Последний король французов. Часть первая

«Карантин в бухте Фалмута, 30 января 1800 года.

Сударь, мне стало известно, что в Нью-Йорк скоро отправится пакетбот, и я пользуюсь этим удобным случаем, чтобы известить Вас о нашем благополучном прибытии после трехнедельного плавания, которое сопровождалось довольно сносной погодой и в ходе которого мы не встретились, слава Богу, ни с какими крейсирующими судами. Тем не менее мы видели какой-то корабль, который не был английским; по счастливой случайности он нас испугался. Нам повезло тем больше, что в это время море кишело корсарами и ими только что были захвачены четыре пакетбота. Газеты пишут исключительно о захвате судов и ураганных ветрах.

Вскоре я напишу Вам более пространное письмо, а сейчас мне нужно было лишь сообщить Вам о нашем благополучном возвращении. Как видите, я родился под счастливой звездой!

Бонапарт — первый консул! Аббат Сиейес — его коллега!! Епископ Отёнский — его министр!!!

Приветствую Вас от всего сердца. Мои поклоны Вашим друзьям.

Л. Ф. ОРЛЕАНСКИЙ».

«… Вы указываете на меня как на главу партии Орлеанов и соединяете меня в этой партии в одно целое с некой дамой, прославившейся своим литературным творчеством и, к несчастью для нее, написавшей открытое письмо против молодого принца, который оказался опорочен тем самым обвинением, какое Вы выдвигаете против меня. Я крайне мало знаю эту даму, которую видел лишь в Турне в 1793 году, когда она сопровождала юную и обаятельную принцессу, спасенную тогда мною от неистовой ярости людей вроде Робеспьера и Марата и преследований с их стороны. С того времени я больше не встречался с ней; я был очень тесно связан с молодым принцем, и это в моем доме он писал ответ на безрассудное письмо против него, опубликованное ею. Оба эти сочинения были напечатаны в Гамбурге и хорошо Вам известны. Стало быть, Вы прекрасно понимаете, что между нами не может быть никакой связи и еще меньше — единодушия, необходимого для политической партии…

У меня нет нужды защищать трех молодых принцев из несчастной ветви, которую негодяи хотят навсегда отделить от августейшего древа, так долго приносившего честь нашему отечеству. Я скажу всего несколько слов о молодом герцоге Орлеанском. Вместе со мной он оплакивал смерть Людовика XVI, он присоединился ко мне, чтобы отомстить за него, и вместе со мной покинул Францию. С того времени он постоянно путешествовал по Швейцарии, Дании, Норвегии, Лапландии, Швеции и, воссоединившись спустя год со своими братьями, побывал в Америке и в Гаване. Когда, при помощи кого и заодно с кем, находясь в дальних краях, странствуя и пребывая в бедности, мог он поддерживать сношения, строить козни и затевать заговоры с негодяями из Парижа, которые, возможно, злоупотребляют его именем и которых он даже не знает?

Вы имеете возможность, сударь, получить точные сведения о его поведении и его характере, наведя справки в городе, где Вы проживаете; Вы окружены людьми, знавшими его лично. Везде, где ему приходилось бывать, он выказывал лишь прилежание, стойкость и добродетели.

Что же касается меня, сударь, то, будь я главой какой-нибудь узурпаторской партии, я пощадил бы негодяев, которых, напротив, во всех своих писаниях покрываю позором; я приберег бы для себя средства примирения, чтобы иметь возможность вернуться во Францию и присоединиться к своим сообщникам. Я воздерживался бы от того, чтобы неизменно выказывать себя роялистом, по-прежнему преданным естественному порядку наследования престола. Все мои писания служат свидетельством моих убеждений.

Да, сударь, я роялист и признаю Людовика XVIII в качестве моего законного государя; вся моя надежда на возрождение Франции зиждется на его добродетелях, его опытности, его познаниях, его милосердии и на возвращении нации к правде, здравому смыслу, любви к порядку, своим законам и своим королям. Таковы убеждения, в которых я хочу жить и умереть.

Имею честь быть и т. д.

ДЮМУРЬЕ».

«Пребывая в убеждении, что большая часть французского народа разделяет все чувства, какие движут нами, мы заявляем, что приносим как от имени наших честных соотечественников, так и от нашего собственного имени, торжественную и священную клятву, на своем мече присягая нашему королю жить и умереть преданными нашей чести и нашему законному государю.

Если же неправедное употребление какой-либо неодолимой силы приведет, не дай Бог, к тому, что на французский трон будет де-факто и никоим образом не по праву посажен кто-либо отличный от нашего законного короля, мы заявляем, что будем как с доверием, так и с преданностью следовать голосу чести, предписывающей нам взывать, до нашего последнего дыхания, к Богу, французам и нашему мечу».

«Митава, 27 июня 1799 года.

Спешу поделиться с Вами, господин герцог, чувством удовлетворения, испытываемого мною от возможности проявить милосердие в отношении герцога Орлеанского, моего кузена. Его достопочтенная мать, эта добродетельная принцесса, проявляет себя чересчур великой в своем несчастье, чтобы получить от меня новый удар, способный внести смертельное отчаяние в ее сердце. Она выступила посредником между своим королем и своим сыном. С сердечной чувствительностью я воспринял одновременно слезы матери и изъявления покорности сына, которого его малая опытность заставляла подчиняться злодейским указаниям чудовищно преступного отца.

Это решение было принято по предложению моего совета, и я испытываю тихое удовлетворение, сообщая Вам, что члены совета единодушно высказались в пользу милосердия и прощения.

ЛЮДОВИК».