Последний король французов. Часть первая

I

Луи Филипп Орлеанский родился в Пале-Рояле 6 октября 1773 года и при рождении получил титул герцога де Валуа.

Его отцом был Луи Филипп Жозеф, позднее принявший имя Филипп Эгалите, а в то время носивший титул герцога Шартрского.

Его матерью была Луиза Мария Аделаида де Бурбон, дочь герцога де Пентьевра, последнего представителя узаконенного потомства Людовика XIV и г-жи де Монтеспан, сына графа Тулузского.

Стало быть, Луи Филипп ведет свое происхождение от Месье, брата короля Людовика XIV, по отцу: это законная линия.

И от самого Людовика XIV, по матери: это узаконенная линия.

Его дедом был Луи Филипп, герцог Орлеанский, Валуа, Немурский, Шартрский и Монпансье.

Его бабкой была Луиза Анриетта де Бурбон-Конти.

Двое последних вступили в брак в 1743 году. В течение двух первых лет этого брачного союза Луи Филипп Орлеанский был самым счастливым мужем и самым влюбленным любовником на свете; все знали о невероятной страсти, которую молодожены питали друг к другу.

Об этой страсти рассказывали совершенно удивительные истории. Не имея сил дождаться ночи, они пускали в ход все что угодно — кровати, диваны, кресла, травянистые лужайки, кареты, дома своих друзей и гостиные Версаля; каждый день какая-нибудь новая выходка молодых супругов отмечалась в скандальной хронике Бычьего глаза, хотя было странно считать скандальными ласки, которые расточали друг другу муж и жена.

Кому из двоих все это наскучило раньше, сказать трудно; но вот на что все вскоре обратили внимание, так это на то, что подобное супружеское бесстыдство сменилось со стороны принцессы бесстыдством куда более скандальным: почти отвергнутая мужем вследствие распутства настолько откровенного, что даже самый снисходительный супруг не мог бы закрывать на него глаза, герцогиня Орлеанская, похвалявшаяся тем, что ей присуще неутолимое любострастие Мессалины, прошла во время своих любовных приключений все ступени общественной лестницы и порой, еще более увеличивая свое сходство с прелюбодейственной женой Клавдия, спускалась из дворцовых гостиных в сад Пале-Рояля и, даже не давая себе труда позаимствовать у античной блудницы ее ложное имя Лициска и ее белокурый парик, склоняла первых встречных к тем сладострастным утехам, какие царственная волчица, по словам Ювенала, выпрашивала у римских носильщиков, пока ее супруг пребывал во сне.

Вот на это общеизвестное распутство принцессы и ссылался Филипп Эгалите в тот день, когда на одном из заседаний Коммуны он заявил, что его настоящим отцом был не принц крови, а простой конюх; однако это ложное отцовство не смогло уберечь его от эшафота.

В 1748 году, то есть через пять лет после своей женитьбы, герцог Орлеанский полностью разошелся со своей женой, отобрал у нее сына, которому он имел мужество сделать прививку от оспы, став едва ли не первым человеком во Франции, решившимся на такой шаг, и вступил в связь с г-жой де Вильмомбль, от которой у него было трое побочных детей: г-жа де Броссар, аббат де Сен-Фар и аббат де Сен-Альбен.

В 1759 году герцогиня Орлеанская умерла.

По прошествии пяти лет после этой смерти герцог Орлеанский стал добиваться расположения маркизы де Монтессон, урожденной Шарлотты Жанны Беро де Ла Э де Риу. В то время г-н де Монтессон, ее муж, был еще жив, и, хотя и будучи моложе его почти на тридцать лет, она осталась верна ему до самой его смерти, произошедшей в 1769 году. И лишь тогда герцог Орлеанский объяснился в любви, но, как утверждали в то время, безуспешно. Однако в конце 1772 года пошли разговоры о бракосочетании г-жи де Монтессон и принца. Наконец 24 апреля 1773 года герцог Орлеанский попрощался с многочисленным двором, который он держал в Виллер-Котре, и сказал самым близким своим друзьям:

— Покамест я оставляю вас, господа; я вернусь поздно и вернусь не один, а в сопровождении человека, который будет предан моим интересам и моей особе в той же степени, что и вы.

Все во дворце целый день пребывали в ожидании, а в шесть часов вечера увидели, что герцог входит в гостиную, держа под руку г-жу де Монтессон, с которой он в тот день обвенчался. Удостоверившись в том, что король одобрил этот союз, архиепископ Парижский освободил будущих супругов от всех трех обязательных объявлений о предстоящем браке, и кюре церкви святого Евстафия провел венчание в домашней часовне особняка на улице Шоссе-д'Антен.

Госпожа де Монтессон была в ту пору очаровательной женщиной лет тридцати пяти или тридцати шести, выглядевшей не старше тридцати. Она была поэтессой и музыкантшей, превосходно играла на сцене и вплоть до самой смерти, случившейся в 1806 году, сохраняла в своем салоне на Шоссе-д’Антен лучшие традиции эпохи Людовика XIV и Людовика XV.

Наполеон питал к ней огромное уважение за ее аристократические манеры и назначил ей пенсион в тридцать тысяч франков.

Она пережила на двадцать один год принца, своего мужа, который умер 18 ноября 1785 года и по которому Людовик XVI, более щепетильный, чем его дед Людовик XV, запретил ей носить траур.

В то время, когда его отец женился на г-же де Монтессон, герцог Шартрский был молодым человеком лет двадцати пяти или двадцати шести, который уже лет десять появлялся в свете и распутство которого успело наделать шуму. Его первой любовницей была женщина по имени Дешан, и он, не удовольствовавшись этой любовной страстью, скатился по крутому склону еще намного ниже. Всегдашним спутником герцога Шартрского в его любовных похождениях был принц де Ламбаль, сын герцога де Пентьевра; но его здоровье, куда менее крепкое, чем здоровье герцога Шартрского, не могло выдержать такой жизни, наполненной низменным сладострастием, и было окончательно погублено в одном из злачных мест. И тогда все стали обвинять герцога Шартрского не только в разврате, но и в корыстном расчете; по словам его врагов, он совратил, обесчестил и отравил принца де Ламбаля, чтобы все колоссальное богатство семьи Пентьевр досталось одной лишь мадемуазель де Пентьевр, на которой он намеревался жениться, и чтобы унаследовать в будущем должность великого адмирала, которой владел герцог де Пентьевр. Двадцать один год спустя, когда в свою очередь была убита несчастная принцесса де Ламбаль, подобные обвинения в его адрес возобновились, сделавшись еще более жестокими, особенно после того как убийцы сочли своим долгом предъявить ему в знак уважения ее отрезанную голову. Однако мы, взяв за правило истолковывать подобные обвинения, лишь основываясь на доказательствах, поспешим выступить здесь против двух этих оскорблений, которые может упомянуть памфлетист, но обязан оспорить историк.

Впрочем, этому несчастному принцу, поплатившемуся за свои прегрешения так, как другие расплачиваются за преступления, предъявляют, помимо ложных обвинений, и немало достоверных.

С герцогом Шартрским произошло в начале царствования Людовика XVI то же, что произошло с его прадедом в конце царствования Людовика XIV: оба они выступали против нравов, присущих этим королям. Людовик XIV сделался набожным к концу жизни, а Людовик XVI отличался строгостью поведения с самого начала. У регента был дворец Пале-Рояль, который он прославил своими оргиями; у герцога Шартрского был загородный дом Монсо, которому он придал известность своими кутежами; впрочем, ему следует поставить в заслугу хотя бы искренность, ибо он никогда не прикрывал маской лицемерия лицо развратника. Однажды он побился об заклад, что голым, верхом на лошади, вернется из Версаля в Пале-Рояль, и честно выиграл пари.

Англомания, начавшая быстро распространяться во Франции, была целиком и полностью делом рук герцога Шартрского; он открыто встал во главе той части общества, которая заимствовала у Англии все — нравы, наряды, жокеев и лошадей. Он содействовал проведению первых скачек; Мария Антуанетта присутствовала на них, однако Людовик XVI воспротивился этим скачкам, а главное, разорительным пари, которые сопровождали их. В итоге по приказу короля скачки были прекращены.

Во время этих гонений герцог Шартрский утешался тем, что дважды в год ездил в Лондон, покупал там поместья и вступал в члены нескольких клубов.

Кстати сказать, герцог Шартрский был красив, прекрасно сложен, любил рискованные затеи и никогда не отступал перед опасностью, способной принести славу или же наделать шуму. В 1778 году, путешествуя по Нижней Бретани, он спустился в шахту на глубину в пятьсот футов, а спустя несколько лет, когда были изобретены воздушные шары и всех охватила страсть к воздухоплаванию, он пожелал путешествовать этим новым способом и поднялся в небо на высоту в сто пятьдесят туазов.

Он любил искусства и механику: искусства — как любитель, механику — как механик. Он заказал для себя объемные модели всех мануфактур Лиона и мечтал о строительстве разного рода зданий. Один из его проектов заключался в том, чтобы снести все дома на острове Сите и построить на их месте новые по единому плану; к несчастью, этому помешал другой проект, принесший ему куда меньше популярности: речь идет о его спекуляции с торговыми лавками в саду Пале-Рояля.

И вот в то самое время, когда герцог Орлеанский, все еще находившийся в хороших отношениях с дофиной, которую он забавлял и своим остроумием, и своей эксцентричностью, как стали говорить позднее, начал мало-помалу ссориться с дофином, «Королевский альманах» отметил датированное 6 октября 1773 года рождение Луи Филиппа Орлеанского, герцога де Валуа.

Позднее мы увидим, какую пользу пытались извлечь из этого титула в то время, когда Луи Филипп взошел на трон.

Ни одну из тех формальностей, какие обычно исполняли при рождении детей у принцев крови, то ли случайно, то ли преднамеренно не исполнили в связи с этим рождением, которое, тем не менее, должно было целиком и полностью отвечать желаниям герцога Шартрского, ибо его жена за все четыре года их брака родила лишь дочь, умершую сразу после рождения.

Герцога де Валуа крестили всего-навсего малым крещением; церемония была проведена в Пале-Рояле домашним капелланом в присутствии приходского священника и двух слуг. Только двенадцать лет спустя ребенка крестили полным чином, и его восприемниками стали Людовик XVI и Мария Антуанетта; именно тогда юный герцог де Валуа сменил свой первоначальный титул на титул герцога Шартрского, поскольку его дед умер и отец стал герцогом Орлеанским.

Пятьдесят два года спустя женщине по имени Мария Стелла Петронилла предстояло приехать во Францию и оспорить у герцога Орлеанского это рождение, которое вследствие родительского небрежения забыли обставить всеми обычными формальностями.

Приведем здесь россказни, посредством которых Мария Стелла могла обосновывать свои требования.

Как мы уже сказали, жена герцога Шартрского за все четыре года их брака родила лишь дочь, умершую сразу после рождения; так вот, поскольку большая часть достояния герцога Шартрского являлась удельными имениями и в случае пресечения мужской линии его рода должна была вернуться государству, герцог Шартрский, по мнению Марии Стеллы, разумеется, решил любой ценой заиметь сына.

И вот, намереваясь воспользоваться любыми обстоятельствами, какие сможет предложить им для достижения этой цели случай, в начале 1772 года герцог Шартрский и его жена под именами графа и графини де Жуанвиль отбыли в Италию.

После двух или трех месяцев путешествия, отыскав в Апеннинских горах местечко, которое показалось им подходящим, достославные туристы остановились — это говорит Мария Стелла, а не мы — в небольшом городке Модильяна; и там у графини де Жуанвиль проявились первые признаки новой беременности.

Повадки герцога Шартрского, постоянно предававшегося ночным приключениям в Париже и Лондоне, приучили его легко сближаться с простонародьем; так что в Модильяне он свел знакомство с тюремным надзирателем по имени Кьяппини, жена которого, по воле случая, оказалась на том же сроке беременности, что и принцесса; и тогда между тюремщиком и принцем было заключено соглашение о том, что если тюремщица родит сына, а принцесса — дочь, то они обменяются детьми, при условии, разумеется, что тюремщик получит за это вознаграждение, поскольку во всех странах на свете девочки ценятся меньше, чем мальчики. Через семь месяцев после того, как это соглашение было заключено, все произошло именно так, как ожидалось: принцесса родила дочь, тюремщица родила сына и, благодаря значительной сумме, которую немедленно вручили тюремщику, была произведена подмена детей. В итоге, по-прежнему по словам Марии Стеллы, мальчика, родившегося в Модильяне 17 апреля 1773 года, перевезли в Париж и утаивали вплоть до 6 октября — того дня, когда были разыграны притворные роды принцессы.

С этим и связано малое крещение новорожденного и отсутствие свидетелей во время данной церемонии.

Что же касается Марии Стеллы Петрониллы, то она осталась в Италии, где ее растили как дочь тюремщика Кьяппини, который благодаря денежной помощи, ежегодно поступавшей из Франции, и той сумме, какую он получил от графа де Жуанвиля при обмене детей, дал ей блестящее воспитание.

Позднее мы увидим, как в 1823 году Мария Стелла появилась в Париже, и изложим тогда все подробности этой выдумки о подмене детей, рассказ о которой прерываем теперь для того, чтобы проследить за юным герцогом де Валуа в первые годы его жизни.

Его гувернанткой была г-жа де Рошамбо, а младшей гувернанткой — г-жа Деруа. Когда он достиг пятилетнего возраста, ему по рекомендации г-на де Бюффона дали в воспитатели г-на де Боннара, пользовавшегося среди эротических поэтов того времени определенной известностью как сочинитель мадригалов и катренов.

В ту эпоху все были поэтами, даже Тюрго, которому вскоре предстояло стать министром; правда, звание поэта ни к чему не обязывало; люди были поэтами in partibus,[1] как в наши дни и на наших глазах г-н де Фрессину был епископом Гермопольским; они получали доходы, но не исполняли никаких обязанностей.

К несчастью для г-на де Боннара в доме герцога Шартрского действовало влияние, уравновешивающее его влияние: то было влияние Фелисите Стефани Дюкре де Сент-Обен, графини де Жанлис.

Графиня де Жанлис, состоявшая в браке с графом Брюларом де Жанлисом, который позднее стал маркизом де Силлери, была племянницей г-жи де Монтессон; благодаря влиянию своей тетки, которая, как мы рассказывали, стала супругой деда юного принца, она получила должность придворной дамы герцогини Шартрской, и в 1788 году ей было поручено воспитание принцессы Аделаиды; как только она заняла это место, к ее обязанностям присоединилась еще одна, которую герцогиня никак не ожидала; так что в доме герцога Шартрского г-жа де Жанлис почти открыто пребывала в двойном качестве: как учительница дочери и как любовница отца.

Позднее, из письма герцогини Орлеанской, мы увидим, сколько страданий приносила ей эта связь.

Госпожа де Жанлис весьма не любила г-на де Боннара, и причиной тому, несомненно, было поэтическое соперничество. И, хотя через год после назначения шевалье на должность герцог Шартрский сказал г-ну де Бюффону: «Я рад увидеться с вами снова, сударь, чтобы поблагодарить вас за выбор, к которому вы нас подтолкнули; все кругом хвалят нас за него», спустя три года г-н де Боннар лишился ее, поскольку, как говорит в своих «Мемуарах» г-жа де Жанлис, все сознавали, что ему присущи ошибочные методы преподавания и не принятые в приличном обществе манеры.

Так что юный герцог де Валуа оказался без наставника.

И тогда в голову герцогу Шартрскому пришла странная мысль сделать наставником своего сына г-жу де Жанлис.

Чтобы с наибольшим удобством исполнять обе должности, которые она занимала в доме герцога Шартрского, г-жа де Жанлис жила в монастыре Бельшасс. По ее собственным планам ей построили в монастырском саду очаровательный павильон, который сообщался с монастырем посредством зеленой галереи.

Как-то раз герцог Шартрский явился, как обычно, между восемью и девятью часами вечера, в Бельшасс. Мы выделили в этой фразе два слова, поскольку позаимствовали их как занятный штришок у самой г-жи де Жанлис. Госпожа де Жанлис была одна; герцог Шартрский завел разговор о воспитателе для своего сына и попросил г-жу де Жанлис помочь ему с выбором.

Госпожа де Жанлис тотчас же назвала г-на де Шомберга.

— Нет, — ответил герцог Шартрский, — он сделает моих детей педантами.

— Тогда, — сказала г-жа де Жанлис, — возьмите шевалье де Дюрфора.

— Его тем более нельзя, он сделает их спесивыми и напыщенными.

— Возьмите господина де Тьяра.

— Он чересчур легкомысленен и никоим образом не будет заниматься их воспитанием.

— Ну тогда, — рассмеявшись, сказала г-жа де Жанлис, — возьмите меня.

— А почему нет? — ответил герцог Шартрский.

Госпожа де Жанлис утверждает в своих «Мемуарах», что хотела всего лишь пошутить, и настаивает, что никакие предыдущие разговоры не могли породить у нее мысли о том, что принц предназначил ее для занятия этой должности.

Читатель вправе поверить во все что угодно, однако мы нисколько не ручаемся за правдивость г-жи де Жанлис.

Во всяком случае, восклицание «А почему нет?» герцога Шартрского не ушло в пустоту.

Так что она никоим образом не стала возражать герцогу Шартрскому и, напротив, призналась ему, что он зародил в ней горячее желание, чтобы это предложение, каким бы странным оно ни могло показаться, не было шуткой.

— Ну что ж, вопрос решен, — заявил герцог Шартрский, — и вы будете их воспитателем.

И в самом деле, в это время у герцога Шартрского родились еще два сына, получившие титулы герцога де Монпансье и графа де Божоле.

Герцог де Монпансье родился 3 июля 1775 года.

Граф де Божоле — 7 октября 1779 года.

Речь теперь шла лишь о том, чтобы получить согласие короля. Никто толком не знал, как он воспримет возможность подобного нарушения законов этикета; король не слишком любил герцога Шартрского и не так уж уважал г-жу де Жанлис.

Так что, когда герцог Шартрский, явившись с визитом к королю, стал объяснять ему, какого рода разрешение он у него испрашивает, Людовик XVI промолвил:

— Воспитатель или воспитательница — назначайте, кого вам угодно.

А затем, повернувшись спиной к герцогу Шартрскому, он произнес достаточно громко, чтобы быть услышанным:

— К счастью, у графа д’Артуа есть дети!

С этого времени воспитание детей герцога Орлеанского, как девочек, так и мальчиков, было полностью доверено г-же де Жанлис.

Девочки жили вместе с ней в Бельшассе; туда же ей привезли и мальчиков.