В царстве Ленина

Просвещение

Далее упрощения и опрощения русского правописания Народный комиссариат просвещения в своей борьбе с безграмотностью пока не подвинулся. Несмотря на объявлявшиеся дни и недели "борьбы с безграмотностью", Наркомпрос в этом деле не достиг положительных результатов. При существующей ныне в России постановке вопроса не только "недели", но даже и месяцы борьбы с безграмотностью не принесут пользы, хотя бы "фронтом борьбы с безграмотностью" была объявлена вся России, а не только какие-нибудь отдельные районы. Никто в Советской России и не считается серьезно с теми сведениями, которые чуть ли не ежедневно преподносятся в газетах под рубрикой "борьба с безграмотностью". Зато в деле народного развращения ведомством тов. Луначарского достигнуты определенные результаты. К этому делу приспособлены трудовые школы первой ступени и в особенности — второй ступени (соответствующие прежним гимназиям). Школы эти, вследствие безобразного поведения в них мальчиков и девочек, обучающихся совместно, приобрели в Совдепии такую дурную славу, что все родители, если только могут, стараются не помещать в них своих детей, предпочитая видеть их недорослями, чем навсегда испорченными и морально развращенными. Очевидно, в целях раскрепощения женщины, как о том красноречиво вещают коммунистические программы, своими трудовыми школами советская власть достигла чрезмерного повышения числа абортов и иных скандалов этого рода у девочек-подростков, посещающих классы совместного обучения единой трудовой советской школы.

Большевики усиленно рекламируют свою трудовую школу, приписывая ей технический прикладной характер. На самом же деле это является одним из обычных обманов или самообманов советской власти. Когда не только нет простых учебников, но, когда даже такие предметы как тетради и карандаши являются для учеников неслыханной роскошью, а наличие запаса топлива для обогревания школы отмечается уже как какое-то исключительное чудо, — ясно, в каком масштабе может производиться ознакомление полузамерзших и голодных детей без каких-либо пособий "в теории и на практике со всеми основными отраслями производства". Лицемерные плакаты, вроде: "дети наше богатство, наше будущее", "коммунизм заботится о детях", "советская власть тратит на дошкольное воспитание больше, чем все буржуазные правительства", — которые имеются повсюду в Совдепии и рассчитаны больше на наивность иностранцев, могут вызывать у знающих истинное положение вещей лишь презрение к заведомому лганью правящей официальной России.

Что же есть на самом деле? Как поставлено у большевиков начальное образование? А вот как. Имеются отобранные у буржуазии хорошие особняки, из которых власть имеющие комиссары развезли к себе по домам всю наилучшую обстановку и оставили пустые стены. В эти комнаты внесли наскоро сделанные плохие столы и скамьи, пригласили "совбарышень" и "совстардев", предварительно испытав их коммунистическое правоверие — и советский детский сад готов. О еде для детей должен позаботиться Наркомпрод, о пособиях и забавах — Наркомпрос, о здоровье Наркомздрав. Результаты следующие (пример по Ростову-на-Дону): дети одного из приютов заболевают сапом и для ликвидации этой заразной болезни их нарочно отравляют. Топливо бывает не всегда, и дети мерзнут, синеют от холода. Многие заболевают и умирают. Еда. — Какая же еда, когда продовольствия не хватает: "все буржуи проклятые виноваты", — вечный припев продорганов и, конечно, приюты недополучают пищу, особенно в весеннее и летнее время, перед реализацией нового урожая. Сидят бедные дети ежедневно на голодном пайке, получают какие-то бурые макароны, хлеб и бурду вместо чая. Начинаются перебои в получении этих продуктов, и, не получающие даже такой скудной пищи, замерзающие дети возвращаются домой, составляя еще более тяжкое бремя для своих матерей. Если родители и посылают своих детей в советские детские сады, то только по двум основаниям: все-таки дети хоть изредка, но получают еду вдобавок к домашней проголоди и не торчат без толку дома. Что же касается одежды и обуви, которые дети в теории должны получать от государства, то первоначально в Ростове это было достигнуто повальным массовым грабежом буржуазии под видом изъятия у нее излишков (лето 1920 года); этим дело и кончилось, как и чем снабжать детей далее — вопрос. В области развлечения и игр дело тоже обстоит плохо, ибо Наркомпрос, а в особенности провинциальные его отделы — весьма убогие учреждения и кроме различных циркуляров "о правилах", ничего другого дать не могут. Государство не может обеспечить школу даже простой бумагой. Таким образом, в оборудовании школы все зависит от личной ловкости руководительниц. Но последние по большей части сами мало заинтересованы в успешности дела. Как и все советский служащие, они относятся халатно к своим обязанностям и думают лишь о том, как бы спровадить скорее детей, да раз в месяц представить рекламный отчет о своей деятельности. Зато они весьма налегают на изучение детьми "Интернационала" и учат их вырезать советские звезды и красные флаги, с которыми дети потом разъезжают по городу на автомобильных платформах 1-го мая и в другие дни "пролетарских торжеств". Очевидно, что "Интернационал" и красные флажки — и суть задачи советских детских садов: предварительная подготовка будущих "всесторонне развитых членов коммунистического общества".

Что касается образования для взрослых, уже грамотных лиц, то оно поставлено действительно весьма широко в Совдепии. Объясняется это упрощенным способом превращения каждого интеллигента в преподавателя и в "профессора" в советском смысле. Как ни странно, нарастание огромного количества всяких общеобразовательных и технических учебных заведений всевозможных наименований объясняется, однако, весьма просто. Не желая участвовать в советском строительстве и будучи по советским правилам обязанными так или иначе трудиться, многие интеллигентные силы открывают под эгидой советской власти разные учебные заведения. Общее число подобных рассадников знания, конечно, значительно превышает действительную в них потребность. Так, например, в 1921 г. в Советской России числилось 4432 специальных учебных заведений с 483.000 учащихся, из них считали себя высшими 211 училищ с 180.000 учащихся. В одном Ростове-на-Дону за сезон 1920-1921 г. всяких учебных заведений, курсов, долго- и кратковременных, числилось до 200. Естественно, что при таком обилии учебных заведений учащихся приходится в них чуть ли не зазывать. В результате этого получается такое уродливое явление, что многие вступают в специальные школы, руководимые материальными благами, которые в них предоставляются учащимся. Рабочий факультет, например, самый выгодный: дает слушателям и деньги, и солидный красноармейский паек. Но поступать в него невыгодно по другим причинам. Факультетское начальство строго следит за посещением лекций и за политическим мировоззрением своих слушателей; археологический институт, правда, политическими убеждениями своих слушателей вовсе не интересуется, да и посещение лекций в нем не обязательно, — к вящему удовольствию преподавателей и слушателей, — но зато он не обеспечивает слушателям пропитания. Хорошая столовая при одногодичных курсах по сбору лекарственных растений, но зато на курсах никто не получает денежного социального обеспечения. Этого последнего нет и на курсах кожевенного производства и пожарного строительства, но зато эти последние приносят числящимся на них в виде премии по паре сапог, а они стоят в продаже 100.000 руб. Вот какого рода соображениями руководствуются теперь лица, состоящие в Совдепии слушателями разных институтов, курсов, техникумов и политехникумов! Многие поступают в эти учреждения из желания избавиться от трудовой повинности, другие — чтобы съедать 2 обеда, третьи — чтобы получить лишний оклад советского жалования и т. п. Благодаря этому в списках какого-нибудь политехникума значатся одновременно и молодой коммунист, и седой бывший петроградский чиновник, и недоучившаяся советская барышня, нехотя совмещающая учение со службой в каком-нибудь Главфармазаве, и буржуазного типа дама, терпеливо посещающая курсы стенографии, чтобы только избежать таким путем принудительной уборки улиц и т. п. работ, к которым женщины привлекаются в порядке трудовой повинности.

Хаос в преподавании в высшей школе не меньший, чем в других отраслях народного просвещения. Прекращено преподавание целого ряда юридических дисциплин, как римское право, гражданское право, оба процесса и т. д. Введены факультеты общественных наук и рабочие факультеты с весьма расплывчатыми и неопределенными программами при незамещенных кафедрах. Однако сделаться ученым очень нетрудно: достаточна протекция к комячейке университета или к стоящему во главе его ректору. Три года непрерывного чтения лекций закрепляют за лектором звание профессора независимо от его действительного ученого стажа. В сущности, ни в средней, ни в высшей школе нет никаких испытаний для проверки успешности усвоения учащимися пройденного, и потому можно легко себе представить тот общеобразовательный и научный багаж, с которым они покидают свои учебные заведения.

Условия, в которые поставлено преподавание, нельзя назвать иначе, как неслыханным издевательством над учением. Конечно, и в высшей школе нет никаких пособий для учащихся. В материальном отношении последние так же плохо устроены, питаются кое-как, сидя большей частью на одном советском супе в столовках. В Донском университете в Ростове, несмотря на близость угольного района, в течение зимы 1920—1921 гг. помещения, кроме кабинета ректора, не отапливались вовсе. Занятия происходили частью по вечерам, причем аудитории не освещались и не отапливались, так что слушателям и профессорам приходилось сидеть в них, не раздеваясь, и приносить с собою ночники или свечные огарки, чтобы не очутиться в полном мраке. Можно себе представить эту картину аудитории, пребывающей в полумраке, профессора в зимнем пальто и шапке, закутанного в башлык, читающего при 3° тепла в комнате охриплым от холода голосом, при свете тускло мерцающего ночника, свою лекцию! Извольте в такой обстановке что-нибудь записать, а для лектора попытаться изобразить на доске какой-нибудь пояснительный чертеж. Ясно, до какой степени обалдения от холода доходят к концу занятий все в аудитории, и с какой исключительной неохотой посещаются лекции. Наконец, лекции закончены; из нетопленых и темных аудиторий стремительно бегут домой продрогшие и полуголодные профессора, и русская учащаяся молодежь. А в это время рядом с этим университетом, в содержимом на средства того же Наркомпроса цирке, отапливаемом и залитом светом, жадная до зрелищ толпа, глазеет на то, как откормленные свиньи в цилиндрах на арене изображают из себя недорезанных буржуев. Нельзя не отметить и того самопожертвования, с которым старые русские ученые силы приносили себя в жертву любимому ими делу. Сколько ученых с крупными именами перемерло в Советской России исключительно из-за своей преданности долгу и чтению лекций в подобных неслыханных в мире условиях. Ввиду того, что зимой 1922 года положение с продовольствием будет еще хуже, надо полагать, что академический год будет опять сорван.

Чтобы несколько улучшить положение русских ученых, создан был не так давно в Петрограде "Дом ученых". Учреждение это обнимает собою и учебно-просветительные задачи, и продовольственную помощь для ученых. При названном доме имеется и баня (довольно регулярно функционирующая), и продовольственная лавка, и общежитие, куда могут направляться приезжающие в город ученые. Издательская часть дает довольно крупные по советскому масштабу гонорары за представляемые труды, которые потом за отсутствием материала для печатания мирно почиют под спудом. Во главе учреждения, как уже мною было отмечено, стоит Максим Горький. Долгое время он был в большом фаворе у большевиков, и это имело глубокое значение для успешности развития задач, поставленных Дому, которому на его нужды отпускались Совнаркомом большие средства. Учреждение было изъято из обычного контроля и, одним словом, находилось в таких благоприятных условиях, в какие в Совдепии попадает далеко не всякое учреждение, даже находящееся в моде. Горький, для оборудования дела, взял себе в ближайшие помощники небезызвестного Родэ, бывшего владельца крупнейшего летнего кафешантана столицы, который и поставил всю хозяйственную сторону на должную высоту, не забывая при этом, конечно, своих личных выгод и интересов. Собственные маршрутные продовольственные поезда дали возможность Дому ученых, при наличии крупных средств, закупать продукты на местах из первых рук и доставлять их в Петроград, и местные ученые действительно оказались в более привилегированном положении, чем другие лица. Однако личное влияние Максима Горького в последнее время несколько уменьшилось, а вместе с этим и все организованное им дело быстро стало клониться к упадку. Последовало сокращение числа лиц, состоявших на академическом продовольственном пайке — индивидуализация продовольственного обеспечения распространена и на ученых. К Пасхе 1921 года положение ученых в Петрограде, в связи с обозначившимся катастрофическим положением продовольственных ресурсов страны, стало опять ухудшаться. Один весьма пожилой, из видных бывших профессоров Петроградского университета, говорил мне: "3анимаю я в общей сложности 17 мест, бегаю целый день. Иногда приходится проделывать пешком до 20 верст, и видите, сегодня уже третий день, как не могу получить хлеба для себя и семьи, кроме вот этой крупы, которую мне дали". У профессора через спину продета была котомка, в которой лежало фунтов 10 какой-то крупы.

Тяжелое положение ученых сил в Петрограде повлекло за собой обращение в начале мая 1921 г. Дома ученых в лице М. Горького к профессорам Финляндии с воззванием о помощи голодающим ученым, состоящим на иждивении названного Дома. Население Петрограда, однако, в общем отрицательно отнеслось к этой мере, находя, что нельзя создавать новые привилегии для маленькой категории граждан города, когда рядом не менее заслуживающие государственного попечения лица, как инженеры, архитекторы и т. д., будут умирать с голоду, тем более, что в Дом ученых попало и много лиц, имеющих, по прежним представлениям, к "учености" мало отношения и, наконец, в него не входят все ученые силы остальной России, поскольку они находятся вне Петрограда.