Чужая невеста для сына герцога

16.2

Эдрик прошел в свои покои и стал раздеваться, сбрасывая с себя пропыленную одежду, пропахшую потом и лошадью. Сразу же явился Тумос. Его вид выражал, как всегда, степенное достоинство,

— Какое горе, смерть его светлости Равьера, — старый слуга смахнул слезу. Эдрик знал, что эти слезы искренние. Тумос любил его братьев.

— Я принес вам черную рубашку и тунику, велел портному сшить сразу несколько, чтобы соблюдать траур.

— Прикажи приготовить купальню, — сказал Эдрик.

— Все уже готово, пресветлый. Позвать кого-нибудь, чтобы вам помогли?

— Нет, я сам, — отказался Эдрик.

Он прошел в небольшую купальню, находящуюся в соседней комнате, и с удовольствием погрузился в горячую воду. Он с наслаждением смывал с себя дорожную грязь. Если бы можно было смыть так же легко боль, которая охватила его, когда он узнал о смерти Равьера. Кто же знал, что он никогда не увидит больше старшего брата…

Вымывшись, Эдрик оделся, и Тумос подал ему рубиновую брошь.

Теперь можно было идти в фамильный склеп, где похоронили Равьера.

Он отправился в сад. Там, в дальнем углу, окруженный со всех сторон плетистыми цветущими розами, был расположен белый мраморный купол, под которым находилось последнее пристанище его предков. Возле склепа всегда дежурил привратник, который поклонился, узнав Эдрика.

Привратник открыл дверь большим ключом, и Эдрик, освещая себе путь факелом, спустился вниз по нескольким каменным ступеням.

Внизу под мраморными плитами в тишине спали вечным сном его предки, герцоги и герцогини Алтуэзии. Он нашел плиту, под которой покоился Равьер.

На плите было выбито «Равьер, сын герцога Ирвика Девятого». На камне лежали розы, которые еще не успели увясть. Неподалеку были плиты с именами Джайлы и Кирры, первой жены брата, его деда — Ирвика Восьмого, и матери, герцогини Анаиры. Всех этих людей он знал, разговаривал и смеялся с ними, и вот теперь снова стоял здесь, оплакивая свою потерю.

Эдрик почувствовал себя безмерно одиноким, стоя возле камня с именем брата. Казалось, плита легла ему на сердце непомерной тяжестью и не дает дышать.

Почему-то ему вспомнилось, как в детстве они с братьями запускали бумажного змея в саду. Айвенор тогда нарисовал драконью морду на черной вощеной бумаге и приклеил красные стекляшки вместо глаз, Равьер держал тонкую бечевку, на которой крепился змей, а Эдрик сжимал в руках деревянный игрушечный меч, воображая себя Ирвиком Отважным. Бечевка путалась, змей несколько раз падал, но наконец Равьеру удалось поймать поток ветра и подбросить игрушку повыше. Как же они радовались, когда змей наконец взмыл небо! Казалось, грозный дракон парит прямо над замком, выбирая, кого утащить в свое логово.

Никогда он уже не будет мальчишкой, запускавшим с братьями бумажного змея в саду.

Теперь он остался один, у Айвенора вместо могильной плиты морской песок, а от Равьера осталась только горстка пепла.

— Равьер, как же так, — пробормотал Эдрик, и наконец зарыдал.