В царстве Ленина

В красных городах

Для того, чтобы дать представление о наиболее характерных типах городов в современной Советской России, я остановлюсь на двух столичных и одном провинциальном городе.

Попадающих теперь в Петроград, и в особенности — знавших его еще в 1917—1918 годах, прежде всего поражает необыкновенная пустота улиц. Я приехал в него в майский день; шел дождь. На вокзале — ни одного извозчика, так как их в городе больше нет. Пришлось самому тащить на себе вещи. На месте бывшего памятника Александру III — какое-то здание, украшенное зеленью. Небольшая толпа окружала его, оратор произносил речь. Дождь то переставал, то усиливался. Я шел по фешенебельным улицам в районе Литейного проспекта. Но, во что теперь они превратились! Торцов почти нигде нет, нижние доски, их заменяющие, во многих местах прогнили и в них видны зияющие дыры. Магазины все заколочены. Кое-где видны аляповатые вывески советских распределителей. Выхожу на набережную. Та же картина: забитые окна и двери; наглухо заколоченное здание французского посольства. Набережная вся в ухабах; на ней почти никакого движения. Красавица Нева точно уснула и еще большее впечатление производит своей шириной, потому что нигде не видно ни былых пароходов, ни барж. Марсово поле обращено не то в цветник, не то в огород, кажется, и в то, и в другое вместе. Иду по Троицкому мосту. Та же тишина и отсутствие движения. Время от времени проносятся на автомобилях с красными флагами власть имущие и устало бредут с котомками за плечами совслужащие. Воздух чист, ибо фабрики не работают и нет былой туманной вуали, нависавшей над Петроградом в будние дни. Теперь и в воскресенье, и в будни — тот же чистый воздух и торжественная тишина. Спускаюсь по дамбе Троицкого моста. Запущенные куртины, когда-то покрытые цветами, на которых теперь мирно пасутся лошади и коровы, принадлежащие Петропавловской крепости. Какая мирная идиллическая картина! Перед переходом к крепости и у ворот ее — сеть часовых, преграждающих путь. На стенах кое-где расклеены афиши и газеты. Встречаются инородческие коммунистические газеты. Дальше попадаешь в часть города, точно только что перенесшую землетрясение. Все развалины и развалины домов, разобранных на топливо населением по приказу власти. Через эти развалины уже протоптаны тропинки, по которым бредут одинокие путники. Между развалившимися кирпичами прорастают трава и цветы. Вхожу в нужный мне дом. Как и всюду, парадный ход забит, и все ходят по черной лестнице. Встречают меня родные, некоторых я давно не видел. Все сильно переменились, исхудали. Обмениваемся новостями за два года, как будто мы живем один от других на краю света. Вспоминаем знакомых. Такие-то умерли. NN отравилась; там целое семейство погибло от голода; у третьих отец умер, мать сошла с ума и дело за дочерью; у таких-то, уехавших и оставивших квартиру на попечение кухарки, все разворовано, распродано; такие-то расстреляны; такие-то выгнаны из квартиры и словом — все, все бедствуют, страдают, но в этих страданиях успели уже приспособиться к борьбе за существование, а все слабые не перенесли и помирали в 1918—1920 годах. Теперь, хотя живется не лучше, но умеют выкручиваться из беды. Все силы и заботы направлены только к одному — как бы не умереть с голоду.

Несколько дней, проведенных мною в Петрограде в осматривании его, повергли меня в тихую грусть. Тишина в городе усугублялась еще и тем, что в это время как раз происходила трамвайная забастовка в связи с наступившим голодом. Я видел и такую сцену. Собралась у одного дома толпа. Подхожу, смотрю — лежит барышня, хотя и оборванная, но интеллигентного типа. Лицо красное, распухшее. Во рту корка хлеба, которую она жует. Оказывается, ей дурно от голода. Не имеет работы, нет и денег. Сердобольные суют ей в руки тут же деньги и хлеб. Кто-то предлагает отвезти в больницу. Недалеко стоит извозчик. — "Да попробуй взять эту лошадь, ведь только они, комиссары, имеют право ездить. У, проклятые!" — И несколько кулаков поднимается в воздух. Меня удивляет это вольное отношение к власти. Но мои близкие мне объясняют, что здесь уже привыкли к тому, что советскую власть вслух ругают, и никого это не удивляет. В трамваях, всюду-всюду слышатся упреки, сетования и никто не обращает на это внимания. Эмансипация здесь пошла еще дальше. Обращение "товарищ" заменилось другим: "гражданин". Чтобы отвлекать толпу от голода, для рабочих и красноармейцев работают театры, в которые буржуи попадают, как и всюду, только за деньги, приобретая билеты у барышников. Когда я в день отъезда из Петрограда шел по улице, то видел многочисленные гипсовые памятники, конечно, Карлу Марксу и другим столпам коммунистической партии. Меня поразил вид Зимнего дворца. Решетка снята, цоколь весь разобран и гранит от него сложен штабелями на Набережной. Публика, для сокращения пути, ходит через бывшие газоны и куртины царского цветника, через которые теперь бегут, прихотливо извиваясь, тропинки. Дальше — та же пустота, что и в прежние дни; только, переходя Невский, я повстречался с огромной толпой. Это был день празднования Св. Великого князя Александра Невского; поэтому шел огромный крестный ход. Мне пришлось его пропустить. Когда он прошел, воцарилась опять прежняя тишина. Солнце ярко светило и резвилось в свежей зеленой мураве, обильно покрывающей все боковые от Невского улицы. Какой тихий город! Действительно, тов. Зиновьеву удалось установить в красном Питере настоящий коммунистический порядок. Бедный город, пустой, голодный, вымирающий, но по-прежнему дорогой нам по воспоминаниям Петроград!

Москва — противоположность Петрограду, которая бросается в глаза с момента въезда в нее. Первое, что вы видите — это ломовые и извозчики у вокзала, которые, содрав с вас три шкуры, доставляют в город. Улицы целый день оживлены. Непрерывной вереницей движутся люди, проезжают ломовые, извозчики, постоянно проносятся автомобили легковые и грузовые; проходят в новых костюмах и кафтанах с малиновыми, желтыми и зелеными отворотами и касками с шишаками всевозможные охранные стражи и полки особого назначения. На углах и перекрестках, как и в доброе старое время, стоят чины милиции с винтовками через плечо. Хоть редко, но ходят трамваи. Одним словом, с точки зрения движения, город мало чем отличается от прежней Москвы. Но, если обратить внимание на то, кто сидит в этих несущихся с бешеной скоростью автомобилях, и кто с сосредоточенным лицом гранит панель с мешками за спиной и с кладью в руках, то сразу станет ясно, что мы в Совдепии, а не в свободной стране. Бросим взгляд вокруг себя. Те же, что и в других городах, давно не видевшие ремонта дома; стены, изрешеченные пулями, воспоминания о разных восстаниях, развалины домов от бомбардировок и остовы домов, разобранных на топливо. Много заколоченных, пустых, но много и торгующих лавок, мимо которых рядовой москвич проходит с угрюмым видом, не пытаясь заглянуть в них. Когда эти лавки стали открываться, прохожие глазели на них, как на необычайное зрелище, но когда они стали расти как грибы, и в витринах их появлялись те же пирожные, варенья, компоты, простокваша, семга и т. д., и цены везде одинаково бешеные, — то интерес к ним пропал, и даже доброжелатели новых торговцев посоветовали им не особенно-то выставлять напоказ свои недоступные для широких масс населения приманки, чтобы не вызвать гнева народного.

Чувствуется, что Москва — центр политический, административный и пропагандистский. Чем ближе вы подвигаетесь к Кремлю, тем чаще и чаще попадаются навстречу вывески всяких наркоматов, исполкомов, профсоюзов и прочих учреждений. Вы проходите тщательно охраняемый часовыми Центральный Комитет РКП и скоро вы перед цитаделью мирового коммунизма — Московским Кремлем. На одной из башен Кремля, над входом в ворота, висит огромный портрет Карла Маркса; на мосту отряды внутренней охраны, Чека и латыши преграждают вам путь. Ваши старания получить пропуск напрасны, и не видать вам ни за что райской жизни всероссийских владык. Характерно, что русская власть ограждена от русских же людей иностранными наемниками. Не попав в Кремль, вы обходите его кругом. Всюду видны следы пуль, много разрушенных бывших торговых помещений и пр. Идя по проложенному над рекой Неглинкой бульвару, вы встречаете у самого входа в него обелиск с именами столпов социализма. Попав на Красную площадь, вы идете вдоль кремлевских стен, около которых разбит небольшой цветник с красными венками на гражданских могилах лиц, погибших за коммунистическую свободу. На Тверской — прежнее оживление. Памятника Скобелеву нет, а вместо него — какая-то символическая фигура коммунизма. Дальше по Тверской — дом с черными плакатами — клуб анархистов. Против ВСНХ (бывший Деловой двор) сооружена красная доска, на которую должны заноситься фамилии лиц, наиболее отличившихся на хозяйственном поприще. Но при мне она сохраняла свою девственную чистоту. Многие бывшие гостиницы и театральные помещения обращены теперь в специальные дома для проживания одних коммунистов и носят громкие названия — "1-й Дом Советов", "2-ой Дом Советов" и т. д. Также появилось в последнее время много магазинов, носящих названия "Кустарная артель", "Кустарная мастерская", "Свой Труд", продающих игрушки и другие изделия из дерева. На главных улицах, в витринах бывших первоклассных магазинов, где разместились портные, сапожники, шляпочники, выставлены последние заграничные моды, имеются модели и красуются неизменные надписи: "Работа из материала заказчика". Впрочем, не имея никакого материала, но зато располагая изрядными суммами советских денег в миллионах рублей, вы можете сшить себе любую вещь по последним фасонам из лучшего английского материала или приобрести парижскую модель и проч. На улицах, ведущих от Арбата к центру и к Тверской, на заборах и лотках расположились теперь бывшие букинисты, продающие книги, преимущественно двух категорий: или учебники или литературу вроде "Спутника холостяка", "Указателя половых отношений", "Наставление для новобрачных" и иной порнографической литературы, открыто теперь продаваемой. Со времени открытия Смоленского рынка на нем — вечное оживление и толчея; все продают и не разберешься, где продавцы, и где покупатели. Рядом стоят и интеллигенты, и бывшие чиновники, и профессора, и их жены, продающие остатки своего домашнего скарба. Внешне улицы содержатся в большем или меньшем порядке. У большинства из них новые названия в честь руководителей коммунистического движения и в память крупных событий пролетарской революции. Здесь, как и в Петрограде, функционирует много театров, музеев, даются концерты. В общем, в сравнении с другими городами, Москва все-таки отличается наружным благолепием, далеко не совершенным, но поддерживаемым для того, чтобы несколько пустить пыль в глаза приезжающим иностранцам и показать, какова столица коммунистического рая.

Совсем другой облик имеют провинциальные города. Если вы приедете в Ростов-на-Дону, — типичный большой город южной полосы России, — то первым вашим впечатлением будет, что вы попали в "авгиевы конюшни". Хотя город и чистился принудительно несколько раз благодаря устраивавшимся "неделям чистки", тем не менее, по-видимому, коммунизм и чистота — вещи несовместимые, и грязь остается. В зимнее время дело ухудшается тем, что улицы и особенно панели зарастают, как корой, никем не счищаемым слоем грязного льда с буграми, так что публика ежеминутно скользит на них и падает. Весной — наоборот, это сплошные топкие лужи грязного талого снега и слежавшиеся комья грязи. При отсутствии галош сапоги делаются никуда не годными уже через две недели их носки. Стоит пригреть солнцу, и подмерзшие было болота моментально расходятся, по улицам во всю их ширину несутся бурные потоки с шоколадного цвета водой, на несчастных пешеходов с крыш летят оттаявшие глыбы никем не счищаемого с них зимой снега. Перейти улицу Ф. Энгельса, бывшую Большую Садовую, нет возможности. Тех деревянных мостков, которые имелись на этот случай прежде, уже нет: их сожгли на топливо; поэтому ростовским обывателям приходится по колено в воде переходить бурную реку, а проносящиеся автомобили с развалившимися в них курящими со спокойным видом сигары комиссарами в это время обдают их грязью.

Конечно, по занятии города советская власть не замедлила привести его в надлежащий коммунистический вид. Прежде всего у улиц переменили названия, с которыми население до сих пор не может освоиться. Запечатали все магазины, и Ростов, действительно, стал быстро принимать обычный вид красного города. Фанера — неизменный спутник русского коммунизма: вы видите ее в окнах пассажирских вагонов вместо недостающих стекол, видите ее заменяющей разбитые стекла и в витринах магазинов. Фанерными футлярами прикрыты и замазаны сверху красной краской памятники прежних эпох. Наскоро сколоченные столы и дырявые стулья в советских канцеляриях кроются фанерой, из фанеры делают ящики для носки провизии с базара, из фанеры делаются все украшения на советских праздниках. Одним словом, фанера всюду и везде. В Ростове памятник Александру II был заделан в фанерный футляр в виде обелиска. Обелиск этот закрасили красной краской и на верху его водрузили красную звезду. С течением времени фанера стала коробиться, обваливаться, частью исчезла на топливо, и теперь фигура Царя-Освободителя все более и более выступает из красного футляра, но оставаясь по-прежнему под красной звездой. Памятнику Екатерины II от "благодарных армян" в смежной с Ростовом Нахичевани менее посчастливилось. Совлеченную фигуру императрицы забросили в сарай, а на ее место водрузили громадную неуклюжую гипсовую фигуру Карла Маркса или, как его называют мальчики-армяне "Карлы-Марлы". Любопытно, что при этом сохранилась и прежняя надпись "благодарные армяне". Другой памятник первому вождю коммунизма поставлен в городском саду. Оба памятника сильно пострадали от атмосферных влияний: у одного Карла Маркса вытек уже глаз, у другого отвалилась половина носа. Всюду виднеются красные вывески: "Клуб красноармейцев имени Карла Маркса", "Читальня Карла Маркса", "Кинематограф Карла Маркса", так что имя вождя коммунизма набило оскомину всему населению. На стенах домов и на заборах до сих пор сохраняются следы полинялых мудрых заборных изречений, которые большевики усиленно фабриковали в предыдущее лето для вящего украшения города, вроде: "Дети — наше будущее" или "При капитализме общество делится на тех, кто много трудится и сидит голодным, и тех, которые ничего не делают, но живут сытыми. Уничтожим класс паразитов!" или "Да здравствует международный Союз Советских Федералистических Республик всего мира!" и дальше "Долой немца барона — наемника европейского капитала!", "Смерть панам!" и другие. На базаре, после пережитых гонений на него зимой 1921 года, жизнь опять бьет ключом. Тут все продается и все покупается. Характерной особенностью базаров во всей России является расплодившееся огромное число "обжорок", заменивших прежние рестораны, трактиры и постоялые дворы. Тут можно получить и тарелочку щей или борща, или пару котлет, кашу, огурцы, хлеб, булки, пирожки. Тут же и зимой, и летом дымятся самовары, около которых толпится народ, стремящийся немного обогреться зимой и отдохнуть летом. Все ларьки уничтожены, и торгуют с лотков или прямо на земле.

Ростов во время владычества большевиков сильно пострадал от пожаров. В нем развалившихся домов не меньше, чем в других городах, но все это от пожаров. Сгорело два театра, причем при пожаре одного сильно пострадали артисты, хранившие из боязни обысков все свои драгоценности и костюмы в уборных Асмоловского театра. Сгорела гостиница "Астория", сгорел дом лучшей гостиницы "Палас", сгорели чудные семиэтажные доходные дома Чернова, Хахладжева, Хосудовского и масса других казенных учреждений, а также склады, причем во многих случаях была установлена наличность злого умысла. Движение пешеходов большое, как и во всех городах. Это все грязные, плохо одетые, обращающиеся во вьючных животных совслужащие. Былого южного оживления нет. Старые спекулянтские кафе разогнаны, а те, которые существуют, содержатся лишь агентами Чека. Об этом все знают, и они мало посещаются. Все проходят по улицам торопливо, ни у кого не увидишь улыбки на лице. Магазины остались только цветочные и с дамскими шляпами; идет бойкая продажа коммунистических звезд и значков; существуют киоски с прохладительными напитками, фруктами и сладостями. Извозчиков в Ростове очень мало; те, которые были — приписаны к различным учреждениям. Однако лихачи остались и ночью, когда для других жизнь прекращается, комиссары и чекисты начинают раскатывать на автомобилях и лихачах по городу, а затем, тяжело пыхтя и продавливая всю изрытую, некогда образцовую мостовую Ростова, выбираются за город выезжающие из тюрем и Дончека грузовые автомобили, увозя с собою очередные вааловы жертвы, приносимые большевиками во славу коммунизма.