Последний король французов. Часть первая

V

Страшные предзнаменования множились, предвещая на этот раз не смерть короля, а конец монархии; на протяжении целого года разговоры шли лишь о бедствиях.

Тринадцатого июля 1788 года чудовищный град опустошил Францию; вся область, прилегающая к Шартру, самая богатая во Франции, была разорена; сорок три прихода в Иль-де-Франсе лишились своих урожаев; из финансово-податного округа Клермон-ан-Бовези писали, что в его пятидесяти четырех приходах мало того что нечем кормиться, но и нечем засевать в следующем году поля.

Между тем приближалась зима вместе со страшным союзником голода, холодом, да еще каким холодом — семнадцатиградусным морозом! Порт замерз в Марселе, море замерзло в Кале: по льдам Ла-Манша можно было удаляться на два льё от берега, словно по льдам Арктического океана; Луара вышла из берегов, Рона затопила свою долину, в прибрежных водах у Нанта погибла рыба, а в Лилле находили стариков и детей, замерзших в своих постелях; в Париже иссякли почти все водоразборные фонтаны, в провинции вода в колодцах превратилась в ледяные глыбы, водяные мельницы остановились и замерли, как если бы, не имея более чего молоть, им было бесполезно продолжать свое движение.

Некоторые крестьяне пытались есть отруби, другие — вареную траву.

В эту страшную зиму герцог Орлеанский вел себя превосходно — по расчету, говорят историки; но какое до этого дело нам, ведь мы судим по поступкам, а не по замыслам; герцог Орлеанский, повторяем, вел себя превосходно, ибо он приказал раздавать народу хлеб и мясо в нескольких кварталах столицы и разжигать огромные костры в своем дворе; его управляющий дал кюре прихода святого Евстафия, аббату Пупару, письменное указание каждое утро раздавать беднякам тысячу фунтов хлеба — не от имени герцога, но за его счет; по его приказу два каретных сарая, прилегавшие к Бурбонскому дворцу, были переделаны в кухни, где ежедневно жарили на вертелах огромные туши быков и с утра до вечера раздавали жареное мясо голодным прохожим.

Возможно, все это делалось по расчету, пусть так, но расчет этот был благим по своим итогам, ибо он спас жизнь тысячам людей.

Именно в течение этой страшной зимы людские умы перевозбудились; в общественных помещениях, где стояли печи для обогрева бедняков, можно было наблюдать, как люди в рваной одежде и с синеватыми лицами обмениваются различными угрожающими замыслами, но, возможно, замыслы эти были пока менее угрожающими, нежели те, какими обменивались в Цирке Пале-Рояля, в кафе Фуа или в читальном зале Жирардена люди, которых звали Камиль Демулен, маркиз де Сент-Юрюж, Дантон и Марат.

Холод прекратился с приходом весны, но голод продолжался; к тому же между муниципалитетом и Национальным собранием, которые нападали, и королевским двором, который оборонялся, не было никаких налаженных отношений; народ кормился как придется, его пропитание зависело от изменчивого прихода судов из Корбея и обозов из Боса; нередко Байи имел в полночь лишь половину того количества муки, какое было необходимо для торговли на другой день, и тогда несчастный астроном отваживался на угрозы; однажды жители Версаля развернули в свою сторону обоз, предназначавшийся Парижу.

В итоге мука прибыла в Париж.

Но распределение ее неизбежно происходило с запозданием, и люди ждали до пяти часов вечера у дверей булочников, чтобы получить хлеб; в пять часов вечера бедняк лишался всей своей поденной платы: он голодал утром, поест вечером и будет вынужден работать весь следующий день, чтобы купить вторую буханку хлеба через сорок восемь часов, после того как ему удалось купить первую; все это было ужасно.

В особенности страдали женщины; они переживали за своих мужей, ибо голод делал мужчин грубыми по отношению к детям, которых голод делал капризными.

— Почему ты не даешь мне хлеба, ведь я голоден? — спрашивал ребенок, которого окружающий мир еще не заставил осознать материнскую беспомощность.

В итоге сделалась настоятельной новая революция, и чувствовалось, что эту революцию осуществят женщины.

Мужчины были зачинщиками событий 13 и 14 июля, женщины — событий 5 и 6 октября.

Вина за все неполадки, связанные с подвозом продовольствия, была возложена на королевский двор; обоз с мукой, который Версаль развернул в свою сторону, наделал много шуму; стало быть, Версаль развернул обоз ради короля, королевы, дофина и королевского двора; непонятно, что могли они сделать с таким количеством муки, которая им досталась, и потому короля, королеву и несчастного маленького дофина, которому однажды тоже придется узнать, что такое голод, стали называть булочником, булочницей и пекаренком.

— Если бы король, королева и дофин жили в Париже, вместо того чтобы жить в Версале, этого не случилось бы.

— Почему бы не отправиться за ними в Версаль и не привезти их в Париж?

К вечеру 4 октября в Париже было, наверное, сто тысяч человек, которые не ели целые сутки, и пять или шесть тысяч, которые не ели двое суток.

Вечером 4 октября какая-то женщина прибегает из квартала Сен-Дени в квартал Пале-Рояля и кричит:

— В Версаль! Завтра идем в Версаль!

Утром 5 октября какая-то юная девушка берет барабан и бьет общий сбор; пятнадцать тысяч женщин собираются вокруг нее, крича: «В Версаль!»

Все знают итог этого страшного вооруженного паломничества, когда святой, к которому намеревались воззвать, находился под угрозой смерти.

Три или четыре горожанина и пять или шесть королевских телохранителей сложили тогда свою голову. То было кровавое искупление за достопамятный банкет 1 октября, куда королева явилась с дофином на руках и с черной кокардой на своем чепце.

Во время этого буйного пиршества какой-то пьяный драгун заявляет, что он послан сюда герцогом Орлеанским и что герцог Орлеанский поручил ему убить короля. Он наносит себе неглубокую рану и просит своих товарищей прикончить его; однако его товарищи исполняют его просьбу ровно наполовину: они бьют его ногами и оставляют полуумирающим.

События 1 и 3 октября стали причиной того, что произошло 5 и 6 октября. Варикур и Дезют были убиты у дверей королевы, и их головы, принесенные в Париж на концах пик, стали постыдными трофеями разыгравшегося в ту ночь сражения.

То, что короля удалось привезти в Париж, явилось громадным итогом мятежа 5 и 6 октября.

Герцог Орлеанский был совершенно неповинен в этом мятеже. Правда, он много передвигался с места на место в ночь с 5 на 6 октября. Но в ту ночь так поступали все; его видели повсюду на дороге между Парижем и Версалем, но никто не выдвигает против него ни малейшего обвинения. Утром 6 октября, когда окровавленные тела убитых гвардейцев еще лежали на плитах Мраморного двора, он появляется в этом самом дворе, с тросточкой в руке и огромной кокардой на шляпе.

Однако его имя было произнесено, произнесено за ужином пьяным солдатом, произнесено ночью голодной толпой. Выставив вначале напоказ свою кокарду и поиграв своей тросточкой, он предлагает затем свои услуги королю, но безуспешно: король поворачивается к нему спиной, а королева бросает ему в лицо обвинение. По ее мнению, это герцог Орлеанский и Мирабо устроили эти страшные дни, это на них лежит ответственность за кровь, забрызгавшую королеву прямо в салоне Бычьего глаза.

По слухам, герцог Орлеанский нацелился стать королевским наместником, а Мирабо — возглавить кабинет министров.

Но что сделать с герцогом Орлеанским? Это не тот человек, от которого возможно избавиться с помощью одного слова, одного жеста.

Незадолго до этого восстал Льеж: народ изгнал своего князя-епископа и взял в свои руки управление. То был благоприятный момент: не желает ли принц отправиться в Южные Нидерланды, чтобы положить конец этому восстанию Бельгии против Австрии, и, как только мир будет подписан, получить превосходный титул?

Что скажет он о суверенном герцогстве Брабантском?

Господин де Монморен взялся сделать это предложение герцогу.

Герцог ответил отказом.

Тогда к нему спешно послали Лафайета.

Следовало втолковать герцогу, обладавшему репутацией англомана, что в Англии для него имеется прекрасный пост, который он мог бы занять.

Лафайет обратился к нему с одной из тех пустых, но напыщенных речей, которые он так хорошо умел произносить.

— Принц, — сказал он ему, — все ступени трона разбиты, но сам трон еще существует в целости и будет существовать всегда, ибо он является оплотом конституции и свободы народа. Король и Франция в равной мере нуждаются в мире, а ваше присутствие здесь оказывается этому помехой. Враги отечества, которые являются также и вашими врагами, злоупотребляют вашим именем, чтобы сбивать с толку людские массы и возбуждать беспорядки. Настало время положить конец этим смутам и этим слухам, оскорбительным для вашей славы. Ваши знакомства в Англии предоставляют вам возможность оказать там королевству важные услуги. Король поручает вам блюсти в Англии его интересы, и он убежден, что вы поспешите ответить на этот почетный знак его доверия и внесете свой вклад в восстановление порядка, незамедлительно лишив нарушителей общественного покоя предлога к возмущениям.

Герцогу очень хотелось поступить с этим предложением так же, как он поступил с первым, однако на этот раз у него не было возможности отказаться.

Этот было настоящее изгнание, но под видом дипломатической миссии.

И герцог Орлеанский уехал в Англию.