Последний король французов. Часть первая - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Александр Дюма (XIX) #20

XIX

Шестого апреля 1793 года герцог Шартрский прибыл в Моне. Мы видели опасности, которым он подвергался по дороге, но еще большая опасность поджидала его по прибытии.

Принц Саксен-Кобургский предложил ему вступить в службу Империи с тем же чином, какой он имел во французской армии.

Герцог Шартрский отказался.

Что было источником этого отказа, сердце или разум? Об этом шло много споров. По нашему мнению, его источником было и то, и другое.

Мы считаем, что извратило сознание герцога Орлеанского и погубило короля Луи Филиппа глубокое презрение, которое он испытывал к людям. В ту эпоху, о какой мы сейчас ведем речь, он уже научился опасаться людей, но еще не научился презирать их.

Он ответил принцу Саксен-Кобургскому, что ничего не хочет от него, кроме паспорта для Сезара Дюкре, своего адъютанта, и другого паспорта для себя.

Он получил их и, предварительно известив о своем отъезде мать, находившуюся под надзором в замке старого герцога де Пентьевра, отправился в путь под именем Корби, английского путешественника.

Он рассчитывал добраться до Швейцарии, проследовав через Льеж, Ахен и Кёльн.

Тем временем Дюмурье опубликовал в немецких и английских газетах следующее письмо:

«Узнав, что возникли определенные подозрения по поводу моих намерений, основанные на мнимой связи, якобы существующей между мною и Филиппом Орлеанским, французским принцем, известным под именем Эгалите, и желая сохранить уважение, самыми почетными свидетельствами коего меня удостаивают каждодневно, я спешу заявить, что мне неизвестно, существует ли в действительности партия Орлеанов, что у меня не было никакой связи с принцем, который считается главой этой партии или является ее вывеской, что он никогда не пользовался моим уважением и что с того времени, когда он разорвал кровные узы и нарушил все известные законы, преступным образом проголосовав за смертный приговор несчастному Людовику XVI и с жестоким бесстыдством высказав свое мнение о нем, мое презрение к нему сменилось вполне правомерным отвращением, которое вызывает у меня лишь желание увидеть его преданным суду и наказанным по всей строгости законов.

Что же касается его сыновей, то я полагаю, что они наделены добродетелями в той же степени, в какой он сам наделен пороками; они безупречно служили отечеству, находясь в рядах армии, которой я командовал, и никогда не проявляли честолюбия; я питаю большую дружбу к старшему из них, основанную на вполне заслуженном уважении, и уверен в том, что, никоим образом не стремясь взойти на трон Франции, он скорее сбежал бы на край света, чем позволил бы принудить себя к этому. Кроме того, я заявляю, что если бы вследствие преступлений его отца или жестоких действий мятежников и анархистов он оказался бы перед необходимостью выбора между добродетелями, которые он выказывал до настоящего времени, и отдающим подлостью решением воспользоваться чудовищной бедой, которая повергла в скорбь здоровую часть нации и всю Европу, и в этот момент честолюбие ослепило бы его до такой степени, что он возжелал бы корону, то я навечно возненавидел бы его и проникся бы к нему таким же презрением, какое питаю к его отцу».

Возникает вопрос, как после этого письма, опубликованного, как уже было сказано, в английских и немецких газетах, близкие отношения между герцогом Шартрским и Дюмурье продолжали существовать. Неужели есть на свете политические причины, достаточно веские для того, чтобы сын простил подобные оскорбления, нанесенные отцу?

Что касается нас, то мы этого не понимаем.

Правда, мы нисколько не понимаем и ту чуть ли не задушевность, с какой спустя годы баронессу де Фёшер принимали в замке Нёйи.

Но что можно понять, вероятно, еще меньше, так это другое письмо Дюмурье, которое мы намереваемся привести наряду с первым. Оно адресовано Шаретту и было найдено в его бумагах.

Мы воспроизведем его дословно. Из этого письма станет видно, насколько было бы правильно доверяться республиканским заявлениям Дюмурье и до чего он мог бы дойти в своем презрении к герцогу Шартрскому, вызванном его стремлением к трону.[4]

Известен ответ Шаретта.

Он был коротким, но выразительным.

К сожалению, нам кажется, что его почти невозможно процитировать.

Во временном промежутке, разделяющем два этих письма, о первом из которых, признаться честно, герцогу Шартрскому лучше было бы не знать, на наш взгляд, даже скорее, чем о втором, вернемся к принцу и последуем за ним в его странствованиях, ставших одним из самых благородных и самых достойных периодов его жизни.

Об аресте отца и двух своих братьев принц узнал, находясь во Франкфурте. Вне всякого сомнения, если бы они оставались в Париже и им грозил бы немедленный суд, герцог Шартрский не посчитался бы ни с чем, ради того чтобы приехать защищать их; и, скажем прямо, то было бы великолепное зрелище, достойное времен античности: зрелище юного триумфатора, примчавшегося из глубины изгнания защищать от палачей отца и братьев!

Но, зная, что отец и братья отправлены в Марсель, юный принц должен был полагать, напротив, что некая покровительствующая воля позаботилась о них и чья-то дружеская рука вытолкнула их из круга, начертанного смертью.

Как мы видели, он ошибся.

Герцог Шартрский продолжил путь к Базелю, увозя с собой эту новость, тяжким и мучительным бременем давившую ему на сердце.

В Базеле жил г-н де Монжуа, и герцог Шартрский намеревался обрести убежище подле этого испытанного друга, но неожиданно был узнан мадемуазель де Конде и неким капитаном Королевского шведского полка. И тогда граф де Монжуа дал ему совет добраться до Шаффхаузена, где укрылись принцесса Аделаида и г-жа де Жанлис.

В Шаффхаузене принцесса заболела, и, хотя пребывание в этом городе не было вполне безопасным, она оставалась там вместе с братом и гувернанткой вплоть до 6 мая.

Седьмого мая они отправились в Цюрих, но были узнаны почти сразу по прибытии туда и были вынуждены перебраться в Цуг.

Трое беглецов выдавали себя за ирландцев, и удавалось им это тем легче, что все трое говорили на английском языке, как на родном.

Четырнадцатого мая они наняли небольшой отдельно стоящий дом на берегу озера и поселились там. Но их спокойствие было недолгим: уже в конце месяца они были узнаны, и началась их травля, которая на сей раз оказалась настолько жестокой, что принцесса чуть было не лишилась жизни: огромный камень, брошенный в ее окно, разбил стекло и убил бы ее самое, если бы попал в нее. Герцог Шартрский выскочил из дома, держа в руке палку, которой он орудовал достаточно умело, и раскидал человек восемь напавших на него крестьян. И хотя эта вылазка закончилась благополучно, после его возвращения было решено, что для безопасности каждого из них им совершенно необходимо разлучиться. Но куда направиться? Что делать? У какого кантона просить об убежище? Ведь они оказались изгнаны из двух самых терпимых кантонов Швейцарии.

К счастью, г-н де Монжуа вспомнил в этот момент о генерале Монтескью: генерал только что завоевал Савойю, и за эти заслуги Конвент вознаградил его изгнанием.

Генерал Монтескью жил в Бремгартене.

Госпожа де Жанлис написала ему письмо, обрисовав сложившееся положение.

Генерал тотчас же пригласил к себе всю достославную семью, ставшую ссыльной, и помог мадемуазель Аделаиде и г-же де Жанлис найти приют в монастыре святой Клары, который находился в четверти льё от Бремгартена.

Что же касается герцога Шартрского, то генерал посоветовал ему провести эти грозовые дни, путешествуя инкогнито в качестве туриста, с тем чтобы в один прекрасный день в книге его жизни появилась эта красочная страница.

Такого же мнения придерживался и Дюмурье. Будучи изгнанником, этот триумфатор написал другому триумфатору, такому же изгнаннику, как и он сам:

«Дорогой Монтескью! Обнимите от моего имени нашего славного молодого человека. То, что Вы сделали для него, достойно Вас. Пусть он извлечет пользу из своей опалы, набравшись знаний и окрепнув. Нынешнее помутнение разума пройдет, и тогда он обретет себе место. Посоветуйте ему вести подробный дневник своего путешествия. Помимо того, что будет очень занятно увидеть дневник Бурбона, касающийся не охоты, женщин и застолий, а чего-то другого, я порадуюсь, если это сочинение, которое он сможет рано или поздно издать, послужит ему характеристикой — либо когда он вернется, либо для того, чтобы помочь ему вернуться. Принцы должны сочинять скорее одиссеи, чем пасторали».

Последовав этим мудрым советам, герцог Шартрский расстался с сестрой и отправился в Базель. Там его ждал г-н де Монжуа, но только для того, чтобы попрощаться с ним. В Базеле он был вынужден избавиться от всех своих лошадей, за исключением одной. Выручив от этой продажи около шестидесяти луидоров, 20 июня 1793 года принц отправился в путь, в сопровождении одного лишь камердинера.

Это был тот самый Бодуан, который во время бегства из Сент-Амана рисковал собственной жизнью, чтобы спасти жизнь Дюмурье.

Бодуан был болен, но, тем не менее, не хотел разлучаться со своим молодым хозяином; со своей стороны, герцог Шартрский, у которого, как мы сказали выше, осталась только одна лошадь, предоставил ее своему камердинеру, а сам пошел пешком рядом с ним.

Впрочем, это был прекрасный способ осмотреть Швейцарию; он увидел таким образом Невшатель, Муртен, Ури, Унтервальден, Бюрглен, Кюснахт, поместье Габсбург, ставшее колыбелью Австрийской династии, Гриндельвальд и его голубой ледник, Розенлауи, где среди снегов растут альпийские розы, Чёртов мост, где генералу Массена́ предстояло похоронить армию Суворова, Сен-Готард, где русским и французам предстояло сражаться среди облаков и где монахи отказались принять принца, сказав, что они не дают приюта прохожим такого рода, как он, и отправили его под навес, где он разделил ужин и ложе с погонщиками мулов; побывал в Гордоне, где хозяйка гостиницы, взглянув на его одежду, отправила его спать в ригу и где, безмерно счастливый от того, что ему удалось отыскать постель из соломы, он проснулся утром и увидел, что в ожидании платы за это гостеприимство его стережет племянник хозяйки, держа в руке ружье; в Люцерне, где при всей своей бедности он оказался богаче бедного священника, за неимением хотя бы медяка стоявшего в ожидании на берегу озера, и оплатил переправу служителю Божьему.

Как бы ни был бережлив герцог Шартрский и на какие бы лишения он себя ни обрек, продав свою лошадь, пришел день, когда у него остался последний луидор; принц как раз намеревался разменять его, когда получил письмо от г-на де Монтескью, которому он перед этим написал, попросив у него немного денег; генерал был столь же беден, как и наш путешественник, но, за неимением денег, он предложил ему способ их заработать.

Генерал де Монтескью был тесно связан с капитаном Алоисом Йостом де Сен-Жоржем, одним из директоров школы Райхенау, и узнал от него, что одна из преподавательских должностей там осталась вакантной, поскольку человек, которому она была обещана, не приехал, а ждать его дольше не представлялось возможным. Тот, кому эта должность предназначалась, в свой черед происходил из знатной семьи и звался Шабо Латур.

Принц явился туда под этим именем, выдержал необходимые экзамены и был принят в качестве преподавателя географии, с годовым жалованьем в полторы тысячи франков.

Тот, кто пишет эти строки, посетил школу Райхенау тридцать семь лет спустя. За два года до этого бывший преподаватель географии стал королем Франции. Возможно, будет любопытно посмотреть, что писал о нем в то время историк этой странной жизни, полной высоких вершин и глубоких пропастей, подобно Швейцарии, оказавшей ему тогда гостеприимство.

Письмо было адресовано его сыну, наследнику короны. Увы, оно содержало печальное предсказание, осуществить которое взялось время.[5]

Впрочем, надо сказать, что эта остановка в Райхенау была одним из тех воспоминаний, которые любовнее всего лелеял герцог Орлеанский и даже король.

Еще в бытность свою герцогом Орлеанским он заказал картину, изображающую учебный класс в Райхенау: на ней он дает урок географии, стоя в окружении преподавателей и учеников.