Последний король французов. Часть первая

«Король, ты предан своим министром… Только я могу спасти тебя.

МАРИАНИ».

«То, что я написал, стало кому-то известно, и меня разыскивают. Поторопись увидеться со мной, если ты хочешь избежать великих несчастий в своей семье. Я узнаю, желаешь ли ты принять меня, по трем облаткам для запечатывания писем, которые ты приклеишь изнутри к стеклам окон твоей спальни».

Настоящей нотой Его Светлейшее Высочество герцог Орлеанский заявляет, что он категорически возражает против протокола, датированного 29 сентября сего года и якобы удостоверяющего, что ребенок, получивший имя Шарль Фердинанд Мари Дьёдонне, является законным сыном Ее Королевского Высочества герцогини Беррийской.

Герцог Орлеанский представит в нужное время и в нужном месте свидетелей, которые могут удостоверить происхождение ребенка и личность его матери; он представит все документы, необходимые для того, чтобы сделать очевидным, что герцогиня Беррийская никоим образом не была беременна после трагической смерти своего супруга, и назовет зачинщиков хитроумного замысла, чьим орудием явилась эта крайне безвольная принцесса.

В ожидании наступления момента, благоприятного для разоблачения всей этой интриги, герцог Орлеанский не может воздержаться от того, чтобы не обратить внимание на невероятную сцену, разыгравшуюся, согласно вышеназванному протоколу, в павильоне Марсан.

"Парижская газета", которую все знают как доверенный орган правительства, 20 августа сего года сообщила о скорых родах герцогини Беррийской в следующих выражениях:

"Лица, имеющие несть быть приближенными принцессы, заверяют нас, что роды Ее Королевского Высочества случатся не ранее чем между 20 и 28 сентября".

Но что же произошло в покоях принцессы, когда наступило 28 сентября?

В ночь с 28-го на 29-е, в два часа пополуночи, вся семья спала и свечи были погашены. В половине третьего ночи принцесса подала голос, но тщетно: г-жа де Ватер, ее старшая горничная, спала; г-жа Лемуан, ее сиделка, отсутствовала, а г-н Денё, акушер, не был одет.

И тут сцена изменилась: г-жа Буржуа зажгла свечу, и все лица, пришедшие в спальню герцогини, увидели ребенка, еще не отделенного от лона своей матери.

Но как лежал этот ребенок?

Врач Барон заявляет, что он увидел ребенка, лежащего на матери и еще не отделенного от нее.

Хирург Бугон заявляет, что ребенок лежал на матери и был еще связан с ней пуповиной.

Оба практикующих врача сознают, насколько важно не объяснять подробности того, каким образом ребенок оказался лежащим на матери.

Однако герцогиня де Реджо сделала следующее заявление:

"Меня немедленно поставили в известность о том, что Ее Королевское Высочество ощутила родовые схватки; я тотчас же прибежала к ней и, войдя в спальню, увидела ребенка, лежащего на кровати и еще не отделенного от матери".

Таким образом, ребенок лежал на кровати, герцогиня лежала на кровати, и пуповина уходила под одеяло.

Обратите внимание на то, что увидел г-н Денё, акушер, который в половине третьего ночи был извещен о том, что герцогиня ощутила родовые схватки, тотчас прибежал к ней, даже не потратив времени на то, чтобы одеться полностью, застал ее лежащей в кровати и услышал крики ребенка.

Обратите внимание на то, что сказала г-жа де Гулар, которая в половине третьего ночи была уведомлена о том, что герцогиня ощутила родовые схватки, тотчас прибежала к ней и услышала крики ребенка.

Обратите внимание на то, что заметил г-н Франк, телохранитель графа д'Артуа, стоявший на часах у дверей Ее Королевского Высочества и оказавшийся первым лицом, извещенным о случившемся событии одной из горничных, которая пригласила его войти.

Обратите внимание на то, что увидел г-н Лене, национальный гвардеец, который стоял на часах у ворот павильона Марсан, был приглашен горничной подняться наверх, тотчас поднялся, был допущен в комнату герцогини, где не было никого, кроме г-на Денё и еще одной особы, и, входя туда, заметил, что часы показывают два часа тридцать пять минут.

Обратите внимание на то, что увидел врач Барон, явившийся в два часа тридцать пять минут, и хирург Бугон, явившийся несколько мгновений спустя.

Обратите внимание на то, что увидел маршал Сюше, который по приказу короля проживал в павильоне Флоры и, при первом же сообщении о том, что Ее Королевское Высочество ощутила родовые схватки, поспешно отправился в ее покои, однако явился туда лишь в два часа сорок пять минут и спустя несколько минут был приглашен присутствовать при перерезании пуповины.

Обратите внимание на то, что должен был увидеть маршал де Куаньи, который по приказу короля проживал в Тюильри, был приглашен к принцессе, когда она разрешилась от бремени, поспешно отправился в ее покои, но явился туда через минуту после того, как пуповина была уже перерезана.

Обратите, наконец, внимание на то, что увидели все те лица, какие были допущены в покои принцессы после двух часов тридцати минут пополуночи и вплоть до того момента, когда была перерезана пуповина, что произошло почти сразу после двух часов сорока пяти минут. Но где в таком случае были родственники принцессы во время всей этой сцены, длившейся не менее двадцати минут? Почему в течение столь продолжительного промежутка времени они нарочито оставляли ее в руках посторонних людей — часовых и военных всех рангов? Не является ли это нарочитое поведение самым полным доказательством очевидного и грубого обмана? Разве не очевидно, что, устроив весь этот спектакль, они в половине третьего удалились и, находясь в соседней комнате, дожидались удобного момента для того, чтобы выйти на сцену и сыграть назначенные им роли?

И в самом деле, разве вы видели когда-нибудь, чтобы у находящейся на последних сроках беременности женщины, к какому бы классу общества она ни принадлежала, свечи в комнате были погашены; чтобы приставленные к ней служанки спали, а та, которой было особо поручено заботиться о ней, отсутствовала; чтобы ее акушер не был одет, а ее семья, живущая под одной с ней крышей, более двадцати минут пряталась, не подавая ни малейших признаков жизни?

Его Светлейшее Высочество герцог Орлеанский убежден, что французская нация и все европейские монархи почувствуют опасные последствия этого обмана, столь дерзкого и столь противоречащего принципам наследственной и законной монархии.

Учинено в Париже, 30 сентября 1820 года».