Последний король французов. Часть первая

XXXVIII

В период, отделявший создание этого министерства от открытия парламентской сессии, в составе кабинета министров произошли изменения, вызванные определенными разногласиями по поводу председательства в совете: г-н де Ла Бурдонне подал в отставку и был заменен на посту министра внутренних дел г-ном де Монбелем, тогда как министром народного просвещения стал г-н Гернон де Ранвиль.

Палата депутатов открылась 2 марта 1830 года.

Карл X явился в собрание, настроенный на государственный переворот.

В ту минуту, когда он поставил ногу на первую ступень трона, нога эта запуталась в бархатном ковре, покрывавшем ступени, король оступился и едва не упал.

Шляпа его скатилась на пол.

Герцог Орлеанский кинулся вперед, чтобы поднять шляпу, и вручил ее королю.

Я присутствовал на этом заседании, и в эту минуту, повернувшись к сидевшему рядом со мной г-ну де Б***, сказал ему:

— Не пройдет и года, дорогой мой, как то же самое случится с короной; но, вместо того чтобы вручить ее Карлу Десятому, герцог Орлеанский оставит ее себе.

Вспомним знаменитый адрес Двухсот двадцати одного, в котором был такой пункт:

Это было объявление войны, произведенное по всем правилам.

— Я не потерплю, чтобы мою корону окунали в грязь! — вскричал Карл X, читая этот адрес.

И Палата была распущена.

Речь, стало быть, шла о возможности применить пресловутую статью 14, которую Людовик XVIII просунул в Хартию как своего рода кинжал милосердия, но которой он ни разу не пожелал воспользоваться.

Именно на эту статью 14 возлагали все свои надежды король и г-н де Полиньяк.

И потому, когда г-на де Перонне призвали в министерство, г-н де Полиньяк сказал ему:

— Подумайте над тем, что мы намерены применить четырнадцатую статью.

— Это и мое мнение тоже, — промолвил г-н де Перонне.

Все шло прекрасно, поскольку все пребывали в таком дивном согласии.

И в самом деле, внешне все обстояло как нельзя лучше: Карл X только что совершил поездку в Эльзас, и, за исключением того обстоятельства, что, дабы сменить лошадей, король остановился в Варение, в том самом месте, где столь роковым образом была прервана поездка Людовика XVI, все прошло безукоризненно.

Правда, в Нанси, в тот момент, когда королевское семейство появилось на балконе префектуры, чтобы поприветствовать народ, несколько раз слышался свист; но, как это делает автор пьесы в день ее первой постановки на сцене, король не принял этот свист на свой счет.

Дофин, не настолько слепой, с яростью захлопнул окно и весь в слезах вернулся в свои покои.

Тем не менее внутреннее положение не беспокоило короля, полагавшего, что он действует в соответствии с волей большинства населения Франции и ему прекословят лишь несколько крикливых, но бессильных смутьянов; все шло превосходно и во внешних делах.

Готовилось грандиозное изменение, которое должно было вернуть Карлу X всю популярность, утраченную Людовиком XVIII в связи с подписанием договора от 2 сентября.

Мы намеревались вернуть себе наши пограничные области по Рейну.

У Карла X, при всех его ошибках, хватило ума понять, что нашим истинным врагом была Англия, а нашим естественным союзником — Россия.

И потому министерские кабинеты Тюильри и Санкт-Петербурга незадолго до этого подписали договор о союзе, направленный преимущественно против Англии.

Мы позволяли России водвориться в Константинополе, а Россия возвращала нам наши Рейнские провинции.

Оставалось вознаградить Пруссию и Голландию.

Ничего не было проще.

Ганновер, отнятый у Англии, делили на две части: одной из этих частей удовлетворяли Пруссию, другой — Голландию.

Кроме того, в пользу прусских провинций Силезии откусывали кусок Саксонии, которую, в свой черед, вознаграждали за счет Польши.

Что же касается Австрии, то она хранила молчание благодаря не входившему в ее владения куску Далмации, который бросили ей, словно лепешку Церберу, чтобы она не кусалась и даже не лаяла.

С другой стороны, Карл X подготавливал Алжирскую экспедицию.

Человек, уничтоживший Варварийское государство, этот вечный ужас Средиземноморья, то есть совершивший подвиг, который не удался Карлу V, и вернувший Франции ее Рейнские провинции, то есть отвоевавший путем переговоров то, что Наполеон потерял в ходе военных действий, стал бы одновременно великим воином и великим политиком.

Вот такая слава была обеспечена Карлу X, и 1830 году предстояло увидеть свершение двух этих великих деяний.

Англия решила предпринять попытку помешать нам; хотите знать, что в царствование Бурбонов старшей ветви мы ответили Англии?

С тем надменным видом, какой присущ исключительно английским дипломатам, лорд Стюарт потребовал у нас объяснений.

— Если вы хотите получить дипломатический ответ, — ответил ему г-н д'Оссе, — то господин председатель совета вам его даст; если же вы хотите услышать мой ответ, то есть ответ военно-морского министра, то он будет кратким и определенным: я скажу вам, что нам на вас наплевать!

Лорд Стюарт передал эти слова своему правительству, которое посчитало этот довод основательным, ибо оно позволило нам действовать.

В разгар всех этих беспокойств произошло достаточно серьезное событие, привлекшее к герцогу Орлеанскому все взгляды.

Король и королева Неаполя покинули свое королевство и нанесли визит своей сестре и своему зятю, герцогине и герцогу Орлеанским.

Королем Неаполя был подлый Франциск I: избранный либералами в 1820 году их представителем, он предал либералов; назначенный опекуном революции, он задушил революцию. Хотя коронованные путешественники были бы превосходно приняты при дворе короля Карла X, префект департамента Сена и муниципалитет Парижа не решились устроить праздник в их честь, настолько велико было отвращение к ним.

Опираясь на собственную популярность, продолжавшую неуклонно возрастать, и выставляя оправданием родственные узы, герцог Орлеанский осмелился сделать то, на что не решился префект департамента Сена.

Мы оставляем в стороне вопросы этикета, которые покрыли шипами короткую дорогу, отделяющую Тюильри от Пале-Рояля. Король нарушил все правила этикета, согласившись прийти на бал к принцу крови. Конечно, существовал прецедент подобного нарушения: лет за сто до этого Людовик XV провел три дня в доме принца де Конде, но это было за городом.

Правда, идя к герцогу Орлеанскому, Карл X отчасти шел и к герцогине, а герцогиня была дочерью короля и настоящих Бурбонов, как выражалась герцогиня Ангулемская; кроме того, герцог Орлеанский уговаривал его столь почтительно, а король Неаполя просил с такой настойчивостью, что Карл X дал обещание прийти на бал к своему кузену, но при условии, что отряд королевских телохранителей разместится в Пале-Рояле за час до его прихода.

Все эти вопросы этикета были совершенно ничтожными в сравнении с главным вопросом, который обсуждался в то время между народом и королевской властью.

Тридцать первого мая, в девять часов вечера, герцог Орлеанский вместе со своей семьей встречал короля Карла X у дверей парадного вестибюля.

Войдя в дворцовые покои, они образовали пары: король подал руку герцогине Орлеанской, дофин — принцессе Аделаиде, герцог Орлеанский — дофине, герцог Шартрский — герцогине Беррийской — и увидели, что навстречу им идут король и королева Неаполя.

Празднество тотчас же началось.

Описывая это празднество, г-н де Сальванди пересказывает весь свой разговор с Луи Филиппом, начавшийся с остроты, которая обеспечила автору «Алонсо» его политическую карьеру:

— Монсеньор, это настоящий неаполитанский праздник: мы танцуем на вулкане.

И в самом деле, вулкан, уже давно грохотавший, не замедлил исторгнуть первые языки пламени.

Они вышли из Пале-Рояля, кратера, который все считали потухшим и который в действительности лишь дремал.

В тот день сад Пале-Рояля оставался открытым позднее обычного часа: герцог Орлеанский пожелал, чтобы народ тоже получил свою долю празднества, однако народу уже стало надоедать видеть лишь снизу внутренние покои дворца и празднества вельмож. Внезапно в саду послышался сильный гул, и яркое пламя заставило потускнеть свет тысяч свечей, освещавших бал: чьи-то неведомые руки поместили лампионы, наполненные жиром, под кучу стульев, стулья загорелись, и вулкан изверг пламя.

На какую-то минуту в гостиных Пале-Рояля воцарились суматоха и страх; в течение нескольких секунд король Карл X полагал, что он попал в какую-то западню, и уже готов был крикнуть, как это делают короли на сцене Французского театра: «Эй, гвардейцы, ко мне!» Но через мгновение все объяснилось, и толпу заставили покинуть сад. Празднество продолжалось без перерыва до утра, ничем более не омрачаясь, и в ту ночь монархия отделалась всего лишь шалостью.

То было слово, которым публике назвали ночное происшествие.

Вскоре сто пушечных выстрелов загремели в честь великой новости: они возвестили Парижу, Франции и Европе о взятии Алжира.

Как только эта великая новость пришла, барон д’Оссе бросился к королю.

Выслушав доклад своего военно-морского министра, король кинулся к нему, раскрыв объятия. Господин д'Оссе хотел поцеловать ему руку, но Карл X привлек его к своей груди.

— Нет, сударь, нет, — произнес он с присущей ему особой учтивостью, — нет, сегодня все обнимаются!

И король и министр обнялись.

Эта новая милость фортуны в еще большей степени, если только такое было возможно, увеличила доверие короля к г-ну де Полиньяку, ибо вскоре станет видно, в связи с подписанием ордонансов, что никто из министров не разделял мнение о безопасном состоянии общества.

Однако прозорливые умы, те, что видят сквозь туман людского брожения, встревожились.

Господин де Виллель, который, возможно, видел лучше других, поскольку он наблюдал издали, приехал в Париж и открыто высказал королю свои опасения, хотя это и не возымело никаких последствий.

Господин Бёньо воскликнул, словно охваченный страхом лоцман:

— Берегитесь! Монархия вот-вот опрокинется и пойдет ко дну, словно корабль, несущийся под всеми парусами во время урагана!

Господин де Меттерних сказал г-ну де Рейневалю, нашему послу в Вене:

— Я тревожился бы куда меньше, если бы князь де Полиньяк тревожился больше.

И в самом деле, чего бояться, если г-н Дюпен, один из вождей оппозиции, заявляет во время обсуждения достопамятного адреса:

— Фундаментальной основой этого адреса служит глубочайшее уважение к особе короля; он в высочайшей степени выражает почтение к древнему роду Бурбонов; он рисует легитимность не только как установленную законом истину, но и как общественную необходимость, которая для всех здравомыслящих людей является сегодня итогом опыта и убежденности.

Чего бояться, если общество «Помогай себе, и Бог тебе поможет», собравшееся на банкете в ресторане «Бургундский виносбор», решает, что король является главной властью в государстве, и провозглашает тост за здоровье Карла X?

Чего бояться, если во время банкета, устроенного шестью сотнями выборщиков и украшенного двумястами двадцатью одной символической короной, г-н Одилон Барро смешивает в одном тосте короля и закон?

О государственные деятели, могильщики монархий! Когда, наконец, вас оценят по вашему истинному достоинству! Когда, наконец, вас назовут вашими настоящими именами!

Двадцать четвертого июля министры держали совет.

— Все мы были единодушны в отношении необходимости ордонансов и права их издать, — заявил г-н де Полиньяк. — Один лишь господин де Ранвиль пожелал, чтобы их исполнение отложили на несколько недель; так что это был лишь вопрос времени.

Именно на этом заседании 24 июля было принято решение о подписании ордонансов.

Однако накануне своего отъезда г-н де Бурмон настоятельно советовал г-ну де Полиньяку дождаться его возвращения.

Господин д'Оссе напомнил князю этот разумный совет.

— Полноте! — ответил князь. — Мы не нуждаемся в нем. Разве я не являюсь временно исполняющим обязанности военного министра?

— Тем не менее на какое количество солдат вы можете рассчитывать в случае противодействия? — спросил г-н д’Оссе. — Имеете вы их хотя бы тысяч двадцать восемь или тридцать?

— Дело обстоит намного лучше, — ответил князь. — У меня их сорок две тысячи. Взгляните сами.

И он с одного края стола на другой перебросил военно-морскому министру свернутую в трубку бумагу.

Господин д'Оссе внимательно изучил бумагу, покрутил ее и так и сяк, а затем, с удивленным видом взглянув на князя, произнес:

— Да, но я вижу здесь лишь тринадцать тысяч человек, а тринадцать тысяч на бумаге это от силы семь или восемь тысяч наличного состава; ну а где остальные двадцать девять тысяч?

— Вокруг Парижа.

И военно-морскому министру пришлось удовольствоваться этим заверением.

Подписание ордонансов произошло 25 июля.

Какой-то ловкий финансист заплатил пятьдесят тысяч франков за сведения о подготовке ордонансов и играл на понижение.

Господин Ротшильд, игравший, напротив, на повышение, в ночь с 25-го на 26-е получил от г-на де Талейрана короткую записку:

Впрочем, этот смертный приговор монархии был вынесен не без торжественности.

Министры выстроились вокруг стола, которому три месяца спустя предстояло сделаться помостом их эшафота.

Слева от короля находился дофин, справа — князь де Полиньяк.

Вначале дофин высказался против ордонансов, но по первому же слову отца его убежденность склонилась перед волей короля.

Король опросил одного за другим всех министров.

Когда настал черед г-на д’Оссе отвечать, военно-морской министр склонился в поклоне.

— Государь, — сказал он, — мое мнение сегодня то же, каким оно было вчера. Я полагаю, что разумнее будет повременить.

— Так вы отказываетесь подписывать? — спросил король.

— Государь, будет ли мне позволено задать вопрос королю?

— Задавайте, сударь.

— Ваше величество будет настаивать на своем в случае, если министры подадут в отставку?

— Да, сударь, — ответил Карл X, — я готов на это.

Господин д’Оссе взял перо и поставил свою подпись.

После чего стал с деланной озабоченностью оглядываться вокруг.

— Чего вы ищете? — спросил его Карл X.

— Государь, — ответил г-н д’Оссе, — я смотрю, нет ли здесь случайно какого-нибудь портрета Страффорда.

И он вышел.

Утром 26 июля ордонансы были опубликованы.

Я располагал паспортом для поездки в Алжир, куда мне предстояло отправиться вечером того же дня.

Меня разбудил Ашиль Конт. Он вошел в мою спальню, держа в руке газету.

— Читайте, — сказал он мне.

— Ах, черт! — прочитав, воскликнул я. — Друг мой, я уже никуда не еду.

— И почему же?

— Потому что то, что скоро произойдет в Париже, будет куда любопытнее того, что происходит в Алжире.