Почти 15 лет

Лeв [87]

Это был яблоневый сад — такой прекрасный, что в памяти всплыло слово: «Эдем». Он никогда не пытался представить Эдем всерьёз, не заходил в воображении дальше библейских картинок, а теперь вдруг видел его наяву: сочная зелень, несуществующего оттенка зелёного, и красные наливные яблоки: красные как огонь, как кровь, как закат. Несуществующим яблочным цветом.

Они разместились под деревом: Слава сидел, привалившись к массивному стволу — у яблонь, наверное, таких и не бывает, — а Лев лежал, положив голову ему на колени. Они были одеты в белый наряд, похожий на однотонную больничную пижаму, но сшитую из легкой ткани, хотя, говорят, в Эдеме одежд не шьют. Значит, уже познали стыд. Волосы у обоих были длиннее, чем обычно, Лев чувствовал, что его локоны разметались по Славиным коленям, Славины же были до плеч и вились на концах. Лев протянул руку, чтобы дотронуться до его волос, но Слава перехватил его пальцы, прижал к губам и поцеловал. Стало тепло. Только тогда Лев понял, что почти ничего не чувствует: ни его колен под затылком, ни твердой земли, ни собственного тела. Но когда Слава касается губами — чувствует.

— Я что, умер? — спросил он, пытаясь сохранить тепло на руке как можно дольше.

Слава опустил их сцепленные руки на грудь Льва и покачал головой:

— Нет. Но тебе было бы страшно здесь без меня.

Лев повернул голову, вглядываясь в вереницу яблоневых деревьев.

— Здесь не страшно, — заметил он.

— Без меня было бы хуже, — возразил Слава. — Поэтому я рядом.

Не выпуская его руки, Лев сел, ощущая неясное беспокойство, и ещё раз огляделся. Луга и деревья. На сотни метров вокруг не было видно больше ничего. Он дотянулся до яблока, упавшего неподалеку, и надкусил его: оно хрустнуло, как пенопласт, и на вкус оказалось таким же. Лев проглотил его, потому что плеваться в красивых садах неприлично, но оставшуюся часть откинул в сторону. Он придвинулся поближе к Славе, стараясь унять странную тревогу, и только тогда заметил, что почему-то меньше его в размерах: и ниже ростом, и уже в плечах.

Слава спросил:

— Обнять тебя?

Он закивал:

— Да. Да, пожалуйста.

Теплые руки окутали его объятиями, и в тех местах, где их тела соприкоснулись, Лев ощутил себя. В остальном он был будто бы бестелесен, но там, где его касался Слава, бурлила и наполнялась кровью жизнь. Он вжался в него, желая ощутить больше настоящего.

Мягкие губы коснулись уха.

— Можно тебя поцеловать?

Снова кивки:

— Да! Да… — и он первым прижался к его губам своими.

Он почувствовал, как Славино дыхание, едва коснувшись языка, нёба, горла, скользнуло в него, расправляя легкие, и распахнул глаза. Его губы, руки, тело — всё ускользнуло, исчезло, оставив Льва одного в черноте пространства. Он дернулся в попытке сесть, но тело не поддалось ему, ответив режущей болью в груди. Он упал на подушки, жадно глотая воздух, и, как в лихорадке, зашептал: — Слава, Слава, Слава…

А потом пришла медсестра, и Лев понял, что чернота, в которой он очутился — всего лишь больничная палата. За окнами стояла глубокая ночь.

— Как вы себя чувствуете? — она поставила стакан воды на тумбочку.

— Нормально, — выдохнул Лев. — А где…

Он не знал, как спросить. Моя семья? Мой муж и мои дети? Они приходили? В голове рой вопросов.

— Они завтра придут, — она ответила сразу на все.

«Завтра», — повторил Лев, пытаясь вникнуть в значение этого слова. Разум не подчинялся ему, сознание то и дело ускользало в неясный туман. Так вот что переживают люди, когда он отправляет их в это странное царство наркоза? Нестерпимая жажда, тупая боль и пляшущие мозги. Он приподнялся — девушка, чьё лицо он не узнавал, придержала его, как старика, — и вцепился в стакан, жадно высушивая. Снова упал на подушки, проваливаясь в сон, который не принёс ни чувств, ни образов.

Утром он чувствовал себя даже лучше, чем обычно, мозг заработал на пределе и тревожно напоминал ему, что в часы посещений придёт Слава. Лев поймал своё отражение в черном экране разрядившегося телефона, ужаснулся собственному лицу, откинул одеяло и подтянул тело на руках: нужно срочно в душ. С груди посыпались какие-то провода, Лев схватил их разом пятерней и оттянул в сторону, срывая — датчики на мониторах запищали. Не обращая никакого внимания — как будто так и надо, — он уже вставал на ноги, придерживаясь за койку.

Прибежавшая медсестра — теперь он её узнавал, это была Лиза из хирургии, — схватила его за плечи и принялась усаживать обратно.

— Лев Маркович, вы куда собрались?!

— Мне нужно в душ, — прямо сказал он ей.

— В душ?! Вам пока нельзя!

— Кто сказал?

— У вас корсет на ребрах и вообще… Вам вставать нельзя!

Лев, как будто не замечая давящих на плечи ладоней, опустил растерянный взгляд на девушку. Заметил:

— Но я уже встал.

— Так лягте обратно!

Он не лёг, но сел. Понимая, что не в том положении, чтобы командовать, он с надеждой спросил:

— Можно хотя бы зубы почистить?

Она выдохнула:

— Да зачем вам?!. Вы только в себя пришли.

— Во рту как будто кто-то насрал.

— Это после анестезии.

— Анестезиолог насрал?

Она фыркнула от смеха, но Лев смотрел на неё серьёзно. Ему вообще казалось, что это очень серьезный разговор.

Лиза сдалась:

— Хорошо, но я помогу дойти до ванной.

Она перехватила его руку и завела за голову, он встал, опираясь на хрупкое плечо, которое, казалось, не в силах его выдержать. Поймав нужно положение тела, позволяющее ему шагать без боли, Лев пошевелил пальцами на Лизином плече и спросил: — Как тебе мой маникюр?

— Очень красивый, — сразу сказала она.

Он цыкнул, не соглашаясь:

— Цвет не очень.

— А почему такой выбрали?

— Сын выбирал, — ответил Лев. — У него со вкусом не очень, он из детского дома.

Она опять фыркнула, смеясь чему-то своему. Добравшись до ванной — своей собственной, с душевой кабиной и индивидуальным гигиеническим набором, — Лев оперся руками на косяки, сообщая Лизе:

— Мне нужно поссать.

— Э-э-э… Помочь?

Лев представил, как она будет доставать ему член из пижамных штанов, и помотал головой, пробираясь к унитазу по стеночке.

— Не надо, — сказал он. — А то тебя обвинят в харассменте.

— Скорее вас, — негромко откликнулась девушка, прикрывая дверь.

— Тем более.

Перед унитазом его ещё лихорадило (он представлял вражеские мишени в синеватой воде и сбивал их своей струей), и потом, перед раковиной, когда чистил зубы — тоже. Сопровождая отправку зубной щетки в рот звуком пропеллера вертолета («Самолетик лети-и-и-ит…»), он елозил ею во рту, бубня под нос стихотворение Мойдодыра (ту часть про зубной порошок). После того, как умыл лицо холодной водой, стал понемногу возвращаться к реальности, и когда снова пришлось опереться на Лизино плечо, старался не смотреть девушке в глаза, вдруг застеснявшись своего поведения.

До обеда он провалялся в постели, залипая в фильмы и сериалы на канале 2х2 (телек висел прямо перед кроватью), и старался ни с кем лишний раз не разговаривать, чтобы не ляпнуть лишнего. А потом он услышал, как в коридоре хлопнула дверь, и раздались голоса — те голоса, что он узнал бы даже под анестезийным бредом — и Лев щелкнул кнопку выключения на пульте, чтобы в семье не решили, будто он всерьёз смотрел «Сумерки». Да просто… Ну а что ещё смотреть? На другом канале шло «Время покажет», это было бы ещё хуже!

А когда любимая троица появилась на пороге палаты, Лев, забывшись, начал вставать, пока боль в груди не заставила его опуститься обратно. Но он не расстроился этой боли, он её как будто даже не заметил, думая лишь о том, что вот они — его дети — живые и здоровые, как он и обещал, и его Слава, любимый Слава…

Слава смотрел грустно и напряжённо. Только тогда мысль, не приходившая в голову раньше, настигла Льва: может, он считает его виноватым? Да, дети в порядке, но он подверг их опасности, они попали в эту жуткую аварию вместе с ним, они видели, как одна машина пробивает другую, как гнется железо, как льётся кровь изо рта их отца — и это, наверное, не то, что хотел для них Слава. Не то, что он имел в виду, отправляя их в путешествие и прося о «целости и сохранности».

Они с минуту смотрели друг на друга в молчании (пока Ваня поднимал изголовье кровати, а Мики осматривал палату), потом обменялись репликами, которые ничего не значили, Слава присел на край постели Льва, и вот тогда — тогда он его заметил. Маникюр. Лев ждал, что он заметит, и следил за его лицом затаив дыхание. Слав держал его руку, изучающе водил тонкими пальцами по розовым ногтям со следами клея, и Лев, извиняясь, объяснил: — Отклеились, — имея в виду стразы.

Слава повернул голова и их глаза встретились.

— Если хочешь, я тебе потом другие приклею.

— Хочу.

Взгляд такой долгий, что невозможно было трактовать его иначе, и Лев потянулся за поцелуем, снова ловя себя на боли, но не переставая тянуться — до тех пор, пока Слава первым не подался вперед, укладывая обратно на койку, беря лицо в ладони, накрывая губы своими. Снова его дыхание, его руки, его тело, его тепло. Лев обвил Славины плечи, прижимаясь плотнее, и подумал: «Как в Эдемском саду».

А потом Слава сказал ему, что скоро они будут дома.