Дорогие мои… хорошие…

I like Ike

«Айком» американцы звали командовавшего американскими войсками во время войны генерала Дуайта Эйзенхауэра, будущего президента Соединенных Штатов. И на выборы этого президента американцы шли с плакатами, на которых было написано: «I like Ike». Президент Эйзенхауэр был роста выше среднего, и у него было весьма симпатичное, можно сказать красивое, лицо.

Михаил Давыдович походил на Эйзенхауэра как родной брат. И мои друзья-художники его так и звали: Айк. Он был первоклассным сценаристом, поэтом и художником. В свое время он учился во ВХУТЕМАСе, чем очень гордился.

Известен он был также не только как автор сценариев многочисленных игровых и мультипликационных фильмов, но и как многолетний соавтор Николая Эрдмана.

Михаил Давыдович был автором сценария фильма, с которого, собственно, и ведет отсчет эра новой российской анимации, — «История одного преступления» Федора Хитрука. Ему нравилось также то, что делали работавшие со мной молодые художники — Николай Попов, Юло Соостер, Юрий Соболев.

Вольпин был членом худсовета студии «Союзмультфильм», и в ситуации, когда большую часть худсовета составляли консерваторы, мнение Михаила Вольпина, умевшего ценить и защищать проблески нового искусства, имело весомое значение.

Сценарий фильма «Стеклянная гармоника» худсовет отклонял раз за разом. И когда было назначено очередное заседание, у нас было одно волнение, которое Юло Соостер формулировал так: «А будет на худсовете Айк?..»

Михаил Давыдович Вольпин был непременным участником творческих семинаров в Болшеве, и все старались пообщаться с ним, послушать, что говорит опытный мастер. И он, окруженный молодежью, с удовольствием вспоминал о годах учебы во ВХУТЕМАСе, о художнике Михаиле Черемных, с которым он дружил, о Маяковском…

Вольпину не нравились пьесы Маяковского, но он поворачивал дело так, что якобы Маяковский и сам сознавал изъяны собственной драматургии, при этом восхищался пьесами Эрдмана и не раз обращался к нему: «Коля, научите меня писать пьесы…»

Впрочем, пьесы Чехова Вольпину также не нравились, и здесь он был солидарен с Л. Н. Толстым, который, как известно, говорил, не чинясь, Антону Павловичу: «Ваши пьесы еще хуже, чем у Шекспира…»

В оценках Михаила Давыдовича не было эпатажа, но принципиальное личностное отношение вызывало уважение тем большее, чем больше оно расходилось с общепринятым мнением. Поэтому он убежденно излагал свои претензии к автору романа «Мастер и Маргарита».

«Доктора Живаго» Михаил Давыдович слушал в авторском чтении в доме Ардовых в присутствии Анны Андреевны Ахматовой, Николая Робертовича Эрдмана и членов семьи хозяина дома. «Вот и Коле роман <Пастернака> не понравился», — заключал Вольпин свои воспоминания о вечерах читки романа.

При этом от его внимания не ускользали и детали поведения слушателей. Так, когда в чтении происходил перерыв и наступало время ужина, хозяин разливал по рюмкам водку, за которой посылали в соседний магазин младшего из сыновей, Михаила. И Анна Андреевна Ахматова, когда наполняли ее рюмку, всегда делала предупредительный жест, означавший «достаточно». Но жест этот был столь величественным и замедленным, что, прежде чем виночерпий успевал на него среагировать, рюмка уже была полна до верха…

Михаил Давыдович любил застолья. Иногда собирались после худсовета в сценарном отделе, за столиком, инкрустированным черным деревом, а однажды, закупив по дороге еду и выпивку, поехали к нам домой. Душой компании была Раечка Фричинская, редактор моих и многих других фильмов. Вольпин и Эрдман обожали ее за ум, красоту, изящество и особый дар компанейства. Раечка была замужем за актером Львом Фричинским, сыгравшим главную роль в фильме «Спортивная честь» по сценарию Вольпина и Эрдмана. Лева Фричинский и Николай Робертович Эрдман были заядлыми игроками на бегах. Эрдман даже называл себя «долгоиграющим проигрывателем».

У Вольпина были свои любимые фильмы. Во всяком случае, те, о которых он говорил чаще, чем о других, если о других вообще говорил. Это были «Палач» Хуана Бардема, «Птицы» Альфреда Хичкока и «Рука» Иржи Трнки. Последний Михаил Давыдович считал шедевром, вершиной искусства мультипликации. В фильме всего два персонажа: один — некий человек, другой персонаж — Рука. Она, как знак высшей силы, будь то Судьба или просто начальство, вторгается в жизнь человека и управляет ею до тех пор, пока не сводит его в могилу… В фильме Хичкока такой фатальной силой являются несметные стаи птиц. На зрителя они производят впечатление не меньшее, чем на героев. И хотя Вольпин вряд ли видел в этом нашествии птиц Божью кару — по крайней мере он, всегда такой требовательный, до придирчивости, в этом отношении, формулировать смысл и не пытался, — фильм произвел на него большое впечатление…

А еще Михаил Давыдович любил говорить о том, какое кино он не любит. Это когда юные герой и героиня говорят по телефону и диалог их строится примерно так:

— Ты что делаешь?

— Я ем яблоко. А ты?

— Я разговариваю с тобой…

Вольпин был мастеровит во всем, чем увлекался. У него в кабинете стоял верстак, а на стене висел карандашный портрет Эрдмана, сделанный с фотографии.

Портретом Эраста Гарина в роли Павлуши Гулячкина из спектакля Всеволода Мейерхольда по пьесе Эрдмана «Мандат» я любовался в течение многих лет в гаринской квартире.

Оба эти портрета не принадлежали к образцам высокого искусства, но свидетельствовали о добротной выучке, трудолюбии, а главное, о любви художника к изображаемым.

Иногда Михаил Давыдович зазывал меня к себе в гости. Не знаю, всегда ли он ходил дома в белой рубашке и в галстуке, но меня он принимал, будучи одетым таким образом. Проводив меня в кабинет, он приносил из столовой блюдо с сыром и доставал из шкафа припрятанную от жены бутылку коньяка.

Разговоры велись обо всем, но прежде всего о впечатлениях от прочитанного, увиденного и услышанного. Михаил Давыдович ценил конкретность в аргументах, и когда я рассказывал ему о фильме «Желтая подводная лодка», виденном мной во время первой в моей жизни поездки за рубеж, в Венгрию, он спросил, что в этом фильме произвело на меня наибольшее впечатление. «Количество выдумки на одну единицу времени», — ответил я, и Вольпину понравился мой ответ.

Впрочем, посреди разговоров о «высоком» Михаил Давыдович вдруг мог неожиданно спросить: «А вам какие женщины больше нравятся, полные или худые?..»

Для него был характерен богатейший спектр интересов и эмоций, от последних научных открытий до нового анекдота.

Восхищаясь его поистине энциклопедическими познаниями, Николай Эрдман говорил: «Миша у нас ну просто настоящий академик Ферсман».

О смерти мы с Михаилом Давыдовичем никогда не говорили, но, я знаю, он думал о ней. Однажды сказал: «Я вот все думаю, где справедливость? Почему добрейшие, чудеснейшие люди, Эрдман и Гарин, каждый из них в жизни, как говорится, и мухи не обидел, — умирали в таких мучениях?»

Однажды я должен был выполнить какую-то работу и, чтобы ни на что не отвлекаться, поселился в Доме ветеранов кино в Матвеевском. Там же проживал Виктор Борисович Шкловский. В это время в Москве умерла его жена Серафима Густавовна. Я говорил по телефону с Михаилом Давыдовичем, и он спросил меня: «А Шкловский знает, что с ним случилось?» Я от такой постановки вопроса, быть может, впервые осознал, вернее, прочувствовал, что когда умирает близкий человек, то это случается не с ним, а с нами, с теми, кто остался…

Когда бы я ни позвонил Михаилу Давыдовичу, на вопрос, как он поживает, он неизменно отвечал: «Великолепно!»

Хотелось бы думать, что в таком же самочувствии он был и в ту минуту, когда машина, в которой Вольпин с семьей ехал на дачу, попала в страшную аварию. Смерть Вольпина была мгновенна.

Но как и чем исчислить ту радость, которую приносил в этот мир своим общением и своим искусством Михаил Давыдович Вольпин. Наш дорогой Айк.

Встреча Нового года. На первом плане М. Вольпин, Р. Фричинская, Л. Фричинский.

М. Вольпин и Н. Эрдман во время работы над сценарием «Озорные повороты». 1960-е гг.

М. Вольпин с женой Ириной Глебовной. На столе — портрет Н. Эрдмана, нарисованный М. Вольпиным.