Американский рубикон

19 ДЕКАБРЯ, СУББОТА, 12 часов 00 минут.

— Как дела, Энди?

Уитмен повернулся во вращающемся кресле так, чтобы сидеть лицом к Ливонасу, который удобно устроился на кожаном диване справа от большого рабочего стола вице-президента. В огромных окнах, расположенных за креслом Уитмена, из-за густого тумана с трудом угадывался силуэт западного крыла Белого дома.

— Вы в последнее время следили за событиями на конституционном съезде? — поинтересовался Ливонас, откинувшись на спинку дивана и вытянув ноги.

— Похоже, что там назревает небольшая буря.

Уитмен был занят тем, что пытался согнуть в круг тонкий ершик для чистки трубок.

— Я почти два дня целиком провел на съезде. Кэти Хаусман ввела меня в курс дела.

— Кэти — хорошая девушка, — по-отечески заметил Уитмен.

Ему почему-то так и не удалось совладать с ершиком и сделать из него круг.

— То, что происходит на съезде, — уже не «маленькая буря». Видимо, вы вчера слышали об их акциях. Там назревает конституционный кризис, и на нем отчетливо проступает клеймо «Сделано Винсентом Де Янгом».

Ливонас встал с дивана и начал расхаживать по комнате.

— Моим первым впечатлением было, что Де Янг намеревается использовать съезд как национальный форум для своей предвыборной кампании. Полагаю, однако, что я недооценил размах его амбиций.

— Пожалуйста, поясни.

Уитмен придвинулся к столу, достал из ящика желтый блокнот и приготовился делать записи.

Ливонас остановился перед ним, заложив руки за спину.

— Делегация Калифорнии, которой руководят люди Де Янга, занимается организацией коалиции западных и юго-западных штатов, чтобы прибрать съезд к своим рукам. У большинства западных делегатов много общих интересов, так что это не так трудно сделать. Однако они привлекают к себе и других делегатов, причем не только из Чикаго. Они просто-напросто заключают с ними сделки, используют подкуп, угрожают физической расправой, прибегают к парламентским трюкам и избитой демагогии. И я могу подтвердить каждое слово конкретными примерами.

Эндрю вернулся к дивану, вынул из портфеля папку с документами и передал ее вице-президенту.

Уитмен достал очки для чтения.

— Что это такое?

— Это копия с документа о результатах голосования на конституционном съезде. Я получил ее от Кэти. Можно с уверенностью предположить, что Дженис Мак-Колл не единственная, кому воздастся от щедрот Винса.

Ливонас подошел к Уитмену и показал на нужную страницу.

— Вот список делегатов, которые порвали со своим округом или штатом и голосовали вместе с западной коалицией за резолюции, представляющие сторонникам Де Янга контроль над аппаратом съезда, в частности за резолюцию, осуждающую Верховный суд за вмешательство в дела съезда.

Энди снова сел на диван.

— Я послал копию Хью Рамсею. Думаю, что он может выяснить, производятся ли несанкционированные поставки нефти в какие-либо города или штаты и имеются ли у них резервы выше установленной квоты.

Вице-президент снял очки, заложил руки за голову и, расслабившись, откинулся назад.

— Хью не удастся получить какие-либо достоверные сведения в течение недели или даже месяца, а то, может быть, и за более длительный срок. И если все, что ты говоришь о Де Янге, — правда, то, я думаю, он уже подкупил кого следует и в таможенной службе, и в министерстве энергетики. Так или иначе, бюрократический аппарат полон сторонников Де Янга.

Уитмен снова стал чистить трубку.

— Тебе не подходит роль Дон-Кихота, Энди, но ты очень стараешься походить на него.

Ливонас покраснел и хотел было возразить. Уитмен остановил его поднятием руки и сказал довольно резким тоном:

— Ты обвиняешь Де Янга — я умышленно использую это слово — в том, что он подкупает группы делегатов на конституционном съезде обещаниями о нелегальных поставках иностранной нефти. Фактически ты обвиняешь губернатора Калифорнии в подкупе и преступном заговоре.

— В случае с Дженис Мак-Колл у нас есть неоспоримые доказательства, — мрачно ответил Ливонас. — Вы ведь понимаете, что, как только западная коалиция станет верховодить на съезде, Де Янг сможет обойти конгресс. Поскольку полномочия конгресса по ратификации поправок, предлагаемых конституционным съездом, перейдут к законодательным органам самих штатов.

Он подождал, пока смысл его слов дойдет до вице-президента.

— А это уже совсем другой расклад. Блокировав съезд и получив полномочия президента, Де Янг станет самым влиятельным президентом за всю историю страны. Вы только что сказали, что бюрократический аппарат полон сторонников Де Янга. А почему вы думаете, что в конгрессе дело обстоит иначе? Вчера я обхаживал конгрессмена Ван Дельфа по поводу законопроекта Кьюдахи. Де Янг купил и его — спросите об этом Фрэнсиса Мерфи.

Уитмен развернул кресло так, чтобы было видно окно.

— Я мог бы провести этот законопроект несколько месяцев тому назад, — вздохнув, сказал он.

— Совершенно верно, — с нажимом в голосе произнес Ливонас. — Именно вы могли бы.

Он решил сменить тему беседы, с тем чтобы рассказать Уитмену о смерти Харта и своих подозрениях на сей счет, но не знал, как к этому приступить.

— Что ты еще хотел сказать, Энди?

Ливонас рассказал ему и об убийстве Харта, и о том, что Харрис и Миллер сообщили ему об охранном отряде губернатора и об отряде подкрепления Джерри Вагонера. Кончив рассказ, Энди почувствовал себя в глуповатом положении. Он знал, что у него почти не было доказательств в подтверждение его версии, и был уверен, что вице-президент посчитает его доводы досужими домыслами.

Тем не менее, рассказывая обо всем этом, он сам все больше и больше убеждался в собственной правоте.

Уитмен вздохнул.

— Энди, хорошо, что ты не юрист.

Он кивнул на папку с документами, лежавшую перед ним на столе.

— Что ты мне принес? Результаты голосования по трем проектам на конституционном съезде, анализ некоторых застрявших в конгрессе законопроектов, частную беседу с Дженис Мак-Колл, слухи о трагической смерти одного из секретарей делегации Калифорнии и болтовню обиженных делегатов об отряде подкрепления. И все это замешано на твоей собственной паранойе, вызванной личной неприязнью к Де Янгу.

Уитмен сделал знак рукой, чтобы его не прерывали.

— Извини, Энди, я вправе так думать, поскольку в отношении Де Янга ты не вполне объективен. Ты ведь пришел ко мне со многими гипотезами и с малыми доказательствами. Что, по-твоему, я должен делать в создавшейся ситуации?

— Иногда недостаточно быть просто юристом, — покраснев, заметил Ливонас.

Эндрю постарался взять себя в руки. Ведь он пришел сюда убедить Уитмена, а не спорить с ним.

— Боб…

Ливонас глубоко вздохнул, подбирая нужные слова, чтобы говорить как можно более хладнокровно.

— Страна превращается в поле битвы. На прошлой неделе в десяти городах произошли волнения из-за нехватки топлива. А ведь еще только декабрь. Конгресс расколот на группировки, исполнительная власть парализована. Президент лучше разбирается в косметике и в театральном освещении, чем в том, как управлять Америкой.

Энди снова встал и начал ходить по комнате, затем повернулся к сохранявшему невозмутимость Уитмену.

— Я не знаю, что задумал Де Янг, но речь идет не просто о преимуществах на президентских выборах. В настоящее время он подмял под себя конституционный съезд. Неважно, с какой, собственно, целью собрался съезд. Де Янг может использовать его для того, чтобы обойти конгресс и коренным образом изменить государственную структуру. Прочтите еще раз пятую статью конституции. Специалисты могут толковать ее по-разному, но Де Янга это мало волнует. И при нынешней ситуации в стране он своего добьется. Он имеет неплохие шансы стать первым в истории США имперским президентом.

Уитмен промолчал, и Ливонас с усталым видом опустился в кресло. В свое время Роберт Уитмен был таким целеустремленным, таким энергичным. Теперь же он казался подавленным сложившейся обстановкой.

— Я ведь не предлагаю вам арестовать Де Янга, я лишь прошу вас взять на себя руководство страной. Боже мой, вы ведь когда-то хотели стать президентом. Почему же не теперь?

Уитмен оторвался от трубки и посмотрел на Ливонаса.

— Тебе следовало бы взглянуть на себя со стороны, Энди. Ты выглядишь так, будто собираешься разорвать меня на куски.

Ливонас засмеялся, и напряженность между ними исчезла.

Вице-президент продолжил спокойным тоном:

— Мы почти все утро провели в разговорах обо мне, Энди. Давай, разнообразия ради, поговорим и о тебе.

Ливонас откинулся в кресле.

— Хорошо, тогда ваша очередь.

— Сколько ты уже в Вашингтоне, Энди?

— Около восьми лет, плюс-минус несколько месяцев.

— А сколько лет до этого ты занимался политикой, включая твою журналистскую деятельность?

«Сюда, пожалуй, следует отнести работу и в Калифорнии, и в Чикаго», — подумал Ливонас.

— Еще восемь лет за вычетом одного года, когда я был неймановским[13] стипендиатом в Кембридже.

— А сколько тебе уже стукнуло?

Ливонас почувствовал себя неловко, он вдруг понял, к чему клонит Уитмен.

— Сорок два.

— А как у тебя с личной жизнью, Энди? Вот уже несколько лет, как у тебя ее вообще нет. Разве я неправ?

— Не понимаю…

Уитмен не дал ему договорить.

— Неправда, понимаешь. Я не собираюсь докучать тебе, Энди. Я лишь хочу выразить свое мнение. Ты посвятил всю свою жизнь политике, однако еще ни разу не выдвигал себя на выборную должность.

Вице-президент смотрел Ливонасу прямо в глаза.

— Когда я задал тебе вопрос о личной жизни, я не имел в виду твои мимолетные связи. Ведь ты не можешь назвать мне ни одной женщины, с которой у тебя сложились бы более или менее прочные отношения после того, как ты расстался с Эллен. Если бы я стал настаивать, то ты бы мне наверняка ответил, что у тебя на это нет времени. Не так ли, Энди?

Он не стал дожидаться, что ответит ему Ливонас.

— Почему так происходит, Энди?

Ливонас промолчал.

— Ты можешь мне не отвечать, — продолжал Уитмен. — Я заранее знаю твои ответы. Один из них в том, что политика — это увлекательная игра, полная своих прелестей, причем особых прелестей для людей, подобных мне. Другой ответ в том, что многим в жизни нужна цель, и политика как раз и дает ее им. И часто не так уж важно, какова эта цель. А альтруист ответил бы, что люди, имеющие в жизни цель, обычно не безразличны к окружающим.

Он сделал паузу.

— И не безразличны к судьбе своей страны. Однако подлинным позором нации в наше время является то, что большинство патриотов стыдится признаться в этом. То ли из-за ложной скромности, то ли по наивности. Нашей страны не существовало бы вообще, если бы не было этих беспокойных людей. И это относится ко всем: и к рядовым гражданам, и к президенту. Я, конечно, знал некомпетентных и заурядных президентов, но не знал ни одного из них, кто не был бы патриотом.

Он повертел в руках трубку и спросил:

— Ты ведь тоже патриот, Энди?

Ливонасу хотелось возражать. Зачем он читает ему эти проповеди? Какую цель преследует?

Уитмен выглядел грустным и усталым. Он не спеша раскурил трубку.

— Я прекрасно знаю, что последние полгода ты делал на меня ставку. Ты подталкивал меня к тому, чтобы я баллотировался в президенты. Ты говорил обо мне со своими друзьями, с партийными боссами по всей стране, с теми, кого мы с тобой считаем «важными птицами». Весь этот бум вокруг моего имени лежит на твоей совести. Правда, тебе я обязан ухудшением отношений с Масси, но это не столь важно. Ты прекрасный друг, ты обо мне высокого мнения, я знаю, ты даже восхищаешься мною. Я, возможно, польщу нам обоим, если скажу, что ты толкал меня на такой шаг, поскольку искренне верил, что от этого выиграют интересы страны.

Ливонас жадно ухватился за возможность развить данную мысль.

— Вы действительно необходимы стране. Просто нет другого выбора…

— Энди, ради бога, прекрати!

Раздражение Уитмена тут же исчезло, и он спокойно добавил:

— Ты всегда был мне предан, поэтому мне очень трудно говорить об этом.

Ливонасу очень не хотелось услышать то, что, как он знал, готовился сказать ему Уитмен.

— Час пробил, — произнес Уитмен, медленно затянувшись. — До того как отправиться в поездку по Африке, я прошел медицинский осмотр. Врачи считают, что стенка левого желудочка почти разрушена. У меня был обширный инфаркт, чтобы тебе было понятнее, Энди, год назад. Я перенес его на ногах и даже не знал об этом. Так бывает, врачи называют его «скрытым сердечным приступом».

Ливонас, ошеломленный услышанным, сидел молча.

Уитмен улыбнулся.

— Не волнуйся так, пожалуйста. Я говорю о своем сердце, не о твоем. Врачи сказали, что если я буду щадить сердце, то тогда в моем распоряжении еще год, может быть, два. Если же нет… Врачи называют это «любым дополнительным напряжением».

— Жаль, что вы не сказали мне об этом раньше, — удрученно сказал Ливонас.

Уитмен с волнением в голосе произнес:

— Я не знаю, какие у тебя теперь планы, Энди. Я лишь надеюсь, что, чем бы ты ни занимался, ты не забудешь и о своих интересах.

Ливонас почти не слышал последних слов, сказанных Уитменом. «Врачи ведь могут и ошибаться», — успокаивал он себя; но потом подумал, что они правы. Боб Уитмен за последние несколько месяцев состарился лет на десять.