Почти 15 лет

Слaвa [76]

«Трое в лодке, не считая собаки» начинались с перечисления всех болезней на свете, которые нашёл у себя главный герой (всех, кроме родильной горячки). Слава хорошо его понимал: с тех пор, как заболела Юля, он обнаружил у себя похожий феномен — приходилось много читать о раке и в какой-то момент он почти убедился, что у него тоже рак. И тоже груди. Это было вполне вероятно: рак молочных желез часто имеет генетическую подоплеку и передаётся по наследству. У мужчин встречается в 1% случаев, но 1% случаев — это не значит, что «никогда не встречается» (в чём пытался убедить его Лев). В любом случае, когда рак проезжается по близкому человеку — особенно, когда этот человек такой же молодой, как ты, такой же счастливый, как ты, да и просто такой же, как ты, потому что вы делите с ним 50% общих генов — начинает казаться, что рак и по тебе немножко проехался.

Но в то утро, когда он сидел с книгой в больничном коридоре, ожидая Юлю после химиотерапии, всё было хорошо — настолько, насколько могло быть хорошо в их ситуации. У сестры начались первые улучшения — в те дни, когда Слава отчаялся верить в её выздоровление, его как будто хорошенько встряхнули: рано расклеился, чувак!

«Прости, чувак, не знаю, что на меня нашло», — объяснялся он.

Ему нравилось мысленно общаться с жизнью. Они с жизнью были чуваками. Братанами. Но он об этом никому не говорил, потому что никто уже давно не говорил «чувак» — только он, в своей голове.

— Чувак!

Да. И ещё Артур. Как он мог забыть.

Слава оторвался от текста, поднял на него глаза. Артур ужасно говорил слово: «Чувак». И он говорил это слово только ему, Славе. Будто пытался казаться с ним на одной волне, но его липовая подростковость выглядела смешно — девять лет разницы в возрасте так просто не скроешь.

— Привет, — вяло откликнулся Слава.

— Пройдём в мамин кабинет? — попросил он. — Это насчёт Юли.

Славу кольнула противная тревога: только всё начало налаживаться, неужели опять…

Он закрыл книгу, забыв посмотреть на страницу, на которой остановился, и поднялся, пошел следом за Артуром. Кабинет его мамы — заведующей отделения — находился в самом конце коридора, в световом кармане, отгороженный от пациентов и их родственников. До этого дня Слава бывал там лишь однажды, когда забирал рецепты на Юлины лекарства. Кабинет запомнился ему огромным столом из темного дуба с брифинг-приставкой. Стол заполнял почти всё пространство, на его фоне терялись маленькие шкафчики и настенные полки.

Когда Слава оказался там снова, то смог заметить и детали: дипломы и награды на стенах, фотографию с маленьким Артуром на полке (ему на ней, наверное, лет восемь), флажок России в подставке с карандашами. Под полкой с фотографией стояло кожаное кресло — Слава удивился, что оно не запомнилось ему в прошлый раз.

Он обернулся на Артура, который заходил следом за ним, и увидел, как тот почти бесшумно закрывает дверь на замок. Слава нахмурился:

— Зачем это?

Артур, явно нервничая, вдруг быстро заговорил:

— Слава, у меня к тебе очень важный разговор, я давно хотел его начать…

У него ноги подкосились: Юле всё-таки стало хуже? Ничего не помогает? Они перепутали улучшения с чем-то другим?

Но Артур, подойдя чересчур близко, так, что Слава чувствовал его дыхание на своём лице, начал шептать:

— Ты мне очень нравишься, с того дня, когда я увидел тебя на той вечеринке, помнишь? Я сразу подумал, что искал тебя всю свою жизнь…

Слава попятился назад, пытаясь увеличить дистанцию между собой и Артуром, но врезался в приставку стола. Он не знал, что говорить, и даже не знал, что думать по поводу таких откровений. Ему ещё никогда в безответных чувствах не признавались, но он вспомнил, как это было страшно для него самого в двенадцать лет, с Максимом, и дал Артуру такой ответ, какой бы сам хотел услышать: — Спасибо, но я не могу ответить на твои чувства.

— Почему? — с искренним непониманием спросил Артур.

— Я люблю Льва.

— Он этого не заслуживает. Ты что, не видишь, какой он?

— Какой есть, — твердо ответил Слава. — Мне другого и не надо.

— Он пользуется твоей неопытностью, пользуется тем, что ты не понимаешь, какой тебе нужен мужчина. Делает тебя удобным для себя.

Слава чуть не рассмеялся от этой чуши, которая не имела никакого отношения ко Льву.

— Неправда. Мы обо всём договариваемся.

Артур прижался к нему и будто в ловушку поймал — позади стол, впереди… он. Наклонился — Слава быстро уловил, что для поцелуя, и резко отвернул голову. Губы Артура мазнули его по щеке.

Слава толкнул его, ловко выбираясь из захвата (в своей голове он назвал это «захватом», хотя Артур определенно считал, что это объятия), и метнулся к двери — дернул за ручку, но дверь была закрыта на ключ, а ключ…

— Дай ключ, — потребовал он.

Артур, качая головой, сказал совсем другим тоном:

— Не хочешь по-хорошему, будет, значит, по-моему.

Слава его не слушал, настойчиво повторяя:

— Отдай ключи или я начну её выламывать.

— Да? — заинтересованно спросил Артур. — Ну, попробуй. А знаешь, что я начну делать, если ты будешь создавать мне проблемы?

Слава, замерев, перестал дёргать за ручку. Он перешел на угрозы? Ему же не кажется? Это угрозы?

— Знаешь, благодаря кому твою сестру лечит именно моя мама? — продолжал Артур. — И знаешь, кого она ещё лечит? Политиков, звёзд шоу-биза, самых богатых людей города — всех, кого ты когда-либо видел по телеку, и твою сестру. Ты считаешь, что другой врач достанет вам зарубежные препараты? Считаешь, другой врач в курсе о новейших методах лечения в современной медицине? Ты вообще представляешь, на сколько медицина этого конкретного города, этой конкретной больницы, в головах этих конкретных врачей — на сколько десятков лет она отстает от того, что происходит с мировой медициной? Ты, видимо, не понимаешь, какой джек-пот выиграл, а потому думаешь, что можешь мне хамить, можешь меня толкать, можешь выламывать двери этого кабинета. Так вот, малыш, ты не можешь. Ещё одна дерзость в мою сторону, и сегодня же вечером я дам понять своей любимой маме, что твою сестру необходимо передать в руки другого доктора. Тут как раз работает мой бывший однокурсник, который в студенчестве не отличал лучевую кость от локтевой. Могу пристроить к нему, как тебе?

Слушая его, Слава чувствовал, как начинает слабеть. Хорошо бы вообще потерять сознание. Вырубиться и, вроде как, уйти от этого разговора. Это же не хамство — бухнуться в обморок.

Он усилием воли подстегнул в себе противно-тошнотворные ощущения, но потерю сознания не приблизил. Может, притвориться? Нет, это тупо, он врач, он поймёт…

Но всё, что говорил Артур — правда. Лечение дало результаты после какого-то редкого зарубежного препарата, который в России не достать. И после того, как она пошла на поправку, передать её в руки придурка, путающего кости, расположение которых известно даже Славе? Ну уж нет…

А что тогда? Что он хочет? Слава посмотрел ему в глаза и почти наяву увидел, чего тот хочет. Снова подумал: ну уж нет…

Артур опять смягчился, заговорил елейно-ласково:

— Слава, я не злодей, я не хочу тебя обидеть. Давай проведем время на моих условиях, один раз, я больше не попрошу, клянусь.

— На каких условиях? — хрипло спросил Слава, чувствуя, как пересохло во рту.

— Займемся сексом, — пояснил Артур. — Никакого насилия. Сделаем так, как ты хочешь.

— Я никак не хочу! — выпалил Слава.

— Подожди, я в курсе твоих принципиальных позиций, — он чуть ли не заиграл бровями на последнем слове. — И я не хочу их ломать. Это меня устраивает.

Неужели Лев ему об этом рассказывал? Это понимание обидно царапнуло Славу. Он даже Юле ничего не говорил — считал слишком личным.

— Меня не устраивает, — четко проговорил Слава.

— Хочешь снизу?

— Не хочу вообще!

Ласково-нежный Артур снова пропал, сменяя интонации на раздражительные:

— Слушай, мне повторить свой монолог? Я тебе всё сказал. Мы либо сейчас это делаем, либо за здоровье сестры тебе только молиться останется, — он прошел к Славе, отодвинул его от двери, сам взялся за ручку. — Могу открыть. Хочешь? Я тебя не держу. Не нужно думать, что я монстр.

Слава посмотрел на его спокойное, расслабленное лицо, потом — на руку, придерживающую дверь, потом — на детскую фотографию на полке. Такой безобидный малыш с чуть подтаявшим эскимо. Даже не верилось, что Артур — это он, а он — это Артур.

«Ладно, — вдруг подумал Слава. — Это всего лишь… действия. Если ничего в них не вкладывать, они не имеют смысла».

Он скучающим тоном сообщил Артуру:

— У меня на тебя не встанет.

— Я просил не хамить.

— Это не хамство, — пожал плечами Слава. — Просто факт.

Артур так посмотрел на него — будто вызов принял. Слава тут же пожалел, что невольно взял его на «слабо».

— Проверим, — коротко ответил он, утягивая Славу за собой вглубь кабинета — опять к столу.

Когда холодно-липкие руки забрались к нему под футболку, Славу передернуло от отвращения, и в то же время он успокоился: ну да, как он и думал — ничего не получится. Артур был ему противен, и Слава лишний раз уверился в мысли, что все старания по его возбуждению пойдут прахом (и тогда, может, он оставит его в покое?) Он совсем не так пах, совсем не так трогал его, совсем не так целовал — не так, как Лев.

Он никак не отвечал на его ласки, стоял, деревенея от стыда и отвращения, и Артур, в конце концов устав от его безучастливости, решительно перешел к делу: опустился перед Славой на колени, расстегнул ширинку, приспустил джинсы вместе с трусами и…

Слава охнул. В глазах потемнело от тошнотворного удовольствия: там, внизу живота, стало горячо и приятно, а в голове по-прежнему: «Нет, нет, нет, пожалуйста, не надо, не смей». Это был мысленный клич не к Артуру, а к своему телу, которое так предательски реагировало на происходящее.

«Просто представь, что это не с тобой, — уговаривал себя Слава. — Это не с тобой».

Он по-всякому пытался представлять. Сначала, что это не с ним. Но так не получалось — он же видит, что с ним, он чувствует. Потом он пытался представить, что это не Артур, а Лев. Понял, что эти фантазии усиливают возбуждение, и быстро их отмел. Решил действовать от противного: перебрал в уме всё самое непривлекательное, что есть на свете, надеясь, что это поможет справиться с эрекцией. Но какой в этом был смысл, если уже через десять минут он лежал в кожаном кресле (это оказалось раскладывающееся кресло — «Специально его сюда купил, когда водил одного первокурсника»), а на его бедрах уже прыгало самое непривлекательное и отталкивающее существо на свете. И ничего — его тело этому существу прекрасно подыгрывало! Какая же мерзость…

Слава ещё никогда не чувствовал себя таким раздвоенным. Он продолжал бесконечный внутренний монолог, полный здравого смысла и желания выбраться из-под Артура, но ещё была эта хреновина между его ног, которая подчинялась всему, что Артур с ней делал. Больше всего Слава мысленно общался со Львом — так, как будто тот мог видеть, что происходит.

«Прости меня, прости меня, прости меня…»

— Когда ты кончишь? — голос Артура прорвался через его мольбы.

— Никогда! — зло выкрикнул Слава.

— Пока не кончишь, не отпущу, — сухо сообщил Артур. — Но если ты хочешь продлить удовольствие на часы, я понимаю…

На сколько?! Слава приподнял голову, чтобы разглядеть небольшие часы на столе: эта пытка длилась уже двадцать минут.

«Так, ладно, — он снова пошел на сделки со своей совестью. — Быстрее кончу, быстрее… всё кончится»

Он откинул голову на спинку кресла, прикрыл глаза, чтобы не видеть самодовольной рожи. Нарисовал в темноте лицо Льва — такое, каким его знает только он — с мелкими морщинками вокруг глаз, с очень маленькой родинкой на правой щеке — такой маленькой, что её невозможно разглядеть, пока не ткнешься в эту щеку носом, и со шрамом на нижней губе. Слава называл это «шрамом», но на самом деле не знал, что за бледная полоска рассекает нижнюю губу на две половины. Лев удивился, когда Слава спросил его об этом впервые — он сказал, что никогда не замечал раньше. И, пожав плечами, ответил: «Может, отец ударил, может, в драке… Я часто получал по лицу».

Но сейчас Слава постарался об этом не думать. Поцеловав любимые губы, он продолжил рисовать воображением: вывел контуры жилистого тела, коснулся пальцами дрожащей мышцы (нерва? Слава точно не знал) под ребрами. Нерв — или что это — дрожал не всегда: только перед оргазмом, когда начинали усиленно сокращаться мышцы пресса, в этом месте что-то пульсировало. У Славы такого не было — он потом проверял.

Он представил, как придерживает Льва, опустив руку на дрожащий нерв — почувствовал, как тот бьётся под его ладонью, как часто дышит Лев, как пахнет их телами, сексом, потом, лубрикантом. Почувствовав подступающий оргазм — странный, тошнотворный, стыдный, и всё-таки — оргазм, он сжал руки на бедрах — по-настоящему, а не в воображении. Распахнув глаза, он с ужасом обнаружил, что, кончая, схватился за Артура. Не дав себе отдышаться, тут же разжал пальцы и начал выбираться из-под него, нервно повторяя: — Всё, всё, я сделал, что ты хотел, отпусти!

— Я и не держу, — флегматично ответил Артур, поднимаясь с кресла.

Слава успел заметить что-то, стекающее вниз по его ноге, и с отвращением отвернулся. Артур, уловив его взгляд, сказал:

— Это твоя сперма. Лишь бы тебе было хорошо.

Славу передернуло.

— Смеешься что ли? Где моя одежда…

Она ворохом лежала на столе, Артур любезно передал её.

С непонятной (а для Славы просто раздражающей) тоской во взгляде, он наблюдал за тем, как Слава поспешно одевается. Артур серьёзно спросил:

— Тебе что, не понравилось?

— Конечно нет!

— Прекрати, я знаю, что хорош, — поморщился он. — По крайней мере, уж точно лучше твоего закомплексованного скинхеда.

— «Мой закомплексованный скинхед», — передразнил его Слава, — твой друг вообще-то!

— Таких друзей… — многозначительно цокнул Артур.

Слава, застегнув ремень на джинсах и надев футболку, почувствовал себя более защищенным. Сам Артур продолжал стоять голым, прислонившись бедром к столу, и Слава отвел взгляд, чтобы на него не смотреть.

Пригрозил:

— Думаешь, я ему не расскажу, что случилось?

— Конечно не расскажешь, — хмыкнул Артур. — Это же измена.

— Это не измена! — возмутился Слава. — Ты меня заставил!

— Я тебя заставил? — с искренним удивлением переспросил Артур. — Еще скажи, что изнасиловал.

— Ещё бы! А как это называется? Ты меня шантажировал.

— Это ты меня трахнул, — напомнил Артур. — Это ты оставил тут следы своей спермы, моей нет нигде. И кто из нас больше похож на насильника? Если хочешь разговаривать терминами уголовного кодекса, то любая экспертиза подтвердит, что жертва — я.

Слава чуть не расплакался от безысходности, от несправедливости, от ненависти к себе и своему телу — казалось, если бы у него не было эрекции, не было бы и всего остального. Он сам позволил этому случиться.

— Ну ты и мудак, — выдохнул Слава.

— А ты — неблагодарный сучонок, — негромко сказал Артур.

— А за что мне быть благодарным?!

— Я сделал всё, как ты хотел, как ты привык, как ты считал для себя приемлемым, а взамен получил этот идиотский разговор и оскорбления.

— Я. Этого. Не. Хотел! — Слава едва не выкрикивал ему в лицо каждое отдельное слово.

— Ты ханжа и лицемер. Тебя выдало твоё тело.

— Неправда! — у Славы по-детски дрогнули губы.

— Правда. Я бы никогда не возбудился от противного мужика, зажимающего меня в углу. Да и кто бы возбудился?

Слава, загоняя слезы подальше, проговорил:

— Я никогда этого не хотел. Мне ничего не понравилось. Я кончил, чтобы это скорее прекратить. И когда я это делал, я думал о Льве. А тебя я ненавижу.

— А я тебя люблю, — просто ответил Артур и Славе на секунду показалось, что в серых глазах застыли слёзы.

— А я тебя ненавижу, — повторил он ещё раз, надеясь, что это настоящие слёзы, что Артуру по-настоящему больно.

Артур поднял свои брюки с пола, вытащил из них ключи и кинул их в Славу — они больно ударились о руку, оставляя след на предплечье, и упали на пол. Слава мигом их поднял и рванул к двери.

— Проваливай, — сказал ему в след Артур. — Ничего мне от тебя больше не надо.

Последнюю фразу он едва расслышал, уже оказавшись в коридоре. Дверь кабинета он специально оставил открытой — жаль только, что кабинет находился в кармане, где никто туда-сюда не ходил, а то полюбовались бы прелестями своего врача.

Он и десяти шагов сделать не успел, как с лестничной площадки на него вырулила Юля и они едва не столкнулись.

— Слава! — чуть обиженно сказала она. — Я тебе везде ищу!

Он улыбнулся ей — так искренне, как только мог в тот момент — и виновато пояснил:

— Извини, заболтался с Артуром. Ты в порядке?

— Немного болит голова, но блевать пока не тянет, спасибо. А ещё у меня странные ощущения в пояснице…

Они спускались вниз по лестнице, Слава вполуха выслушивал жалобы сестры, снабженные цитатами Эльзы Арнольдовны («Поясница — это ничего страшного, за этим вашим компьютером надо меньше сидеть»), а сам вдруг начал смутно догадываться, что повёлся на какую-то чушь. Ну, с чего бы Эльза Арнольдовна отказалась от Юли? Только потому, что так сказал Артур? Она ему что, подчиняется? Какая такая у него власть над своей матерью и её врачебным долгом перед другими? Ну почему он, Слава, такой непроходимо тупой?

Получается, он изменил Льву просто так. Просто так! Он даже не сможет объяснить ему, что делал это для благой цели, потому что Лев сразу поймёт, какая это всё ерунда. Лев так и скажет ему: «Ты тупой» и будет прав. А потом бросит его. И тоже будет прав.

Так ему, по крайней мере, казалось тогда, в восемнадцать лет, и он похоронил эту историю в молчании — ещё почти на пятнадцать.

Лев не отпускал его руку всё время, что Слава говорил, и даже в момент, когда захотелось выдернуть её самому, держал крепко. 3адумчиво водил пальцами по сгибам на ладони и слушал с хмурой сосредоточенностью, а Слава, успокаиваясь от его прикосновений, находил в себе силы говорить дальше.

Когда закончил, некоторое время было тихо. Потом Лев ответил, пряча глаза в темноте:

— Я бы так не сказал.

Он всё-таки отпустил руку и зашевелился, как будто собирался встать и уйти, а Слава подумал: «Сейчас психанет», но Лев только подобрался ближе и коснулся губами обнаженного плеча, обнимая. Так странно.

— Не знаю, мне до сих пор кажется, что я повёл себя глупо.

— Я же догадывался… — произнёс он, отнимая губы от кожи.

— Догадывался? — Слава повернул голову к плечу.

— Да, я помню, как ты резко изменился, как задавал странные вопросы о нём, и… Я предполагал, что дело может быть в этом.

— А почему ничего не сказал?

Лев пожал плечами:

— Потому что боялся правды. Пока что-то замалчивается, этого как будто нет. Как в играх с младенцами, — он устало прыснул. — Помню, в детстве мама играла с Пелагеей: пряталась за одеялом, а сестра верила, что она пропала. Я не понимал: как такое возможно? А теперь мне кажется, я всю жизнь в это играл сам с собой. И верил же. Каждый раз почти по-настоящему верил.

Слава чуть не проговорил: «Ну, ничего себе», имея в виду: ничего себе, каким ты стал. Он ему что, в чувствах объясняется — в настоящих человеческих чувствах?

Но подумал, что нужно перестать этому удивляться, хотя бы вслух. Нужно начать воспринимать это как норму, а не исключительность, и тогда, наверное, такие откровенные разговоры друг с другом станут частью их новой жизни.

— Я тоже иногда чувствую что-то такое, — негромко признался Слава. — Как слон в комнате.

— Или труп, — поддакнул Лев.

— Труп даже точнее, — согласился Слава.

— Разлагается и воняет…

— …а мы всё равно как будто не видим.

Они посмотрели друг на друга, и Слава знал, что они думают об одном и том же: о Мики. Лев глянул через плечо на предрассветное небо, и негромко сказал:

— Кажется, понедельник всё-таки наступил.

Это был вторник. Но Слава помнил главное правило дома: «В понедельник мы поговорим о Мики».