Последний король французов. Часть первая

XLI

Как мы видели, Карл X пошел, к своему великому сожалению, на формирование министерства Мортемара.

Господин де Мортемар был одним из тех знатных вельмож, каких первая революция показала нам немало: наполовину аристократ, наполовину либерал. И потому он был в достаточной степени нелюбим Карлом X, который, ничего не понимая в уступках, верил только в силу, а не в убеждения.

И потому, как мы видели, он отказывался сделать хотя бы одну из них так долго, как это было возможно.

— Я не забыл, — говорил он, — как все происходило в тысяча семьсот восемьдесят девятом и тысяча семьсот девяносто третьем году, и не хочу ехать, как мой брат, в повозке палача; я хочу ехать верхом на коне.

И потому г-н де Мортемар уже сутки находился в Сен-Клу, когда Карл X вызвал его и объявил ему, что назначил его премьер-министром.

Чрезвычайно удивленный честью, которую ему оказали, г-н де Мортемар стал изо всех сил отказываться от этого назначения; он заявил, что признается в своей неспособности исполнять в подобных обстоятельствах эту должность; по его словам, у него не было никакой склонности к деловой активности и, напротив, ему всегда была присуща великая тяга к покою, ставшая еще сильнее из-за лихорадки, которую он подцепил на берегах Дуная.

Выведенный из терпения этим сопротивлением, король воскликнул:

— Выходит, сударь, вы отказываетесь спасти жизнь мне и моим министрам?

— О, — поспешно откликнулся г-н де Мортемар, — если просьба вашего величества состоит в этом…

— Да, сударь, именно в этом.

Затем, поддавшись своей тайной мысли и не подумав о том, что она оскорбительна для г-на де Мортемара, он добавил:

— Хорошо еще, если они навяжут мне только вас!

И, тотчас же повернувшись к г-ну де Полиньяку, произнес:

— Впустите этих господ.

Князь де Полиньяк впустил в кабинет короля г-на де Семонвиля, г-на де Витроля и г-на д’Аргу, которые намеревались возобновить свою попытку и ожидали в соседней комнате.

— Господа, — промолвил Карл X, — я согласен сделать все, чего вы хотите; ступайте и скажите парижанам, что король отзывает ордонансы; но заявляю вам, что я полагаю это гибельным для интересов монархии.

Нельзя было терять ни минуты; переговорщики сели в карету и галопом помчались обратно в Париж.

На протяжении всего пути г-н де Семонвиль кричал из окна:

— Друзья, мы едем из Сен-Клу; друзья, министры отправлены в отставку!

Прибыв в Ратушу, трое переговорщиков прорвались к г-ну де Лафайету, который царствовал если и не как король Франции, то, по крайней мере, как король мятежа.

Господин де Лафайет провел их в зал, где заседала муниципальная комиссия.

Там завязался весьма оживленный спор, который мог бы обернуться в пользу королевской власти, как вдруг г-н де Шонен воскликнул:

— Уже слишком поздно, господа! Трон Карла Десятого рухнул, обагренный кровью!

Господин де Семонвиль хотел было настаивать, но г-н Одри де Пюираво порывисто встал и, подойдя к окну, заявил:

— Ни слова более о примирении, господа, иначе я позову сюда народ!

Эта угроза разрушила последнюю надежду королевской власти по божественному праву.

Так что посланцы удалились из зала заседаний, однако Казимир Перье вышел вслед за ними и, призвав их предпринять последнюю попытку у г-на Лаффита, дал им пропуск к нему.

Однако их ходатайство было бесполезным; даже если бы г-н Лаффит захотел сохранить власть старшей ветви Бурбонов — а он, поспешим сказать, этого не хотел, — было уже слишком поздно для того, чтобы переубеждать его. Особняк г-на Лаффита был наводнен простолюдинами, и во время переговоров один из них, распахнув дверь, появился на пороге и, стукнув прикладом ружья о пол, воскликнул:

— Кто это здесь осмеливается вести речь о переговорах с Карлом Десятым?!

Господин д'Аргу понял, что все кончено, и направился в Сен-Клу.

Карл X, полагая, что сделанная им уступка остановила смуту, держался совершенно спокойно. Он играл в вист с г-ном де Дюра, г-ном де Люксембургом и герцогиней Беррийской, когда гвардейский офицер, вернувшийся из разведки, которую приказал провести г-н де Люксембург, сообщил ему, что в окрестностях замка Нёйи замечено очень сильное волнение.

— И что вы думаете об этом волнении? — спросил г-н де Люксембург.

— Я думаю, что, будь мне это позволено, я задержал бы герцога Орлеанского, если бы он был теперь там, где ему следует быть, то есть в Нёйи.

Услышав эти слова, король живо обернулся.

— Если вы сделаете подобное, сударь, — строгим тоном произнес он, — я во всеуслышание выскажу вам порицание.

Господин де Мортемар, пребывавший в нетерпении, не понимал, как можно терять драгоценные минуты; он умолял дофина позволить ему отправиться в Париж, чтобы предпринять там хоть что-нибудь. Он осознавал, что те, кто бездействует во время подобного великого кораблекрушения, становятся, по существу говоря, виновными, и каждый, в соответствии со своими талантами и своими силами, должен приняться за дело, чтобы спасти тонущее судно.

Однако любые поездки из Сен-Клу в Париж были строго запрещены, а дофин не хотел брать на себя ответственность за нарушение этого запрета.

Тогда герцог де Мортемар обратился к королю, но и это оказалось бесполезно.

— Нет-нет, — ответил Карл X, — у нас еще есть время.

И каждый раз, когда г-н де Мортемар возобновлял свои настояния, он слышал в ответ все те же слова.

Между тем в полночь в Сен-Клу прибыли г-н д'Аргу и г-н де Витроль. Они застали г-на де Мортемара бодрствующим, тогда как король уже спал.

— Но что вы здесь делаете? — спросили они г-на де Мортемара. — Ваше место в Париже.

— Разумеется, — ответил г-н де Мортемар, — но я не могу добиться от короля никаких письменных полномочий; неужели вы хотите, чтобы я явился в Париж, словно какой-нибудь политический авантюрист?

— Ну что ж, выполним работу тех, кто не хочет ее выполнять, — заявил г-н д'Аргу.

И, сев за стол, переговорщики составили ордонанс, который отменял ордонансы 25 июля, восстанавливал национальную гвардию, вверяя командование ею маршалу Мезону, назначал г-на де Мортемара министром иностранных дел, г-на Казимира Перье министром финансов, а генерала Жерара военным министром.

Ордонанс был написан, но оставалось самое трудное: проникнуть к королю; для этого понадобилось вначале нарушить запрет, предписывавший телохранителям никого не впускать в покои короля, а затем преодолеть сопротивление дежурного камердинера, который лишь после того, как на него возложили ответственность за все возможные последствия его отказа, открыл дверь в королевскую спальню. Господин де Мортемар вошел туда один.

Король лежал в постели и спал.

Его разбудили.

Карл X медленно, с видом утомленного человека приподнялся и, узнав г-на де Мортемара, произнес:

— А, это вы, господин герцог! Чего вы хотите?

Господин де Мортемар подал ему ордонанс, который следовало подписать немедленно.

— Повременим еще, — сказал Карл X.

— Но, государь, — настаивал герцог, — вашему величеству не до конца известно, каково положение дел в Париже. Здесь находится господин д'Аргу, и он расскажет вам об этом.

— Я не хочу видеть господина д'Аргу, — с раздражением в голосе ответил король.

— Вместе с ним, государь, прибыл барон де Витроль; угодно вам принять барона де Витроля?

— Барона де Витроля, да.

Барон де Витроль вошел в спальню и тотчас же приблизился к постели короля.

Король подал г-ну де Мортемару знак удалиться.

Он только что дуплетом смертельно оскорбил сразу двух человек: г-на д'Аргу, отказавшись принять его, и г-на де Мортемара, приняв его, а затем прогнав.

Карл X был умелым стрелком.

— О! — прошептал г-н де Мортемар, выходя из комнаты. — Если бы речь не шла о спасении жизни короля!..

Первые слова Карла X, обращенные к г-ну де Витролю, были исполнены упрека.

— Как?! — воскликнул он. — Это вы, господин де Витроль, вы побуждаете меня вести переговоры с мятежными подданными?

— Да, государь, и более того, я сомневаюсь, что ваше величество теперь может вернуться в восставший Париж.

— Все что угодно, — воскликнул Карл X, — только не эта пощечина, данная монархии!

— Выходит, вы желаете устроить новую Вандею? — промолвил г-н де Витроль. — А вы можете рассчитывать на Вандею? Я последую туда за вашим величеством, я готов жертвовать собой до конца.

— Вандея, — прошептал Карл X, — это крайне трудно!..

И затем, словно отвечая на свои собственные мысли, повторил:

— Да, это крайне трудно.

После чего, как если бы внезапно приняв решение, он произнес:

— Ну, хорошо; дайте мне перо.

И он подписал ордонанс.

Вот так монархия сложила оружие; и на этот раз, в отличие от короля Иоанна в битве при Пуатье и Франциска I в битве при Павии, она не спасла даже свою честь.

Из Сен-Клу г-н де Мортемар и г-н д’Аргу уехали в коляске, но в Булонском лесу, в силу запрета, установленного накануне дофином, их не пропустили дальше; им пришлось обогнуть Булонский лес, но сделать это можно было лишь пешком, бросив коляску; они дошли до Ле-Пуэн-дю-Жура, пересекли Гренельский мост и вступили в Париж, перебравшись через брешь в стене, предназначенную, вероятно, для того, чтобы легче было осуществлять какие-то контрабандные операции.

В восемь часов утра, без шляпы и галстука, с перекинутым через руку рединготом, г-н де Мортемар добрался до площади Людовика XV.

В городе царила тишина: окна домов были закрыты, а на пустынных улицах мелькали лишь те безвестные люди, какие в дни революций сооружают и охраняют баррикады.

Примерно в тот же час г-н Лаффит, отправив перед этим г-на Удара в Нёйи, сочинял вместе с господами Тьером, Минье и Ларреги орлеанистскую прокламацию, которая должна была быть опубликована одновременно в «Национальной газете», «Французском курьере» и «Коммерции».

Но следует сказать, что прокламация эта была встречена крайне плохо: когда, выйдя из редакции «Национальной газеты», где ее сочинили, господа Тьер, Минье и Ларреги стали раздавать еще свежую прокламацию бойцам, сражавшимся накануне и теперь стоявшим лагерем на площади Биржи, послышался единодушный крик, исполненный негодования и угрозы.

— Если дело обстоит так, — доносилось со всех сторон, — придется все начать сначала, и мы снова будем делать пули.

Там находился и г-н Пьер Леру; он схватил одну из этих орлеанистских листовок и бегом помчался в Ратушу, где вручил ее г-ну де Лафайету.

Удар был тяжелый. Лафайет не предполагал, что орлеанисты способны проявить подобное проворство; он опустился в свое огромное кресло и, впав в оцепенение, с трудом смог ответить г-ну де Буамилону, который явился сообщить ему, что герцог Шартрский, арестованный мэром Монружа, г-ном Лёлье, просит выдать ему пропуск, чтобы иметь возможность возвратиться в свой полк, стоящий гарнизоном в Жуаньи.

Охваченный тем порывом великодушия, который всегда проявлялся у него немедленно, г-н де Лафайет уже намеревался подписать пропуск герцогу Шартрскому, однако г-н Пьер Леру настоял, чтобы г-ну Лёлье, напротив, был дан приказ продлить арест; всегда слабодушный и нерешительный, Лафайет готов был, идя против своего желания, подписать этот приказ, как вдруг в зал, где находился генерал, вошел Одилон Барро, одетый в мундир рядового национального гвардейца; он отвел г-на де Лафайета в сторону, потянул его за собой в соседнюю комнату и заставил подписать приказ об освобождении герцога Шартрского.

Приказ этот был вручен г-ну Конту, который тотчас же отправился исполнять его.

Тем временем слух об аресте герцога уже распространился, и на площади Биржи случилось нечто вроде мятежа; люди, находившиеся под командованием Этьенна Араго, во все горло кричали: «Это принц, это Бурбон! Надо его расстрелять!» А поскольку в тот момент любое решение принималось быстро, они приготовились привести данное решение в исполнение.

Этьенн Араго встал во главе них, дав перед этим знать г-ну де Лафайету о том, что происходит, и поручившись ему, что за счет выбора дороги, по которой он поведет своих людей, они появятся в Монруже не раньше двух часов пополудни.

Это троекратно превышало время, требовавшееся для того, чтобы предупредить принца.

Господин де Лафайет воспользовался полученным уведомлением, и герцог Шартрский, снабженный пропуском и вовремя предупрежденный, уже брал почтовых лошадей в Ле-Круа-де-Берни в ту минуту, когда те, кто шел его расстрелять, вступали в Монруж.

Между тем стены домов в Париже были оклеены листовками со следующим воззванием:

Воззвание было зачитано в Ратуше и снискало там общее одобрение.

Тем не менее раздалось несколько голосов:

— Однако нужно еще узнать, даст ли на это согласие герцог Орлеанский.

И тогда из рук в руки стали передавать письмо, написанное в замке Нёйи 30 июля, в четверть четвертого утра, одним из гонцов, которых накануне г-н Лаффит отправил к принцу.

Господин Лаффит получил его только в одиннадцать часов утра. Оно дает представление о настроениях, царивших в Нёйи: