В царстве Ленина

"Рабис"

Театры и музеи также находятся в заведовании Наркомпроса (Народного комиссара просвещения). Учитывая огромное психологическое значение зрелищ для народа, большевики на первых же порах приняли театры под особое покровительство, создав им коммунистическую няньку в лице Луначарского. Благодаря этому артисты все время находились в более благоприятных условиях, чем остальное население Советской России, и этим обстоятельством объясняется, почему в Совдепии до последнего времени сохранилось много артистических сил. На первых порах после большевистского переворота многие интеллигентные женщины входили в профессиональный союз Рабис (работников искусства) и приписывались к какому-нибудь мелкому театрику на третьестепенные амплуа, чтобы сохранить за собой все свои носильные вещи и предметы домашнего обихода. Поскольку артисты и художники не занимались политикой, им жилось не в пример лучше прочих граждан Советской России, и они долго сохраняли свое привилегированное положение. Перелом в отношении к ним наступил на пороге 1921 года, когда стали закрываться специальные столовые Рабиса, в которых служащие театров питались лучше, чем граждане, обедавшие в советских столовых. С этого же времени у артистов провинции и центра, не состоящих и близких отношениях к кремлевским и лубянским сферам и не выступающих на интимных вечерах в Кремлевском дворце, стали отнимать более повышенные оклады жалования, деньги на представительство и даже самую возможность получать обмундирование и косметику из советских запасов. Это заставило артистов броситься в спекуляцию. Многие из них пооткрывали маленькие лавчонки или составили кооперативные театры для параллельной работы с правительственными театрами. Я не знаю, выиграло ли русское театральное искусство от того, что все театры стали государственными, хотя прежние государственные императорские театры и стояли на высоте положения, являя пример высокого служения искусству, за которыми тянулись уже и другие частные театральные антрепризы. Те же мелкие примеры, которые мне пришлось видеть, убеждают меня в обратном.

Театры в Ростове-на-Дону были национализированы не сразу. Дольше всех держался частный театр типа московской "Летучей мыши" — "Гротеск": до начала осени 1920 года. Это был единственный уголок в Ростове, где можно было несколько отдохнуть часок-другой и пожить старыми переживаниями. Публика на спектакли в "Гротеск" приходила как-то аккуратнее, чем в другие театры. Со своей стороны, и оркестр были подтянут, и артисты играли дружно, доставляя эстетическое удовольствие ростовской публике, охотно посещавшей этот театр. Правда, следуя духу времени, буфет в "Гротеске" закрыли и создали даже в духе советских установлений должность зампредрежкола (заместителя председателя режиссерской коллегии), как о том объяснял с рампы талантливый директор и конферансье "Гротеска" г. Алексеев. Но началось лето 1920 г. — наступление барона Врангеля, высадка полковника Назарова повлекли за собой большие аресты в Ростове, в том числе и среди артистов театра "Гротеск". Отношения с местной властью обострились, и вот в один прекрасный день в театр явился наряд Чека и опечатал его. Театр очень долго стоял закрытым; артисты сидели без работы, и в конце концов, о "Гротеске" все как-то позабыли. Много времени спустя я встретил главного капельмейстера театра, который же сообщил, что театр опять уже работает, но под другим названием. В него пригоняют по наряду красноармейцев из Ростовского гарнизона.

— Что же, вы по-прежнему усиленно разучиваете музыку с вашим оркестром? — поинтересовался я.

— Какое там! — улыбнулся мой собеседник и безнадежно махнул рукой. — Теперь я целый день сам даю частные уроки, чтобы только прокормить свою семью.

— А как же программа? — вновь спросил я.

— Да все те же старые заигранные вещи, идущие без репетиции. К тому же и сама труппа порастаяла и куда-то вся разбежалась, — закончил мой собеседник.

Потом мне приходилось слышать от лиц, попадавших по особой коммунистической протекции в этот театр, что дело там идет плохо, и спектакли совершенно не похожи на прежние постановки. Таково же, по общим отзывам, положение во всех провинциальных театрах и во многих столичных. Артисты плохо одеты, нехотя и небрежно исполняют свои роли, все более и более делаясь похожими своей профессиональной деятельностью на рядовых советских служащих.

Театры могут служить средством пропаганды. Поэтому в России они прибраны к рукам советской властью, являясь, между прочим, одним из средств для успокоения голодных и удовлетворяя потребности народной массы к зрелищам. Поэтому-то в них могут попадать преимущественно лишь советская буржуазия или диктаторствующий пролетариат, т. е. рабочие и красноармейцы. Раньше можно было приобретать билеты в театр всем рядовым гражданам. Недавно, однако, это дело окончательно обобществлено; получать их можно только через профессиональные союзы, т. е. в жизнь проведено положение, что театр — только для трудящихся. Однако это дело поставлено истинно по-советски. Например, вы решили завтра пойти в театр и делаете соответственное заявление своему комслужу[85], обычно получая в ответ: "На сегодня билеты свободные есть, на завтра же — нет". Через некоторое время опять обращаетесь с аналогичной просьбой. Оказывается, есть только три билета на детский спектакль. И так всегда! Вы хотите пойти в концерт, а вам предлагают билеты в цирк; хотите в оперу, а вам навязывают место в оперетку и т. д. Благодаря такой системе всякий служащий в конце концов махнет рукой на это дело и вовсе перестанет ходить в театры. Этим и объясняется большое подчас количество пустых мест в театрах. С другой стороны, это влечет за собою рост барышничества билетами, которое и теперь процветает, но уже в ином масштабе, чем раньше. За билет на большие спектакли барышнику платят в Москве до 50.000 руб. и выше за место. Кинематографы тоже трудно посещать, и публика в них бывает только чисто пролетарская.

Пролеткульт — учреждение, мода на которое уже прошла, когда оно докатилось до Ростова. Ростовский Пролеткульт обосновался в здании, в котором до того помещалось Управление финансов генерала Деникина; еще раньше — местный кафешантан "Марс" (такова переменчивая судьба здания). Двери его плотно закрылись, и до широких слоев ростовской публики не доходило известий о том, чем там занимаются посещающие его коммунисты. Позднее, из расспросов в Москве, я убедился, что это учреждение, имеющее заданием давать рабочим возможность развивать свои дарования в области искусства, трактуемого в пролетарском масштабе, находится в периоде маразма, застоя и отмирания, служа скорее местом для rеndеz­vоus[86] и пролетарского флирта. Поэтому к Пролеткульту, с которым прежде связывалось столько надежд, совершенно отпал ныне правительственный и общественный интерес.

Концерты в Советской России составляют довольно обыденное явление. Музыканты часто дают концерты, так как они предоставляют участникам возможность усиленнее зарабатывать деньги. Кроме того состава публики, который теперь посещает концерты, они в общем мало изменили свой характер. Однако, в Ростове минувшим летом появилось курьезное объявление местных властей, расклеенное на всех улицах, рисующее отношение к музыкальному исполнению властей, примерно следующего содержания: "В последнее время номера музыкальных программ, исполняемые оркестрами и на концертах, или слишком трудны для понимания народных масс, относясь всецело к области буржуазного искусства, или же прямо контрреволюционны (как например, отрывки из сюиты 1812 г. Чайковского, оперы "Жизнь за Царя" и т. д.). Поэтому, в целях облегчения усвоения широкими пролетарскими массами предлагаемой их вниманию музыки, а также для пресечения контрреволюционных тенденций, усматриваемых в выборе капельмейстерами пьес, указанному нежелательному явлению должен быть положен конец. Впредь для каждого концерта, где бы таковой ни имел место, музыкальная программа должна составляться предварительно и представляться на рассмотрение и утверждение местного наробраза и военного начальства и, лишь после одобрения ими такой программы, она может исполняться перед публикой". Казалось бы, что подобное щедринское распоряжение не могло долго оставаться в силе. Официальной отмены его, однако, не последовало. При этом самый факт опубликования такого приказа показывает, как серьезно смотрели на этот вопрос товарищи-составители подобного распоряжения.

Выставки картин — о них что-то мало слышно в Советской России. Активных художников почти нет. Они или эмигрировали, или устроились в советские учреждения на канцелярскую службу, или же поступили в различные агитотделы, украшая окна бывших магазинов различными безобразными, в пролеткультовском вкусе, плакатами или же рисуя карикатуры на Европу (юмористические обзоры политической хроники). Красок нет. Некоторые краски не получить ни за какие деньги. Выгоднее спекулировать этими красками, чем ими работать. Журналов и художественных изданий почти нет; во всяком случае, то, что есть, является каким-то крайним убожеством. Одним словом, русское искусство постепенно сходит на нет.

Музейное дело развито шире, ибо большевики свозят в музеи все награбленные в буржуазных квартирах предметы искусства, поскольку таковые не прилипают по дороге к рукам чекистов. Многие могут видеть в музеях свои вещи. Некоторые лица, случайно сберегшие художественные предметы, зная, что в музеях их вещи лучше могут сохраниться, чем дома, передают их туда в виде пожертвования для хранения. Теперь в это дело внесено немного больше порядка благодаря тому, что на службе в музейной администрации устраиваются многие интеллигенты. Хуже обстояло дело раньше, когда во главе этих учреждений стояли лица с коммунистическими взглядами на право собственности и не делавшими большой разницы между личными вещами и казенными, вверенными их хранению. Благодаря этому экспорт русских оbjеts d'аrt[87] (в особенности благодаря сотрудничеству чиновников некоторых иностранных миссий) в зимний сезон 1921 года принял характер массовых ликвидаций художественных ценностей русских столиц, и в особенности, Петрограда. Многие собственники сами охотно перепродавали принадлежащие им антикварные редкости, чтобы таким образом получить средства для жизни. На бумаге, конечно, дело вывоза за границу иностранцами и оптантами предметов художественной старины и редкостей обставлено строгостями, граничащими с полной, казалось бы, невозможностью такого вывоза. Фактически же в дипломатических вагонах и в товарных, следующих с имуществом оптантов, русские художественные сокровища продолжали и продолжают уплывать за границу. В городах некоторые особняки обращены в музеи, куда свозятся и другие предметы, имеющие историческую ценность. Так, например, дом Хомяковых[88] на Собачьей площадке в Москве обращен в музей 40-х годов, причем в нем сосредоточиваются также и поступления, имеющие отношение к иным эпохам из других квартир, так что сами хранители и руководители музея затрудняются иногда объяснить любознательному посетителю происхождение некоторых вещей и отношение их к той эпохе (40-х годов), быт которой должен характеризовать названный музей. Равным образом и подмосковные дачи прежних вельмож, как Кусково, Архангельское и другие, обращены в музеи, которые охотно посещаются многочисленной публикой, особенно по праздникам. Помимо чисто художественных, возникло много и других музеев, в частности, например, истории февральской революции и коммунистического переворота. Все музеи и картинные галереи открыты ежедневно, кроме понедельников, и обычно полны публикой, отдыхающей в них на время от тяжелого советского режима и наглядно видящей в них разницу жизни в прежней и новой коммунистической России.