Последний король французов. Часть первая

XIII

Мы уже сказали, что вечером 5 ноября две армии оказались друг против друга, и только тогда наши солдаты смогли оценить силу позиции, занятой противником.

Имперцы отступили, чтобы завлечь нас к Жемаппу, и мы находились теперь рядом с ним.

Наша армия оказалась на лугу, а точнее, среди топей, к которым по двум крутым склонам спускались вниз деревни Жемапп и Кюэм; обе эти деревни были укреплены высокими зубчатыми брустверами, а главное, тем, что на плато, позади шестидесяти пушек, стояли в резерве девятнадцать тысяч солдат из отборных австрийских войск.

Помимо того, в распоряжении австрийцев был находившийся позади этих деревень Моне, союзный с ними укрепленный город, обеспечивавший их всем, в чем они нуждались.

Так что у противника продовольствия было в изобилии, у нас же его не было совсем.

При Вальми все обстояло противоположным образом.

Зрелище французской армии было настолько плачевным, что, хотя она была на треть многочисленнее австрийской армии, герцог Саксен-Тешенский, главнокомандующий имперскими войсками, не счел своевременным пускать в ход шесть тысяч солдат, стоявших в резерве в Монсе, и они оставались неиспользованными в течение всего дня 6 ноября.

В ночь накануне сражения генерал Больё, бельгиец, пытался побудить главнокомандующего имперской армией напасть на нас со своими войсками численностью около двадцати восьми или тридцати тысяч человек и уничтожить нас в топях, где, умирая от жажды и голода, мы, полуголые, барахтались в грязи.

Однако герцог Саксен-Тешенский был чересчур большим вельможей, чтобы пятнать себя ночным нападением; к тому же Клерфе заверил его, что позиция австрийских войск в Жемаппе неприступна.

Вдобавок, в нашем положении численный перевес перестал быть преимуществом: характер здешней местности был таков, что добраться до имперцев можно было лишь по узким проходам, лощинам и оврагам, так что все должна была решить схватка головных частей колонн с обеих сторон.

При первых лучах рассвета — а в Бельгии рассвет в ноябре наступает поздно, — так вот, при первых лучах рассвета наши солдаты смогли дать себе отчет в том, какое чудовищно опасное дело они собирались совершить: им предстояло штурмовать расположенные уступами редуты, где укрылась целая армия.

И солдаты этой армии, в отличие от наших солдат, были хорошо одеты: на плечах у них были великолепные иноземные мундиры, варварские, возможно, но теплые и подбитые мехом. Те, у кого меха не было, к примеру, австрийские драгуны, имели длинные белые шинели, по своим качествам нисколько не уступавшие ментикам венгерских гренадер и доломанам имперских гусар.

Но главное, все они прекрасно позавтракали, и это обстоятельство еще больше, чем их меха, вызывало зависть у наших солдат.

Оказавшись перед лицом этих грозных редутов Жемаппа и окинув взглядом всю обстановку, Дюмурье распределяет свои войска следующим образом.

В авангарде находится Бёрнонвиль, имеющий перед собой левый фланг врага, который расположился на высотах Кюэма, и поддерживаемый Дампьером, который, стоя между деревнями Фрамери и Патюраж, возглавляет наше правое крыло и в свой черед опирается на д'Арвиля, в то время как тот, занимая позицию на правом краю нашей линии, в деревне Сипли, угрожает левому крылу имперцев, размещенному в Бертемоне.

Центр занимает герцог Шартрский с двадцатью четырьмя батальонами, соответствуя центру австрийцев и имея задачу достичь плато, невзирая на противодействие вражеской кавалерии, расположившейся вдоль дороги.

Наконец, нашим левым флангом командует генерал Ферран, который имеет под своим начальством трех бригадных генералов и получил приказ атаковать правую сторону Жемаппа, пройдя через деревню Кареньон.

Рядом с каждой из дивизий находится кавалерия, готовая поддержать действия пехоты, в то время как артиллерия будет бить во фланг каждый редут, атакуемый спереди.

Дюмурье находится в центре вместе с герцогом Шартрским; начиная со сражения при Вальми он преследует цель увенчать славой молодого человека, чтобы сделать из него кандидата на новый королевский престол.

Дюмурье не так уж ошибался: в 1830 году Вальми и Жемапп, искусно использованные, споспешествовали утверждению лучшей из республик.

Начать атаку и добиться успеха следовало с левого фланга. Бёрнонвиль и его парижские волонтеры находились правее почти непреодолимых преград, преград, правда, скорее естественных, чем искусственных, однако заслоны, которая создает природа, куда труднее преодолеть, чем те, что созданы руками людей.

В восемь часов утра генерал Ферран пошел в атаку; однако он был стар и атаковал вяло; в одиннадцать часов он еще не добился ничего существенного, хотя под его начальством состояли старые отряды, считавшиеся лучшими в армии.

В одиннадцать часов Дюмурье принимает решение: к этому флангу, топчущемуся на месте, он посылает человека; однако этот человек — Тувено, часть его души.

Тувено мчится к первым линиям фланга, забирает командование из слабых рук генерала Феррана, увлекает за собой оробевшие колонны, проходит через Кареньон, огибает Жемапп и с бою захватывает деревню.

Тем временем Дюмурье, успокоенный в отношении своего левого фланга, где в лице Тувено он находится сам, мчится сквозь огонь на линии фронта и прибывает на правый фланг, где слышится ужасающая канонада.

И там его глазам предстает поразительное зрелище.

Парижские волонтеры, ведомые генералом Дампьером, уже захватили первую ступень гигантской лестницы; брошенные таким образом вперед, они оказались одновременно под сокрушительным огнем редутов, находящихся сверху, и огнем нашего правого края, который, приняв их за врага, бьет по ним с фланга; позади волонтеров находятся старые отряды Дюмурье, наблюдая, как те действуют; они поддержат их лишь при последней крайности. Между ветеранами и новобранцами существует ненависть.

Мало того: при первом поползновении к атаке или к отступлению, предпринятом волонтерами, имперские драгуны, с поднятыми вверх саблями ожидающие приказа начать атаку, ринутся со склона, словно лавина, и увлекут их раздавленными в низину, откуда они пришли.

Парижские волонтеры, закоренелые якобинцы, сочли себя преданными: генерал-роялист послал их сюда, чтобы их порубили на куски, причем заподозрили его в измене в то время, когда, за неимением солдат, он сам идет на помощь нападающим.

Дюмурье сталкивается на своем пути с батальоном секции Менял, жирондистским батальоном, который, находясь на одной линии с парижскими волонтерами, соперничал с ними в стойкости; при виде Дюмурье мужество солдат, готовое ослабеть, воспламеняется; те и другие идут в атаку; в то же мгновение драгуны трогаются с места, земля трясется под копытами полутора тысяч лошадей; сыны Парижа останавливаются, ждут, когда драгуны приблизятся к ним на расстояние двадцати шагов, и открывают огонь, валя на землю полторы сотни врагов и выставляя вперед штыки.

Одновременно Дюмурье берет два кавалерийских полка и бросает их на дрогнувших драгун, которые обращаются в бегство и останавливаются лишь под стенами Монса.

И тогда Дюмурье, только что расчистивший дорогу к высотам, обращается к батальону секции Менял, к парижским волонтерам-якобинцам и к ветеранам Модского лагеря.

— Ваш черед, ребята! — кричит он. — Вперед, и с «Марсельезой»!

Батальон секции Менял и солдаты Модского лагеря в самом деле грянули «Марсельезу», но сыны Парижа затягивают грозную песню «Дело пойдет!» и при звуках этой дикой, почти свирепой песни атакуют ошеломленных венгерцев и захватывают высоты.

Дюмурье, видя, как они бросились вперед, и понимая, что ничто их больше не остановит, возвращается к центру.

Здесь его присутствие еще необходимо.

В тот момент, когда Тувено захватил Жемапп, центр в свой черед тронулся с места и ускорил шаг, чтобы пересечь равнину; однако две бригады отклонились от пути: одна из этих бригад, при виде ринувшейся на нее имперской конницы, укрылась позади какого-то дома; другая, врасплох застигнутая огнем, остановилась и, хотя и не отступая, больше не двигалась вперед; и тогда два молодых человека одного возраста, но совершенно различного общественного положения бросаются вперед и, встав во главе этих бригад, снова вводят их в бой: один из этих молодых людей — герцог Шартрский, другой — Батист Ренар, камердинер Дюмурье; одновременно становится известно, что Тувено обогнул Жемапп и одержал победу на правом фланге противника; эта новость воодушевляет солдат центра, и они двигаются прямо к плато, взбираются вверх по склону под огнем шестидесяти артиллерийских орудий, и атакуют восемнадцать тысяч человек, которые обороняют эту позицию, в ожесточенной рукопашной схватке.

Герцог Шартрский одним из первых добирается до плато, атакует его, высвобождает на нем место для себя и тех, кто собирается вокруг него, и, чтобы удержать их там, находит одно из тех удачных высказываний, какие делают сердца неуязвимыми для картечи.

— Ребята, — кричит он, — с этого часа вы будете зваться Жемаппским батальоном!

После этого он посылает своего брата, герцога де Монпансье, к Дюмурье, чтобы известить его о том, что Клерфе и его двенадцать тысяч человек опрокинуты.

Это еще не сделано, но к тому времени, когда об этом будет доложено, это следовало сделать.

В ту же минуту со стороны Жемаппа подходит Тувено, ставший победителем, а со стороны Кюэма — Дампьер; все три яруса редутов взяты, огонь подавлен, враг выметен.

Одержана полная победа.

Армия расселась прямо на поле боя и принялась за еду.

Солдаты ели то, что оставили им имперцы. Но остатки еды побежденного врага не унижают, в особенности когда вы не ели целые сутки.

Вся неприятельская армия была бы разгромлена, если бы д'Арвиль перерезал генералу Клерфе дорогу на Брюссель; однако он прибыл слишком поздно. Клерфе, поддерживаемый Больё, смог уйти, и его нельзя было преследовать, не подвергая себя риску.

Минута, когда армия юной Республики окинула глазами все поле битвы, только что ею завоеванное, и возвестила миру о своей первой победе, стала минутой торжества.

Следует сказать, что герцог Шартрский внес в эту победу большой и прекрасный вклад. Героями дня стали Тувено, Дампьер, герцог Шартрский и Батист Ренар.

Но истинными героями являлись те, чьи имена даже не были произнесены: парижские волонтеры и новобранцы из секции Менял, все эти люди, видевшие вражеский огонь впервые в жизни и с первого же раза ставшие образцами верности, патриотизма и мужества.

Бывали у нас победы более великие, чем Жемапп, в физическом плане, если можно так выразиться, но не было у нас побед более великих в моральном отношении.

Жемапп стал дверью, через которую наши солдаты двинулись на завоевание мира; эта победа стала матерью всех побед Республики и Империи.