул Льву:

— Поехали. На нашей второй свадьбе станцую лезгинку.

— И приведешь кучу кавказцев?

Об этом он не думал, но когда Лев спросил, картина, вставшая перед глазами у Славы, поразила воображение: гей-свадьба, кавказцы, Россия…

— Идеально! — воскликнул он. — Я точно должен туда пойти!

— Накраситься не забудь, — подсказал Лев.

Он представил себя накрашенным в папахе и бурке, и чуть не задохнулся от чувства экстаза: о да, это точно стоит того, даже если придется драться. Более того, он считал, что это единственная уважительная причина для драки.