В царстве Ленина

Советские будни

Для того, чтобы изобразить быт населения в Совдепии, я в предстоящих двух очерках применю иной, чем ранее, метод изложения, именно — форму легкого рассказа, ибо, по моему мнению, таким путем проще будет изобразить шаг за шагом, с утра и до ночи, жизнь советских граждан, со всеми ее малыми радостями и большими невзгодами. В первом очерке выведена жизнь в провинциальном городе советского служащего средней руки, выбивающегося изо всех сил, чтобы обеспечить своим упорным трудом полуголодное состояние семье. Во втором очерке изображена жизнь в столице людей, которые поставили своей целью жизни планомерную спекуляцию и создают себе поэтому более обеспеченное и независимое существование. Фамилии лиц и названия учреждений взяты наугад, но все картины, представленные в очерках — действительные, взятые из жизни факты.

Изгнанный голодом из северной России, Аркадий Иванович Бунин проживает ныне на юге, в Ростове-на-Дону, где он умудряется совмещать три различных должности со службою в таком важном органе советского управления, как Ростовский Комбезхоз. После бессонно проведенной ночи с мыслями о том, как бы наладить командировку в Москву сразу от трех учреждений, чтобы на сумму командировочных денег спекульнуть и немножко подработать, Аркадий Иванович в одно весеннее утро вскочил с постели как встрепанный, вспомнив, что ему до службы надлежит еще отправиться с салазками на городской угольный склад, получить уголь. Было еще рано, когда, хлебнув пустого холодного советского кофе из ячменя, остававшегося с вечера, он вышел на улицу. Весенние заморозки непродолжительны, и салазки, которые тащил за собою Бунин, то зацеплялись за голую землю, то продавливали свежезатянутые льдом лужи. Когда он подходил к угольному складу, там было уже много народу. Все счастливцы, которым удалось получить лопату, набрасывали в принесенные с собой мешки уголь. Другие же, стоя на корточках, рылись руками в мусоре, стараясь друг у друга вырвать куски угля побольше. Передав главному надзирателю склада свой ордер, на котором значилась чужая фамилия, так как Аркадий Иванович, подобно многим другим, приобретал за взятку уже использованные угольные ордера у кассиров, которые были в стачке с надзирателями складов, благодаря чему тот же ордер на уголь переходил несколько раз из рук в руки, и стал терпеливо ждать, когда у кого-нибудь освободится лопата. Вот она освободилась, и Бунин яростно бросился к ней, опережая других и захватив ее первым. Дело сделано; работа кипит, и мешок постепенно наполняется. Народ быстро прибывает в этот склад, так как в городе стало уже известно, что прибыл вагон, привезший не угольную пыль, как обыкновенно, а рядовой антрацит, который всем хочется заполучить. Между тем солнце начинает пригревать сильнее; лед на угольных кучах начинает энергично таять, стекает водой на уголь и все больше обращает площадь склада в топкое грязное болото, в котором, в борьбе за топливо, энергично копошатся и взрослые, и дети. По мере прибытия публики, наваленная гора угля быстро убывает. Бунин ликует: он уже набил свой мешок, уступил лопату знакомому и подошел к весовщику. Здесь взятка тоже царит безраздельно. Сунув, что полагается, Бунин получает возможность вывезти со склада уголь в большем, чем ему причитается по ордеру, количестве. Выходит много народу, все с довольными, веселыми лицами. У многих из карманов и мешков торчит уголь — излишки, которые удалось перехватить, — и они обмениваются впечатлениями, кто как обманул бдительных авгуров. Снег сильно тает, поэтому Аркадий Иванович, надрываясь и обливаясь потом, останавливаясь каждые четверть часа, с трудом тянет за веревку ставшие теперь тяжелыми салазки. По дороге ему раза два-три попадаются павшие лошади, не вынесшие из-за бескормицы тяжелой возки в распутицу и до сих пор не убранные. Голодная собака гложет один труп. Проходя мимо городской тюрьмы, Аркадий Иванович встречает группу арестованных, идущих куда-то с кирками и лопатами в сопровождении охранников, держащих в руках заряженные револьверы. Это из тюрьмы или из концентрационного лагеря ведут арестованных на работу. Некоторые идут босиком, потому что в тюрьме нет сапог, а старые износились. Но вот Бунин дома. Задыхаясь и умирая от усталости, втаскивает он грязный мешок по лестнице, которая когда-то считалась парадной. После мешка остается длинный черный мокрый след, который, однако, мало заметен, так как никому и в голову давно уже не приходит мыть лестницу, почему она стала похожа скорее на сорный ящик. Звонки не действуют, приходится стучать. На стук выбегает жена Аркадия Ивановича и встречает его.

— Ах, Аркаша, быстро же ты справился! Ну что, все благополучно? Не приставал какой-нибудь милицейский с вопросами, откуда ты вез уголь?

Аркадий Иванович, раздеваясь, рассказывает свои впечатления, ставит мешок на дрова, сложенные в передней квартиры и направляется в занимаемую им комнату. Жена успела уже привести все в порядок и вскипятила чай на керосинке. В комнате душно от керосина, жилья, детей. Тут же под маленьким роялем стоит клетка с курами. От комнатной железной печурки ведет труба в форточку. Печь поставлена самим Аркадием Ивановичем, и он очень гордится этой работой, сберегшей ему несколько тысяч рублей. На веревке, протянутой через комнату, сушится несколько штук белья, которое его жена успела уже выстирать в тазу в той же комнате. В углу сидят двое детей, играющих с какой-то старой поломанной игрушкой, с которой, наверное, уже играло несколько поколений. В другом углу старушка бабушка штопает чулки. Семейство садится за утренний чай. Еда простая: чай без сахара, заедаемый черным хлебом. Для детей сегодня подарок. Бабушка купила на базаре ¼ фунта масла, и они получают по одному бутерброду. Разговор за чаем вертится вокруг хозяйственных и денежных вопросов, придумываются разные комбинации вылезания из нужды.

— Аркаша, пришли мне сегодня Петра Ивановича, — заканчивает жена. — Надо "загнать" на базаре старую походную кровать, которая у нас еще сохранилась.

Аркадий Иванович соглашается и тут же сам излагает свой проект добыть командировку, получить авансы, накупить муки и соли, отвезти их в Москву, продать с выгодой и на вырученные суммы привезти иголки или катушки с нитками, чтобы продать их в Ростове, где они стоят в два раза дороже.

— Без этого, — заканчивает он, — нам не вылезти; денег неоткуда получить. Вещи уже все загнали; не на что мне даже купить сапог, а из них уже пальцы торчат.

Проект одобряется. Решено самый отъезд, если командировка будет разрешена, по возможности оттянуть до наступления более теплого времени. Аркадий Иванович допивает чай, тут же наскоро раскалывает несколько поленьев на растопку, забегает с ведрами за водой в соседний дом, так как в этот день в том доме случайно идет вода, а затем уходит на службу, забирая с собой бидон для керосина.

Уже поздно, одиннадцатый час; аллюр всех службистов ускоряется ввиду боязни опоздать с занесением вовремя своей фамилии в особый журнал для расписки приходящих служащих. Но Аркадий Иванович не торопится: он совмещает службу в нескольких учреждениях, а потому он не расписывается в одном учреждении, ссылаясь на то, что он уже расписался в другом и наоборот. Газеты еще не расклеены по углам, и потому улицы интереса особого не представляют. Оживление начинается позднее. Аркадий Иванович незаметно доходит до своего Комбезхоза и поднимается по грязной, облупленной и проплеванной лестнице. В помещение приходится входить, не раздеваясь, оттого что оно не отапливалось целую зиму, и в нем по-прежнему так холодно, что руки замерзают, и все легко простужаются. Комната, занимаемая отделением, возглавляемым Буниным, — последняя по коридору. В отделении — теплая компания, все свои: ни одного коммуниста или сочувствующего. Ввиду привилегированного положения Комбезхоза, учреждение это получает несколько газет, и Аркадий Иванович застает часть своих подчиненных за чтением газет. Остальные стоят в это время внизу в хвосте у продовольственной лавки. Начинается обмен мнениями. Хорошо зная друг друга, служащие, не стесняясь, ругают советскую власть. Один из них сообщает, что, по полученным сведениям, какие-то банды пробрались на Дон, перерезали в районе станицы Новочеркасской коммунистов и забрали с собой оружие. Другой подкрепляет это известиями с Терека, третий — с Кубани. Оказывается, что Дон охвачен точно целым кольцом восстаний.

— Поэтому-то и хлеба нет. Вы слышали, Аркадий Иванович, что мельницы должны остановиться, топлива не подвозят, — заявляет чиновник Чикин.

— Да, это верно, — добавляет другой, — а вы слышали господа, даже на Тихорецкой, этой центральной станции нашего хлебородного района, продком не мог удовлетворить хлебом население; рабочие Тихорецких мастерских забастовали и стали волноваться. Чтобы успокоить их, продком решил пустить хлеб из зерна, заготовленного на посевную кампанию. Что-то нас бедных ожидает летом. Вот тогда будет полный неурожай.

Все начинают с жаром беседовать. Разговор переходит на близкие сердцу каждого продовольственные темы. Внезапно слышится скрип приближающихся шагов; все настораживаются, смолкают. Приносят утреннюю почту. Аркадий Иванович идет к своему столу читать ее. Из поступивших бумаг наиболее интересными являются присланные из канцелярии Комбезхоза, для заполнения каждым служащим, анкеты для вновь образованной комиссии по очистке советских учреждений от присосавшихся буржуазных элементов. Аркадий Иванович передает листки сотрудникам, со смехом читающим вопросы, числом около 40 (например: 1) ваше отношение к Советской власти, 2) что нужно, по вашему мнению, для блага народа, 3) как вы относитесь к другим социалистическим партиям, 4) чем вы занимались в такие-то и такие-то сроки (и т. п.). — "Господи, в который уже раз разгоняют эти комиссии, признавая, что они действуют недостаточно энергично, и назначаются новые и новые, и опять в результате — сказочка про белого бычка".

Аркадий Иванович, занятый мыслями об осуществлении своего проекта, принялся искать повода для него. Ура — он налицо! В числе других писем и телеграмм он случайно находит пришедшую с почтой телеграмму с приглашением командировать в Москву представителей на совещание, которое состоялось уже две недели тому назад. Аркадий Иванович летит с этой телеграммой сначала к комиссару подготовить почву, потом заговаривает зубы своему начальнику не из коммунистов. Они соглашаются с необходимостью именно ему, Бунину, ехать в Москву; о сроке совещания никто не спрашивает. Начальство торопится, ибо идет на доклад к самому высшему начальнику учреждения. По счастью, доклад у последнего не затягивается, и в час дня Аркадий Иванович уже поручает своей машинистке напечатать несколько длинных мандатов себе на командировку. Входя к себе в кабинет, он слышит в соседней комнате фразу: "Ах, подлец Чухтаньян, опять вернулся от доктора с разрешением". Аркадий Иванович прекрасно знает, что это означает. Чухтаньян — один из его сотрудников, молодой хитрый армянин, умеющий, когда нужно, притвориться умирающим и хворым, и потому, отлынивая под всеми предлогами от работы на службе, периодически получающий, пользуясь своими знакомствами со всеми врачами-армянами, главенствующими в различных врачебных комиссиях, разрешения на отпуск на 2-3 недели.

Аркадий Иванович тем временем спустился уже по лестнице и несется на всех парах к месту своей второй службы.

Здесь состав служащих иной: преобладают пожилые, мохом поросшие провинциальные ученые и зеленая учащаяся молодежь. И те, и другие — голодные и, почти в полном смысле слова, босые. Входя, Аркадий Иванович застает хорошо знакомую ему картину. Часть разговаривает, часть переписывает совершенно посторонние бланки профессиональной переписи, другие что-то пишут, третьи читают. Словом, обычная картина советского учреждения. Разговор, однако, тут несколько отличается от Комбезхоза. Здесь, помимо темы о продовольствии, ценах, базарах, можно услышать наивную молодую речь о науке, об искусстве, обо всем том, что еще не потушено в молодых душах советской властью. Обмениваются мыслями о вчерашних докладах, проектируют собрания молодежи, чтение рефератов. К Аркадию Ивановичу подходит его помощница — пожилая интеллигентная барышня, когда-то бывшая состоятельной, беженка из Петрограда.

— Аркадий Иванович, я больше не могу, — говорит она. — Научите, что же делать, что предпринять. Скажите, неужели это вечно будет продолжаться? Разумеется, я не придаю значения всем этим разговорам о восстаниях и не сомневаюсь, что они будут подавлены. Но я не могу себе представить такую жизнь, когда буквально все физические и интеллектуальные силы уходят на то, чтобы измыслить, чем накормить себя с братом. Он совершенно какой-то индифферентный. Ему все равно, я же не могу видеть, как он голодает, худеет и болеет, бегая на свои лекции в замороженных помещениях. Неужели они там, за границей, успокоились? Неужели от заграницы ничего нельзя ждать, кроме забастовок и заключения с нами торговых договоров, о которых с таким ликованием трубят советские газеты? Знаете, противно жить; хочется смерти, уйти, умереть, уснуть.

Аркадий Иванович терпеливо выслушивает эту тираду, произносимую залпом, и в шутку указывает срок, когда, по его мнению, советская власть падет.

— Товарищи, кто хочет записаться на огороды? — с этими словами в комнату входит рослый детина и продолжает: — Все служащие имеют право личным трудом обработать пространство земли, отводимое бесплатно коммунхозом и осенью за то часть продукции получить себе. Семена даются бесплатно, — добавляет он. Аркадий Иванович механически, как и другие, ставит на листе свою подпись и принимается за занятия. В этом учреждении работа его сводится к тому, чтобы вынимать с полки книги, записывать их в особую ведомость и ставить обратно, а главным образом — чтобы несколько раз показаться на глаза начальству, проявляя какую-то лихорадочную деятельность. Развивая задуманный им план, он идет в кабинет начальства — юного, убежденного коммуниста, разгуливающего для вящей убедительности своего правоверия с портретом Карла Маркса в петлице. Обстоятельство для него тем более необходимое, что за 1,5 года перед этим он был таким же правоверным в рядах белых.

Аркадий Иванович застает его в кабинете за беседой с уполномоченными комслужа, которые стараются убедить его в необходимости принять меры к уплате сотрудникам не выплаченного за 1,5 месяца жалования, а начальство не менее вразумительно старается доказать, что это не столь срочный вопрос, и что обращение к нему по такому делу он считает просто неприличной выходкой контрреволюционного характера. Аркадий Иванович беспокоится о скверном настроении начальства, ожидает конца собеседования и издалека приступает к щекотливому вопросу.

— Ах вот и прекрасно, товарищ Бунин, — заявляет комиссар, — вы меня избавляете от тяжелой необходимости искать, кого бы послать в Москву. Мы не получили ряда ответов на посланные нами два месяца тому назад срочные запросы, которые в данный момент, в связи с намеченной мною конференцией, принимают уже совершенно неотложный характер. Профессор Дерюгин, которому я предлагал ехать, категорически отказался от командировки, другие тоже заняты и не могут оторваться для поездки. Так вот вы и поезжайте, голубчик. Мы вам и ассигновку выпишем. Аванс, как вы знаете, 50 000 р., да к ним я вам добавлю еще 25; только вы пройдите, товарищ, в ЦК партии и получите для меня некоторые брошюры по спискам, которые я вам своевременно передам. Кстати, и с деньгами для жалованья нашим служащим вы там поторопите, — заканчивает он.

Аркадий Иванович весь сияет от неожиданного оборота, который приняло дело, и весело возвращается в свою библиотеку. Там царит оживление. Только что вернувшийся из поездки на Кубань сотрудник делит между лицами, участвовавшими в складчине, привезенные им мед и масло и передает свои впечатления о сельских настроениях.

— Ненависть кипит, — говорит он, — все изведены поборами, разверсткой. Было уже много случаев убийств из-за угла коммунистов. Движутся куда-то войска. По дорогам едут мешочники. В Екатеринодаре происходит сильнейшее ущемление буржуазии, свирепствует Чека, применяются даже пытки.

Аркадий Иванович не слушает этих оскомину набивших разговоров. Захватив свой фунт масла и предупредив помощницу о предстоящем отъезде, он бежит на третью службу, попадая туда лишь в половине третьего. По счастью, все учреждения, в которых служит Бунин, расположены невдалеке одно от другого. Несмотря на стоящую оттепель и распутицу, ростовская публика выползла на улицу и храбро шлепает по грязи. Гудят автомобили с комиссарами. Проносятся пролетки, грузовики. Проходит полк с красным знаменем, распевая песни. Дети бывших интеллигентов торгуют спичками, папиросами. Иногда, быстро-быстро, точно боясь своей смелости, проносится одинокий одичавший, почти пустой, вагон трамвая (публика уже отвыкла пользоваться ими).

Учреждение, в которое вошел Бунин, по составу существенно отличалось от двух предыдущих. Тут налицо бывшие буржуи, лица, подвергающиеся всяким неприятностям — наиболее измученный и взволнованный элемент. При приходе Аркадия Ивановича все бросаются к нему.

— Слышали последнюю новость? Германия объявила Советской России войну. Это точно, совершенно точно: из местных военных кругов. Здесь в связи с этим большое беспокойство. Ожидают приостановки демобилизации.

Аркадий Иванович скептически качает головой.

— А получили ли вы, господа, анкеты о борьбе с засильем буржуазии? — спрашивает он в свою очередь.

— Да, да, уже получили.

— Вы знаете, что комячейка уже вызывала к себе Абрама Самойловича, опрашивала его, и ему угрожает опасность изгнания и зачисления на принудительные работы, — заявляет секретарь. — Аркадий Иванович, вам надо написать или самому сходить к Назарбекову; он — человек молодой, вы сумеете ему замазать рот, и он сможет замолвить словечко ячейке, а та с ним очень и очень считается, — добавляет он.

— Хорошо, господа, с моей стороны все будет, конечно, сделано. Скажите теперь мне, не вызывал ли меня сегодня Борис Яковлевич, а то у меня есть для него доклад.

— Нет, Борису Яковлевичу не до нас. У него сидят сейчас те спекулянты, которых вы знаете, и которые устанавливают с ним, надо полагать, наиболее невыгодные для казны условия договора, — хитро улыбаясь, говорит язвительно сотрудник Корецкий.

— Ну так я сам к нему пойду, — решительно заявляет Аркадий Иванович и, попрощавшись, бежит к своему принципалу.

Доложив несколько мелких вопросов, он переходит к интересующему его делу.

— Борис Яковлевич, видите ли, я получил командировку в другом учреждении и обязан ехать. А так как есть декрет, что в видах экономии людей и времени, а также и сокращении числа разъезжающих совработников, надлежит объединять командировки, я прошу вас, не надо ли и для нашего учреждения получить какие-нибудь данные или навести необходимые справки в Москве.

Борис Яковлевич в хорошем настроении. Упомянутая выше сделка уже состоялась, и он мысленно подводит итоги тем выгодным операциям, в которые он обратит деньги, вырученные им лично от заключенной им от имени казны сделки; а потому он сразу ставит точки над "і".

— Понимаю, понимаю, голубчик, поезжайте, берите себе аванс в установленном размере, а мотив для командировки сами придумайте.

Аркадий Иванович благодарит начальство и летит обратно в свой Комбезхоз, куда он попадает за четверть часа до окончания службы. Он застает у себя в отделении большое волнение. Комиссар отдела, с техническим стажем бывшего водопроводчика, кричит на всю канцелярию и обрушивается прежде всего на Аркадия Ивановича.

— Вечно вас нет на месте, никогда никакой толковой справки не получишь. А вы еще хотите уехать в Москву! Предупреждаю вас, что вы будете посажены мною под арест, если так будет повторяться.

Ошеломленный Бунин с горячностью доказывает комиссару, что у него есть помощники, которые в его отсутствие его заменяют. Что же касается самого отсутствия, то оно происходит с ведома начальства, и потому он такого замечания на свой счет принять не может. Твердые тон и основательные реплики озадачивают комиссара, который смягченным уже тоном просит дать ему какую-то справку, требуемую ортчекой. Через десять минут просимая справка дана, но, как и обыкновенно, за ней никто не является, и она лишь увеличивает груды бумажной макулатуры, сваленной в шкафу.

— Аркадий Иванович, а тут без вас керосин раздавали и, так как его было мало, я сам уже его для вас достал, не прогневайтесь, — заявляет Петр Иванович Петрушкин, один из наиболее услужливых сотрудников. — Кроме того, позвольте вам передать деньги, вырученные мной на базаре, за ваши вещи. Вот чистоганом 12000 рублей, десять процентов комиссии я уже себе удержал.

Аркадий Иванович берет деньги и просит Петрушкина после обеда зайти к нему на квартиру за новой партией вещей на продажу. В этот момент тихое помещение Комбезхоза наполняется шумом. Присутствие окончилось, и все служащие устремляются домой. Бунин возвращается домой, неся керосин и масло.

Вся улица заполнена теперь советскими служащими в виде вьючных животных, тащащих на себе хлеб, крупу, масло, керосин и другие продукты. К приходу Аркадия Ивановича домой комната его полна уже угольной копотью, идущей от печурки. Жена говорит Аркадию Ивановичу, что ей удалось отнести сапожнику кусок оставшейся у нее кожи для подметок и обещанной муки, так что детям будут сшиты для лета сандалии. Надо поберечь последнюю пару башмаков, которые они носят. Далее Лидия Васильевна сообщает, что по их дому распространились слухи, что он весь выселяется, так как его предположено реквизировать для Водного транспорта вместо сгоревшего дома последнего. Садятся обедать. Суп, варенный не на мясе, о котором почти забыли, сменяется пшеничной кашей с луком. После этого легкого обеда пьют чай, причем каждый получает по чайной ложечке сахарного песка. Аркадий Иванович рассказывает о своих успехах. Уже из двух мест есть на командировку по 50 тыс. рублей, а из третьего — 75 тыс. рублей. Итого — 175 тыс. рублей. Таким образом получается основной капитал. Если к нему приложить своих тысяч 25, да призанять тысяч сто, то на такой капитал можно уже и спекульнуть; и семья шумно строит свои предположения о выгодах, которые принесет командировка. Конец обеда прерывается звонком. Приходит член домового комитета и объявляет о том, что в этот день по приказу Донисполкома с 5 ч. вечера начинается принудительная очистка дворов и улиц перед домами от слежавшегося снега, льда и грязи, а также сбрасывание оттаявшего снега с крыш. Все мужчины обязаны явиться во двор и под руководством члена домкома заниматься уборкой. Уклоняющиеся будут арестованы.

Аркадий Иванович узнал раньше об этом распоряжении из газет и потому накануне уже запасся на службе надлежащим удостоверением, освобождающим его от участия в работе по очистке. Далее член домкома сообщает, что все жители дома приглашаются на общее собрание в ближайшее воскресенье для выбора нового домового комитета. Старый президиум домкома отказался, ввиду того, что, за малыми исключениями, квартиронаниматели не производят причитающихся с них взносов, в силу чего члены комитета уже второй месяц не получают жалованья, неся, однако, неприятную должность, сопряженную с бессонными ночами, так как почти ежедневно их таскают для присутствия при обысках, выемках, арестах и т. п., и всегда ночью. Кроме того, надлежит произвести несколько неотложных работ по ремонту, по очистке нечистот, по исправлению канализации, грозящей в самое ближайшее время прийти в полное разрушение.

Немного спустя к Аркадию Ивановичу приходит сослуживец, которого он просит взять на продажу складную кровать. Долго идет разговор об ее оценке. Петрухин просит сбавить назначенную Аркадием Ивановичем цену.

— Поймите, что цены теперь не прежние. Во-первых, дороги испортились, мало приезжающих из станиц, которые составляют главный контингент наших покупателей; во-вторых, и они воздерживаются от покупок, ибо у них самих деньги появляются, как результат продажи собственных продуктов. А вы сами прекрасно знаете, какое теперь притеснение, — добавляет он, — почти на всех заставах всевозможные заградилки обирают станичников; станичники вообще в последнее время охотнее покупают золото и серебро, чем вещи.

Наконец, сходятся в цене, и Петрухин уходит, унося с собою складную кровать. Жена Бунина принимается за работу. Распарывает старый потертый пиджачный костюм Аркадия Ивановича и кроит из него новые костюмы детям к Пасхе.

Аркадий Иванович собирается уходить. Почти в самых дверях квартиры он сталкивается с соседкой, испуганной и побледневшей.

— Аркадий, Иванович, голубчик, будьте добры, спросите у вашей супруги касторки. Мой Гриша заболел желудком, у него поднялась температура и общая слабость. Я обегала все аптеки и нигде не нашла касторки. Предлагала даже деньги отдельно, так как на таких условиях у них иногда находится лекарство, и все-таки — нет. У вас дети, и быть может, у вас есть, что мне нужно. Будьте добры, может быть, найдете?

Лекарство случайно находится, и обрадованная женщина бежит к себе с обретенным сокровищем.

Аркадий Иванович идет читать лекцию на одни из многочисленных курсов всевозможных знаний, устроенных для рабочего пролетариата. Он гордо проходит по двору, где в это время мужчины роются во льду и грязи.

— Аркадий Иванович, вы не на работе? — кричит ему председатель домкома.

Аркадий Иванович потрясает имеющимся у него удостоверением и передает его домкому. Затем бежит на курсы. По дороге со звоном и грохотом несутся пожарные. "Опять поджог" — машинально произносит он. Хотя час лекции уже наступил, но пока явилась только одна слушательница, с которой Аркадий Иванович от нечего делать начинает беседовать, ходя взад и вперед по коридору. Он отмечает запоздание прибытия на лекции, указывает на это, как на падение дисциплины среди партийных работников и незаметно переводит разговор на тему о разногласиях, царящих в партии.

— Товарищ профессор, — быстро перебивает его собеседница, рослая стриженая девица в кожаной куртке, несмотря на мужской костюм, вовсе не утратившая миловидности, — вы не должны удивляться, вы ведь знаете, как мы завалены работой; всё партийные заседания и заседания.

Бунин не смущен ее обращением, он знает, что в Советской России добрая половина таких же профессоров как и он, и потому он уже привык к такому невольному самозванству.

— Что же касается раздоров, — продолжает, все более и более воодушевляясь, коммунистка, — то ведь вы прекрасно понимаете, что это все выдумки. Трения между отдельными руководителями, разумеется, бывали, но они не мешали партии быть всегда сплоченной, чем мы и держимся. Поверьте, что наше положение бесспорно улучшается. На экономическом фронте мы выйдем такими же победителями, как и на фронте гражданской борьбы.

Все более и более переходя на митинговый путь, слушательница начинает читать Бунину целую лекцию. Тут поминутно сыплются слова, заученные из разных большевистских брошюр; тут и "крах капитализма", и "классовые противоречия", и "империализм", и "мажоритарная система", и пр. "Бедная ты, бедная девочка, — думает Аркадий Иванович, не без сожаления глядя на собеседницу. — Бросить бы тебе всю эту федерацию и социализацию, в которой ты, в конце концов, запутаешься и пропадешь, да заняться тебе таким делом, к которому ты и духом, и телом более приспособлена: подарить своему Тихому Дону пару-другую таких здоровых, кровь с молоком, ребят, как ты сама".

Через некоторое время собирается порядочное количество слушателей, и Бунин, занимая место на кафедре в помещении, не отапливавшемся и не освещавшемся всю зиму, начинает лекцию, подыгрываясь под вкусы слушателей, у которых он на хорошем счету, как "свой".

— Товарищи, капиталистическое государство, в лице своих промышленников, закабаляло рабочий класс самым варварским образом, чтобы, как паук, пить из него золотой сок, — так начал свою лекцию Аркадий Иванович, и вел ее то вяло и монотонно, то, замечая упадок интереса со стороны аудитории, готовил какую-нибудь хлесткую фразу. Через 50 минут лекция кончена, и слушатели окружают его с тем, чтобы обращаться с самыми глупыми вопросами. Обыкновенно Бунин терпеливо вел дополнительные беседы со слушателями, но сегодня он извинился и понесся вниз к руководителю курсов, чтобы поговорить по своему делу. При входе Аркадия Ивановича директор курсов (тоже профессор — из бывших провизоров) через свои очки посмотрел на него, как всегда, полуприветливо, полусухо. Узнав, в чем дело, он запротестовал.

— Это ни на что не похоже, товарищ. Все просятся ехать. У нас тут, простите, не проезжий дом, а, так сказать, лаборатория научных знаний. Я не могу на это согласиться.

Видя, что дело не клеится, Аркадий Иванович прощается и уходит с курсов. Начинает уже темнеть, и зарево продолжающегося пожара красиво освещает часть неба. Дует холодный северо-восточный ветер, и панели вновь делаются сухими и проходимыми. По дороге Бунин забегает в зал телеграмм ДонРОСТА. Большое помещение бывшего магазина, как всегда, набито народом, с трудом читающим при свете одинокой лампы последние телеграммы и карикатуры на злобу дня. Глаз быстро улавливает подзаголовки: "Перевод часовой стрелки на один час", "Конфискация имущества бежавшей буржуазии", "Победы на трудовом фронте", "На красную доску", "Прием турецкой делегации в Москве", "Забастовка в Норвегии", "Рост безработицы в Германии" и т. п. изо дня в день встречающиеся идентичные известия. Аркадий Иванович вышел на улицу. Стало совсем темно. Лужи замерзли. Это наводит Бунина на мысль о возможности возвращения холодов и связанных с этим расходов, на покрытие которых нужны средства. Он решается поэтому пойти дальше к своему знакомому Бажанову, инженеру из приспособившихся, получающему со службы керосин большими партиями по казенной цене и затем распределяющему его через комиссионеров по рыночным оптовым ценам. "Надо будет заплатить ему за прежние 5 пудов да узнать, нельзя ли получить еще", — думает Аркадий Иванович, продолжая свой путь. По дороге он встречает и раскланивается со своим знакомым по Москве, Пономаревым, отсидевшим по ошибке из-за сходства фамилии с разыскивавшимся контрреволюционером в Чеке и пришедшим в такое нервное состояние, что у него возникла мания преследования: он в каждом человеке видит шпиона и потому может выходить только в темноте. — "Бедный человек", — думает Бунин и несется дальше.

Инженер Бажанов занимает во дворе одного дома, на улице Стеньки Разина, прекрасную квартиру в 4 комнаты, брошенную прежними бежавшими из нее домовладельцами. В нее Бунину приходится идти по двору, вдоль высокого каменного забора. Когда он проходит, какая-то черная масса отделяется от стены и грузно падает на землю. Аркадий Иванович бросается поднимать и узнает своего сослуживца, юрисконсульта Комбезхоза, бывшего воспитанника привилегированной школы и богатого прежде человека, до нитки теперь обобранного и живущего в том же доме, где и Бажанов.

— Что вы делаете здесь, Сергей Александрович? — спрашивает его Бунин.

— Да вот, сказать вам по правде, краду кирпичи. У меня, видите ли, засорилась комнатная печка. Я принялся ее прочищать и испортил. Теперь хочу сам исправить, а для этого нужны кирпичи, которых, как вы знаете, ни по какой цене не достанешь. И вот приходится, яко тать в нощи, выламывать для этого кирпичи из нашего забора. А, кстати, слышали, немцы идут на Москву, получили мандат от союзников, и потому в Москве восстание. Впрочем, вы ведь, наверное, к Бажанову? У него вы узнаете все сегодняшние новости.

Бунин прощается и поднимается в квартиру Бажанова. Там все сидят за вечерним чаем в столовой. Два-три посторонних лица, сам Бажанов и его жена. Бунин здоровается. Садится, и ему ставят чай со сливками и вареньем.

— А Абрам Захарович нам принес две сногсшибательные новости, — заявляет хозяин. — Впрочем, пусть он сам вам повторит их. Приятные вести приятно и слушать, как говорится.

Молодой человек, к которому обратился Бажанов, "сообщает последнюю новость". В Кронштадте и в Москве эсеры подняли восстание, Совнарком выехал уже в Орел, и в Ростове получено распоряжение все продгрузы для столиц адресовать на Орел.

— Очень интересно, — замечает Бунин. — Ну, а относительно движения немцев вы ничего не слышали? — спрашивает он в свою очередь.

— Нет, но зато есть и другая новость, местная; мне сообщил ее под секретом знакомый, служащий в Дончека. Сегодня ночью в Ростове будут опять повальные обыски. Всю эту здешнюю нервозность и связывают с восстанием, которым, как говорят, руководят какие-то генералы.

Завязывается общий разговор. Когда чай приходит к концу, Аркадий Иванович, обращаясь к Бажанову, просит уделить ему пару минут для разговора. Они переходят в кабинет и садятся в старые глубокие кожаные кресла. Аркадий Иванович передает деньги, получает свой куртаж и просит на завтра дать ему новую партию керосина.

— Дорогой Аркадий Иванович, обстоятельства несколько изменились. На службе у нас беспокойно. Уже два заведующих отделами арестованы, и образована комиссия для обследования хозяйственных заготовок материального отдела. Хотя мой комиссар и наш контролер с нами заодно, и я делюсь с ними прибылью, но теперь они сами просили меня поостеречься и на время прекратить выдачи. Поэтому вы меня уж извините, но я могу вам пока дать только два пуда, которые находятся уже у меня дома. А потом придется на некоторое время остановиться. Кроме того, я вам передам сегодня и те расписки Государственного банка, которые вы мне дали для хранения, ибо я очень боюсь обыска. Сейчас я схожу на чердак и принесу вам.

Бажанов уходит и через несколько минут возвращается к Аркадию Ивановичу с небольшим свертком. Последний прощается, прячет сверток в шляпу и идет домой.

Слух об обысках нервирует его. Хотя взять-то и нечего, но сколько, тем не менее, волнения, неприятностей. Опять бессонная ночь! "Боже мой, — думает Аркадий Иванович, — когда же это, наконец, кончится!" Затем мысли его переходят на неудачу с керосином. "Значит, опять образуется денежная брешь. Нет, надо ехать, ехать во что бы то ни стало, а то еще один месяц, и семья станет перед вопросом о форменном голоде. А черт знает, сколько еще времени будет продолжаться советский режим. Эти революции и восстания, сколько уже упований и надежд с ними связывалось, и все они разлетелись, как пух". Аркадий Иванович замечтался и спохватился лишь, растянувшись на земле. Он забыл, что в некоторых местах около домов со складами протянута проволока, которую приходится обходить. Днем, конечно, ее видно, но зато вечером и ночью, когда город не освещается они незаметны, и много людей уже из-за них искалечилось.

— Ах, проклятые! — вырвалось у Аркадия Ивановича, когда он встал, потирая ушибленное колено и стараясь слегка обчиститься. Прихрамывая, он поплелся домой. У дверей ярко освещенных кинематографов толпился народ; доносилась музыка. Изредка, со стороны вокзала слышались одинокие выстрелы.

Поднявшись ощупью по неосвещенной лестнице, Аркадий Иванович, открыв ощупью же дверь, вошел в свою квартиру. Жена укладывала детей спать. Аркадий Иванович передал ей все новости и пошел предупреждать об обыске своих квартирохозяев, бывших купцов, теперь ограбленных дочиста и нуждающихся армян. Они уже слышали о готовящемся ночном развлечении, но при этом внесли поправку в это известие. Будет не обыск, а облава на бездокументных и дезертиров.

— Во всяком случае, не мешает приготовиться и на случай обыска, — заметил Аркадий Иванович и пошел в свою комнату.

Комната тускло освещалась самодельной лампочкой-ночником, для которого приспособлена была какая-то старая бутылка. Ночник давал больше копоти, чем света. Дети уже лежали в постели. Лидия Васильевна штопала чулки.

— Надо будет припрятать наши сокровища, — улыбаясь, заметил Бунин. Жена вынула из комода одну царскую пятисотку и две золотые монеты — все это сокровище сберегалось про черный день. Пятисотку, с принесенными Буниным от Бажанова расписками, спрятали в комнатную метелку. Золото опустили в кофейник. Потом стали пить чай с черным хлебом. Беседа вертелась вокруг слухов о восстании, о невозможности в связи с этим отъезда в Москву, и во всю ширь становился поэтому вопрос о том, что делать дальше.

— Мама принесла сегодня, когда ходила за продуктами, два хлеба с твоих двух служб. Один она "загнала" и получила на базаре девять тысяч. Четверку табаку тоже продала за 2 тысячи. Ты получил от Бажанова 5 тысяч. Это все составит 17 тысяч. Вот на три дня и есть пропитание, а потом придется сесть на крупу, которая у нас немного сохранилась. Кстати, маме сегодня сказали в распределителе, что подсолнечного масла больше давать не будут. Значит, мы окончательно остаемся без жиров. Разве это не трагизм?

— Сколько тебе стоил последний месяц?

— Да уже около 200 тысяч рублей. Кроме того, ты знаешь, что цены непрерывно растут.

Бунин глубоко задумывается. Кажется, он не дурак, работает вовсю, слегка даже спекулирует, и все-таки ничего не выходит. Действительно, остается, как говорит Бажанов, "jе рrеnds mоn biеn, оù jе lе trоuvе"[113] — брать взятки, мошенничать. Но как это сделать? Ведь и для этого нужно умение.

— Ну, старушка, будем еще держаться, — говорит он вслух жене, — придется пустить из последних резервов пятисотку. Другого исхода нет, и при всем том, это еще не покроет всех расходов. Кроме того, я не могу сшить себе сапог, придется, по-видимому, ходить босиком.

Супруги долго беседуют на эту тему, измышляя способы, на чем бы сэкономить, что бы еще продать. В это время неожиданно зажигается электричество.

— Ну вот и сигнал, — говорит Лидия Васильевна. — Предупреждают нас, чтобы мы приготовились. Пора разыгрывать комедию сна.

Полураздевшись, супруги ложатся, ожидая прихода ночных гостей. Те долго заставляют себя ждать. Бьет двенадцать, час, два. Не спится, и тяжелые назойливые мысли о завтрашнем дне, о хлебе насущном, лезут в голову, застилая все другие мысли, переводя в тяжелое и тревожное забытье.

Резкий стук в дверь разбудил начинавших дремать от усталости супругов. "Начинается!" — подумали они. Хозяин тоже предупреждает их, что в доме начались обыски. Только что постучались и вошли к соседям. Пять минут волнения и томительного ожидания и — вдруг опять, еще гораздо более тяжелый стук к ним в дверь, точно будто ее собираются выломать. С замирающим сердцем подходит Аркадий Иванович к дверям коридора, в котором уже слышен шум входящих в квартиру солдат. Слышатся громкие голоса, стук прикладов.

— Приготовьте ваши документы! — раздается оглушительно-крикливый бас у двери комнаты, занимаемой Буниным.

Дверь растворяется, и три красноармейца, из коих один со звездой и разными нашивками на левом рукаве, изобличающими в нем начальника, входят в комнату. У двери становятся два часовых, третий — у двери на лестницу. Пока длится процедура проверки старшим вороха удостоверений, предъявленных Буниным, два других обшаривают комнату. Проснувшиеся от шума дети ревут. Случайно оказывается приличный состав солдат. Вещей не трогают, ограничиваясь лишь опросами. Но, однако, почему-то завернутая для предохранения от копоти в тряпку картина приковывает их внимание. Ее заставляют снять, развернуть и внимательно осматривают со всех сторон. Проверка документов заканчивается, и "твердая власть" удаляется, обходя другие комнаты квартиры. Все сходит благополучно; но зато отряд захватывает с собой бедного голодающего художника, живущего в маленькой последней комнате. Его заставляют одеться и уводят, как заявляет начальник — "насчет выяснения его индивидуальности". Все притихшие было обыватели квартиры выскакивают в самых фантастических костюмах и собираются на нейтральной почве — в комнате квартирохозяина. Идет горячий обмен мнениями о пережитых минутах. Через полчаса расходятся по комнатам и укладываются спать окончательно. Однако пережитые волнения, расшатывающие нервную систему, не дают сразу заснуть. Советский день закончен!