Почти 15 лет

Лeв [7]

Наблюдая, как грузчики заполняют квартирку на первом этаже мебелью из Икеи, Лев гонял по кругу тревожные, не самые подходящие для новой жизни, мысли. Он гадал: интересно, куда девается мебель, если люди решают уехать? Её продают? Забирают с собой? Нужно изучить этот вопрос.

«Зачем? Ты что, собираешься уезжать?»

«Ну… На всякий случай»

Слава со своим дизайнерским виденьем расхаживал по гостиной, выбирая, куда и что поставить, а Ваня скакал вокруг него кругами:

— Ещё моё пианино! Оставьте место для пианино!

— Я помню, помню, — успокаивал его Слава.

Пианино плыло в контейнере через океан вместе с машиной, и это была настоящая глупость. Чтобы спустить инструмент вниз, его пришлось разобрать, нанять грузчиков и провести ювелирную работу по транспортировке пианино в грузовик. А потом ещё и доплатить за контейнер и перевозку по воде, в то время как новое пианино обошлось бы им в несколько раз дешевле.

— Но я хочу моё-о-о-о! — наставил Ваня, когда Лев предлагал просто оставить инструмент дома и купить в Канаде новый. — Я его под себя настроил, я с ним уже столько всего пережил!

Лев попытался представить, что Ваня мог пережить с пианино, и не придумал ничего значимого. Региональные конкурсы что ли?

— Перевозить его затратно, долго и не рационально, — объяснял он мальчику.

— Сказал человек, который перевозит машину, — заметил Слава из угла гостиной.

Он, устроившись в кресле, рисовал на планшете.

— Ты не отвлекайся, — буркнул ему Лев.

— Молчу, молчу.

В этом споре за пианино Лев проиграл: если ты что-то делаешь сам, ты не можешь запретить это делать своему сыну. Первое правило родительства.

Ваня, пианино, его талант и Лев давно превратились в «семейную байку», которую можно было бы рассказывать родственникам за праздничным столом, будь у них родственники, не брезгующие садиться с ними за один стол (Пелагея и её семья — не в счёт, они всегда были далеко, а теперь уже и подавно). Поэтому байку вспоминали сами для себя: Лев однажды услышал чудесную игру Вани на пианино и согласился взять его в семью. Сам Лев в эти моменты криво улыбался и надеялся, что тема как можно быстрее сойдёт на нет: он никому, даже Славе, не рассказал, что дело было не в этом.

Просто усыновление Вани отстрочило их переезд. Только и всего. Если бы существовал конкурс на «Худшую мотивацию усыновления ребёнка», Лев бы в нём победил, и он прекрасно это понимал.

Конечно, когда его уговаривали на эту авантюру, он не думал: «Надо соглашаться, чтобы подольше никуда не ехать», вовсе нет. Он же нормальный. Он думал: «Нет, это большая ответственность, мы не справляемся даже с Мики, нельзя брать второго, мы не можем решить, кто будет выгуливать по утрам собаку, а ребёнок это кое-что похуже собаки…», и первое время затея с Ваней пугала его гораздо больше, чем переезд.

Но потом они познакомились лично. Лев, конечно, заметил этот отпечаток детского дома в поведении и речи мальчика, но педзапущенность оказалась не так страшна, как он ожидал: Ваня старался не материться, умел извиняться, выполнял просьбы и выглядел обучаемо. Таким образом, Ваня выиграл у Канады со счётом 1:0.

— Не знал, что ты так тонко чувствуешь музыку, — говорил ему потом Слава.

Лев невесело хмыкал:

— Да, я тоже не знал.

Ваня оказался не первым инструментом, с помощью которого Лев манипулировал планами на переезд. Первым была собака. А может быть, всё ещё хуже, чем он сам о себе думал, и первым был Мики.

Он верил, что покупка собаки сможет помочь их сыну. А почему нет? Все любят собак. Все дети мечтают о собаках. Просьба подарить щенка на день рождения давно превратилась в клише — не существует ни одного ребёнка, который, при виде щенка, сказал бы: «Фу, я этого не хотел».

Мики стал первым.

Но речь не об этом.

Для Льва имела значение не сама собака, а её размер. Она должна была быть достаточно большой, чтобы ни одна авиакомпания мира не позволила им взять её на борт. Они бы предлагали сдать собаку в багаж (на пяти-и девятичасовые перелёты!), и тут Лев бы начал призывать к Славиной эмпатийности: «Нельзя сдавать собаку в багаж, — говорил бы он. — Животные там умирают. Ты что, не видел видео на ютубе? Так посмотри. Мучительные предсмертные стоны…».

Каким-то образом весь этот план-капкан должен был привести к тому, что Слава ответит: «Что ж, раз мы не можем сдать собаку в багаж, то мы никуда не уезжаем».

Конечно, Лев не рисовал себе дословно таких картин. Он просто подспудно надеялся, что все его действия, провоцирующие небольшие затыки в их плане, в конце концов приведут к тому, что Слава сдастся. Ну, хотя бы из иррациональных, суеверных побуждений: «Может, нам и правда не стоит никуда ехать, раз у нас такие проблемы на каждом шагу?».

Проблема оказалась в том, что Слава проблем не видел. Сначала он отказался покупать большую собаку, не понимая, зачем им в квартире бульдог, бультерьер или сен-бернар («Мы собираемся лечить нашего сына от тревожности или повышать её?»). Пришлось остановиться на компромиссном варианте — джеке-расселе, и теперь Лев не был уверен, что им откажут в перевозке на борту.

А когда всё-таки отказали (вес Сэм на один килограмм превысил допустимый), Слава пожал плечами и сказал: «Ладно, пока оставим её у мамы». Просто супер.

Но, честное слово, собака была нужна для Мики! Он верил, что она ему поможет. И он верил, что не бывает плохих мотиваций, чтобы забрать ребёнка из детского дома — кроме совсем уж бесчеловечных. Но он же не такой, он не сдаёт Ваню на органы и не издевается над ним, он по-честному забрал его в семью и по-честному делает всё для его жизнеобеспечения. Разве так уж он плох, когда заодно использует эти действия в своих целях? Да ничуть он не плох, тем более, это всё равно не работает.

За неделю до вылета, когда Лев осознал, что сделал всё, что можно и нельзя, а они всё равно очутились в этом дне — дне, когда у них на руках билеты на самолёт, арендованная квартира и назначенная дата свадьбы — он спросил сам себя: «Почему я просто не могу сказать ему нет?»

«Потому что тогда он уйдет», — ответил ему внутренний голос.

«А почему я не могу позволить, чтобы он ушел?»

«Потому что ты любишь его больше жизни. Больше этой жизни, которую смял и выкинул ради него»

«А почему он может позволить себе уйти?»

«Потому что он тебя не любит»

Такая простая, такая очевидная истина. Он, Лев, как дурак, что-то пытался наладить этим домом у моря, надеясь, что, если они не погрязнут в рутине, не начнут ругаться из-за быта и детей, это спасёт их отношения, поможет сохранить им чувства, но у одного из них даже нечего было сохранять. Это не то, что случилось вчера: он всегда был таким. Он всегда так просто отказывался от Льва — «если не хочешь, можешь уйти» — и всё.

Вот с чем он приехал в Канаду — с мыслью, что человек, ради которого он пожертвовал карьерой и своей предсказуемой, выстроенной жизнью, его не любит. Дело было даже не в работе. И не в том, что всё это уже когда-то происходило и повторялось снова. А в том, какой он был слабый, жалкий, зависимый, таскающийся за ним со своей болезненной, ненужной любовью, живущий надеждой, что Слава эту любовь не пнёт от себя, как грязную дворняжку, потому что именно такой дворняжкой — привязанной и безвольной — Лев себя чувствовал.

Теперь он превратился в домохозяина при работающем муже: приготовь, убери, отведи, встреть, наругай, разберись. За первые недели он сполна насладился ролью «настоящего отца»: вынужденный отвечать на каждый звонок из школы, он выслушивал жалобы, пожелания и напутствия от учителей и директора.

Ваня всё время говорил: «Fuck, fuck, fuck» и это весь словарный запас, который он демонстрировал.

Мики облил из школьного фонтанчика одноклассника — так, чтобы казалось, будто тот описался.

Ваня налепил жвачку на волосы однокласснице и ей потом отрезали клок волос в кабинете медсестры.

Мики на уроке истории доказывал, что Канада является колонией Соединенных Штатов и пляшет под дудку Трампа, который скоро присоединит их к себе.

И со всем этим Лев должен был как-то разбираться, а бить детей — нельзя!

— Колония Соединенных Штатов? — переспрашивал Лев у старшего сына. — Где ты этого понабрался? Ты что, из этих?

— Они стали независимы только в тридцатых годах.

— От Британской Империи.

— Какая разница? Здесь всегда всё так, как скажут там.

Под «там» он имел в виду Штаты.

— И почему они звонят по такому поводу? — не понимал Мики. — Представьте, если бы в России вам звонили каждый раз, как я бы говорил, что ЕдРо — партия жуликов и воров.

— На пятый раз они позвонили, — припомнил Слава, который час назад вернулся с работы и теперь слушал этот разговор, попивая чай за столом.

Мики хмыкнул:

— Здесь позвонили на третий. Слабаки.

Он скрылся в своей комнате, а Лев бросил тяжелый взгляд на Славу, как бы говоря: видишь, как я задолбался. Слава, в свою очередь, развёл руками, как бы говоря: видишь, что я выслушивал в одиночку целых десять лет.

Лев, пройдя к столу, аккуратно отодвинул стул и сел напротив Славы. Спросил, как ему показалось, весьма доброжелательно:

— Это всё?

Слава, оторвавшись от новостной ленты в мобильном, поднял взгляд.

— Что «всё»? — уточнил он, откладывая телефон.

— Это всё, что я получу, переехав сюда? — произнёс Лев, чувствуя как начинает заводиться. — Ваше бытовое обслуживание, школьные разборки и проверки уроков по вечерам — это всё, что ждало меня здесь взамен?

— Права человека, — подсказал Слава.

— А нахрена мне нужны эти права, если…

Слава жестом показал: сбавь громкость. Лев обернулся: дверь была открыта. Он негромко, но четко проговорил:

— А нахрена мне нужны эти права, если я даже не выхожу из дома?

Слава ответил очень просто:

— Так давай сходим куда-нибудь.

Он тяжело вздохнул, откидываясь на спинку стула.

— Ты не понимаешь меня, да?

— Не понимаю, — признался Слава. — В чём проблема? Если хочешь куда-то сходить — пойдём, хоть сейчас.

— Да не хочу я никуда идти! — выкрикнул Лев, и Слава снова показал: тише.

— Тогда к чему ты сказал, что не выходишь из дома? — спросил он.

Лев, отчаявшись, начал призывать к Славиным чувствам:

— Тебе что, совершенно плевать, что здесь у нас ничего нет? Ничего нашего, только для тебя и меня. Тебе плевать, что мы целыми днями говорим о деньгах, детях и школе? Разве смысл переезда был не в том, чтобы мы стали… счастливей?

— Слушай, прошло только две недели, — справедливо заметил Слава. — Рано судить о нашем счастье. И здесь тоже можно создать «наше место».

— Домик на берегу Английского залива? — усмехнулся Лев. — Здесь мы никогда не сможем позволить себе то, что могли позволить там.

— Что значит «никогда»? После резидентуры ты будешь зарабатывать здесь огромные деньги.

— Вот видишь, мы опять говорим про деньги.

— Это не я начал.

Лев заглянул в его глаза (ему казалось, что его собственные глаза при этом слезились) и сказал то, что последний месяц не покидало мыслей.

— Ты меня не любишь.

— Что? — возмутился Слава, как посчитал Лев, не слишком натурально.

— Ты меня даже не слышишь, — продолжал он. — Я говорю тебе, что наши отношения разваливаются, а ты меня не слышишь.

Слава, стремительно поднявшись из-за стола, направился к выходу из гостиной. Лев посмотрел ему в след, тоже вставая:

— Что, даже не будешь отрицать?

Слава замер на середине комнаты, обернулся.

— Я каждый день говорю, что люблю тебя. Какие отрицания ты хочешь услышать?

Лев, подойдя ближе, остановился напротив. Их отделяло друг от друга меньше метра, казалось, сделай ещё шаг, и расстояние станет почти интимным, подходящим для поцелуя, но Лев этот шаг делать не хотел.

Глядя на Славу сверху-вниз, он произнес:

— Да, ты дохрена говоришь, но ничего не делаешь. Это я делаю, это я ломаю свою жизнь ради тебя, а ты… Просто говоришь.

— Ты сломал свою жизнь? — с удивлением уточнил Слава.

— Ты сломал мою жизнь! — жестко ответил Лев. — У меня была самая высокооплачиваемая медицинская должность в России, которая меня полностью устраивала. А теперь я здесь, с тобой, смешанный с нищетой, дерьмом и китайцами! — он сам не уловил, в какой момент перешёл на крик.

Боковым зрением Лев заметил остановившуюся фигурку в дверном проеме. Мики, взъерошенный и напуганный, смотрел на них, переводя взгляд с одного на другого.

— Выйди, мы разговариваем, — приказал Лев.

— Ты не разговариваешь, ты… ты давишь, — возразил Мики.

«Конечно, опять я плохой. Я у них всегда плохой», — зло подумал Лев, снова поворачиваясь к Славе.

— Значит, это я виноват? — спросил он, не обращая внимания на Мики.

— А что я, по собственной воле сюда потащился?

— Прекрасное заявление накануне свадьбы. Я думал, мы семья.

Лев чуть не рассмеялся от этих слов: семья! Семья — это когда все заодно, а не когда один человек делает, что хочет, наплевав на всех. Но разве ему это объяснишь? Лев ещё никогда не чувствовал Славу таким далеким, таким непонятным, таким… таким раздражающим, как в тот момент.

— Мне плевать, что ты думал! — резко ответил он, не найдя в себе силы на аргументы.

— Что?

— Ничего!

Ему казалось, он сейчас расплачется: слёзы, застывшие в глазах, просились наружу, в груди тяжелело, горло сжималось. Ему стало так жалко себя: он опять здесь, за океаном, вдали от дома, уехавший из-за очередной мнимой любви, за ещё одной «лучшей жизнью», которая превратила его настоящую жизнь в ад.

Славино лицо расплывалось перед глазами неясным пятном, оно больше не казалось ему ни родным, ни даже хоть сколько-нибудь знакомым. Будто бы Слава перестал быть прежним, став частью этой чужой, обманчивой среды.

— В смысле, тебе плевать…

Он сделал шаг — тот шаг, оставленный между ними для поцелуя — и ударил его наотмашь. Слёзы высохли.

Бей, чтобы не заплакать.

Слава машинально коснулся щеки — левой щеки, прямо там, где, если он улыбнется, появляется ямочка. Льва как холодно водой окатили, он застыл на месте, возвращаясь к реальности: это же его любимая ямочка…

Ещё не до конца осознавая, какой ужас совершил, он метнулся к Славе:

— Прости, прости, прости, я не хотел!

Тот, вывернувшись из его рук, как из опасного капкана, посмотрел в сторону, и Лев вспомнил: Мики.

Мальчик так и стоял на пороге комнаты. Слава в два счёта преодолел расстояние до Мики и захлопнул перед ним дверь. Обернулся и они встретились взглядами.

— Прости, — почти шепотом повторил Лев. — Я не знаю, почему это сделал, я не знаю…

Он физически ощутил себя там, в душевой, услышал стук капель воды по кафелю, увидел голое тело, в страхе вжимающееся в угол, услышал собственные слова, точно такие же, как в тот раз:

«Прости… Я не знаю, как это получилось…»

— Я не хотел, — проговорил Лев.

И в тот раз он говорил то же самое.

Слава долго молчал, заставляя его то и дело повторять извинения, оправдания и объяснения, которые звучали одно жальче другого. Но он повторял и повторял — всё лучше, чем эта невыносимая тишина. Лев так и стоял посреди комнаты, а Слава так и стоял у дверей.

Потом Слава заговорил.

— Ты — насильник и психопат, а я доверил тебе самого дорогого человека в моей жизни. Сына моей сестры, ближе которой у меня не было никого, и которой я обещал, что позабочусь о нём. Я надеюсь, она всего этого не видит, потому что… — Слава замолчал, его глаза влажно блеснули в предзакатных сумерках гостиной. — Я не понимаю, как это всё могло случиться. Почему я поверил, что ты изменился? Ты же регулярно доказывал мне, что нет. Ты бил моего ребёнка, а я говорил себе: «Ладно, он просто один раз сорвался». Потом ты ударил его ещё раз, а я подумал: «Ну ничего, с прошлого раза прошло несколько лет». Теперь ты ударил меня на его глазах, и я уже не знаю, что думать.

— Слава, я…

Лев сделал шаг вперед, Слава — назад и уперся лопатками в дверь.

— Не говори ничего, — попросил он. — Я всё равно знаю, что это будут за слова. Опять скажешь, что не хотел? Попросишь прощения? Расскажешь про своё тяжелое детство? Пожалуешься на отца? Ты так сильно хотел уничтожить его в себе, что в итоге обессмертил. Твой отец здесь, в этой комнате, ты не чувствуешь? Он есть в Мики. Он будет в его детях. И в детях его детей. Бесконечно. Говоришь, что я сломал твою жизнь? Зато посмотри, что наделал ты.

Слава, не глядя, нащупал ручку, нажал и вышел спиной вперед, как будто Лев мог выстрелить ему в след.

Гостиная погрузилась в тишину такой силы, что, казалось, её невозможно вынести.