Последний король французов. Часть первая

XV

Вот так и случилось, что Филипп Эгалите заседал среди судей Людовика XVI и опустил в урну для голосования листок с роковым волеизъявлением, которое даже не он сам написал и, как мы только что видели, в готовой форме вручил ему Камиль Демулен.

Семнадцатого января 1793 года, ночью, Людовик XVI был приговорен к смерти большинством в пять голосов!

Девятнадцатого января Бюзо поднимается на трибуну, просит отсрочить исполнение приговора и добавляет:

— У меня есть глубокое убеждение, что кто-то хочет иметь нового короля на месте прежнего; что существует партия, которая хочет возвести на его трон кого-то другого! Сопоставьте события, происходившие в Англии, с теми, что происходят у нас, и вы увидите, что эта партия добивается смерти Людовика Шестнадцатого лишь для того, чтобы поставить на его место другого короля.

В итоге, как видим, при всей чудовищности сделанной им уступки, герцог Орлеанский так ничего и не добился с ее помощью.

Двадцать первого января 1793 года Людовик XVI был казнен.

Эта казнь повлекла за собой разрыв Франции со всей Европой и даже с Францией.

Вандея, до этого глухо рокотавшая, разразилась восстанием. Англия выслала нашего посла, мы оттолкнули от себя Голландию, Пруссию и Испанию, и Людовик XVIII, посредством декларации, выпущенной в Хамме, принял звание регента и назначил своего брата, графа д'Артуа, королевским наместником.

Дюмурье находился в то время в Париже. Предпринимал ли он серьезные попытки уберечь короля от эшафота или же, напротив, при его далекоидущих замыслах в отношении герцога Шартрского, весь его интерес заключался в том, чтобы позволить ножу гильотины действовать свободно, — это знали лишь он сам, герцог Орлеанский и Господь Бог.

Между тем после 21 января он подал в отставку; однако все слишком хорошо понимали, что в положении, в котором оказалась Республика, шпага победителя при Вальми и Жемаппе ей необходима.

Отставка Дюмурье была отвергнута, и он на ней настаивал; в его собственных глазах, несомненно, эта отставка освобождала его от обещаний, данных им королю Пруссии. Он представил несколько планов компаний, и один из этих планов, заключавшийся в том, чтобы стремительно захватить Голландию, был принят.

Семнадцатого февраля авангард Дюмурье вторгся в Голландию.

Вот какой был план компании.

Французская армия двинется на Берген-оп-Зом, от Берген-оп-Зома направится к Бреде, затем достигнет Мурдейка, переправится через Бисбос, узкий морской залив шириной в два льё, ведущий к Дордрехту, а от Дордрехта, через Роттердам и Гаагу, дойдет до Амстердама.

Как только армия окажется в столице Голландии, Голландия будет захвачена.

Дюмурье взял на себя главное командование экспедицией, изложил ее общий план Балансу и Миранде, двум своим заместителям, приказал им продвинуться как можно ближе к Нимвегену и поручил Тувено взять под наблюдение Маас.

Затем, покинув главные силы своей армии, он спешно собрал восемнадцать тысяч солдат, составив из них четыре дивизии, и вместе с артиллерией отбыл из Антверпена.

В течение двадцати дней генерал Бернерон захватил Клюндерт, а д’Арсон посредством двух великолепных ударов овладел Бредой и Гертрейденбергом; в наши руки попало четыреста артиллерийских орудий, пятьсот тысяч фунтов пороха, значительное количество бомб и ядер, шесть тысяч совершенно новых ружей и тридцать пять транспортных судов в исправном состоянии.

Тем временем герцог Шартрский бомбардировал Венло и Маастрихт; в отношении этого последнего города он имел жесткий приказ главнокомандующего: обходиться с Маастрихтом так, как герцог Саксен-Тешенский обходился с Лиллем, то есть разрушая его с помощью каленых ядер.

После трех дней бомбардирования Маастрихт был охвачен огнем; однако город, который большей частью защищали французские эмигранты под командованием генерала д'Отишана, оказывал сопротивление, и, таким образом, французы давали отпор французам.

Между тем стало известно, что принц Саксен-Кобургский во главе шестидесяти тысяч австрийцев направляется к нашим крепостям на Маасе, чтобы соединиться с пруссаками, собравшимися у Везеля. Их цель состояла в том, чтобы снять предпринятую нами осаду Маастрихта и Венло и, изгнав нашу армию из Голландии, вынудить нас переправиться через Маас, а самим дожидаться на его берегу момента, когда Майнц будет отвоеван у Кюстина.

Первого марта принц Саксен-Кобургский начал этот грандиозный маневр: он напал на Альденхофен и Ахен, гоня перед собой Дампьера и Штенгеля. 3 марта эрцгерцог Карл, со своей стороны, застал врасплох генерала Левенёра, который бомбардировал Маастрихт со стороны Вика, однако успел переправиться через Маас, спасая свою артиллерию и материальную часть. Видя отступление Левенёра, Миранда, который вместе с герцогом Шартрским командовал бомбардированием левого берега реки, тоже отступил, оставив в руках врага свой обоз, и двинулся в сторону Синт-Трёйдена, где присоединился к Балансу, Дампьеру и Миончинскому; затем туда в свой черед прибыли Ламарльер и Шанморен, выбитые из Рурмонда; д'Арвиль и Штенгель проследовали в том же направлении. Наконец, после невероятно трудного отступления, наши войска собрались вместе в Тинене, то есть в том самом месте, откуда они начали поход.

Дюмурье, со своей стороны, был занят в это время осуществлением своего плана вторжения в Голландию.

Он завладел Бредой, Клюндертом и Гертрейденбергом, осадил Виллемстад, установил блокаду Берг-оп-Зома и Стенбергена.

Хёсден, вынужденный сдаться, открыл ему свои ворота. Дюмурье находился в Мурдейке и готовился переправиться через морской залив, когда ему стало известно, что его присутствие необходимо в Бельгийской армии.

И действительно, Баланс только что потерпел поражение при Тинене; это был полный разгром, и обратившиеся в бегство солдаты добрались до Парижа, чего никто еще никогда не видел, даже когда пруссаки взяли Верден.

Одиннадцатого марта Дюмурье прибыл в Антверпен и собрал свои войска.

Он застал армию в состоянии чудовищной дезорганизованности.

Войска, стоявшие лагерем возле Лёвена, при отступлении потеряли все: палатки, пушки и снаряжение; солдаты дезертировали толпами, более десяти тысяч волонтеров уже пересекли границу; никто из генералов не обладал достаточным влиянием не только для того, чтобы перейти в наступление, но и для того, чтобы руководить отступлением.

Дюмурье не скрывал чувств, которые он принес с собой, и ненависть к Конвенту, надежда на восстановление монархии, ропот и презрение, ожидание грядущего мятежа — все это копилось у солдат и генералов; то был словесный бунт, готовивший бунт настоящий.

Дантон и Лакруа, находившиеся в качестве комиссаров при Бельгийской армии, отбыли в Париж; между Дюмурье и Конвентом явно назревало столкновение, и речь шла о том, чтобы ослабить удар.

В то же самое время Камю, Мерлен из Дуэ и Трельяр, комиссары Конвента, которых поток солдат-беглецов увлек с собой в Лилль и которые пытались реорганизовать там армию, поспешили приехать к Дюмурье в Лёвен.

Тотчас же начались обвинения.

Комиссары стали упрекать Дюмурье за его действия, которые они называли контрреволюционными, и среди прочих упомянули возвращение по его приказу серебряной утвари церквам.

И тут Дюмурье воскликнул:

— Вы думаете, господа, что я считаю себя обязанным давать отчет в своих действиях только вам и Франции? Нет, я ценю себя дороже и ставлю себя выше. Я должен давать отчет в своих действиях потомству. Ступайте в собор святой Гудулы, взгляните на растоптанные ногами святые дары, разбросанные там по полу, на разбитые дарохранительницы и разломанные исповедальни, на разорванные в клочья картины… Если Конвент приветствует подобные злодеяния, если они не оскорбляют его, если он не наказывает за них — тем хуже для него и для моей несчастной родины. Знайте, что если понадобится совершить всего лишь одно-единственное преступление для того, чтобы спасти ее, я его не совершу… Такое положение дел бесчестит Францию, и я решил положить этому конец.

Сказанное Дюмурье настолько согласовывалось с мнением, которое комиссары составили себе о нем, что его слова открыли им глаза.

— Генерал, — промолвил Камю, — вас обвиняют в стремлении к роли Цезаря; будь я уверен в этом, я сделался бы Брутом и заколол бы вас кинжалом.

— Мой дорогой Камю, — со смехом ответил ему генерал, — я не Цезарь, а вы не Брут, но угроза умереть от вашей руки обеспечивает мне бессмертие.

Затем, пожав плечами, он покинул депутатов и написал Конвенту письмо, в котором сообщил, что меры, предпринятые французским правительством в Нидерландах, настолько настроили Бельгию против нас, что, дабы не подвергать губительной опасности армию, находящуюся под его командованием, он счел своим долгом отвести ее назад, к границам Франции.

Это письмо было прилюдно зачитано в Конвенте.

Тем временем Дюмурье, как мы уже говорили, собрал войска и примерно на том же самом поле боя, где был разбит Баланс, дал сражение и одержал победу.

Это сражение имело место 16 марта.

Наши войска вновь встретились лицом к лицу с врагом.

Большая битва могла бы поднять моральный дух войск.

Дюмурье рискнул дать битву при Неервиндене и проиграл ее, как он утверждал, из-за ошибки Миранды.

Герцог Шартрский совершал чудеса храбрости в этой битве, в ходе которой под ним была убита лошадь. Он дважды захватывал деревню Неервинден и покидал ее последним, подобно тому как капитан последним покидает тонущее судно.

Генерала Баланса искромсали сабельными ударами.

Дюмурье разрывался на части, но все оказалось бесполезно: для него настал день невзгод. Было необходимо, чтобы роковая судьба победителя при Вальми и Жемаппе свершилась.

Четыре тысячи французов были убиты или ранены, три тысячи взяты в плен, вся материальная часть попала в руки врага.

Дюмурье обвинял Миранду в неповиновении, Миранда обвинял Дюмурье в измене.

Но Дюмурье не изменял; генералы не изменяют с саблей в руке; все сокровища на свете не заживят раны, которую наносит генералу проигранная битва.

Между тем именно в это время в Конвент пришло письмо Дюмурье.

Мы уже сказали, что оно было зачитано там прилюдно.

Как известно, Марат уже давно был врагом Дюмурье; мы видели, что произошло между генералом и журналистом, когда они встретились лицом к лицу в доме Тальма; после того как письмо Дюмурье было оглашено, Марат взял перо и принялся марать бумагу.

Все знают, как умел кусать Марат своими почерневшими и шатающимися зубами.

Согласно Марату, соблаговолившему простить Дюмурье битву при Вальми, поскольку она принесла определенную пользу Франции, сражения при Гранпре и Монсе, равно как и битва при Жемаппе, были лишь пагубными победами, в которых французская кровь пролилась без всякой пользы, служа честолюбию вероломного авантюриста.

Понятно, что для Дюмурье, который двадцать раз рисковал своей жизнью в ходе этих четырех сражений, который спас Францию при Вальми и французскую честь при Жемаппе; для Дюмурье, солдат которого оставили без хлеба в биваках, без корпии на полях сражения и без лекарств в госпиталях, понятно, повторяем, что для Дюмурье такое утверждение было не очень обнадеживающим.

И потому Дюмурье, чувствовавший, что в Париже он будет под угрозой со стороны главарей якобинцев, и только что проигравший битву при Неервиндине, понял, что у него осталась лишь одна возможность спасения — перейти Рубикон, подобно Цезарю, и двинуться на Париж, подобно тому как победитель галлов двинулся на Рим.

Через три дня после битвы при Неервиндене генерал вступил в переговоры с австрийцами и, в обеспечение обязательств, которые он взял по отношению к ним, 31 марта сдал им Бреду и Гертрейденберг.

Впрочем, эти переговоры не были новыми: нечто вроде плана восстановления монархии во Франции было согласовано между Голландией и Дюмурье в начале января, но объявление войны 1 февраля все остановило.

Вести переговоры после объявления войны означало бы измену, виновным в которой Дюмурье был готов стать лишь при последней крайности, но теперь он к последней крайности приблизился вплотную.

Когда до него дошли известия из Парижа, он понял, что его гибель предрешена.