Дорогие мои… хорошие…

«Аполлинер» _{о С. А. Герасимове}

Эти заметки вовсе не о знаменитом французском поэте Гийоме Аполлинере, друге великих художников, участнике Первой мировой войны и жертве газовой атаки. Просто все вгиковцы так называли Сергея Аполлинариевича Герасимова, выдающегося советского режиссера, заведующего кафедрой режиссуры во ВГИКе, чье имя сейчас носит институт. Сергей Аполлинариевич не был моим мастером, но случилось так, что на протяжении многих лет в разных ситуациях он сыграл важную роль в моей судьбе. Расскажу об этом по порядку.

В начале 1957 года меня исключили из ВГИКа, со второго курса, за… чтение Гоголя («Выбранные места из переписки с друзьями») во время занятий по военному делу. Военкомат тут же подхватил это «начинание» подполковника Бескровного и прислал мне повестку. Мне грозила двухгодичная служба в армии, и заступничество корифеев кино, вгиковских профессоров, вступившихся за меня, не могло ничего изменить.

Меня спас звонок ректору из редакции одной газеты:

— Скажите, а что у вас происходит со студентом таким-то?

— Он исключен из института.

— Мы даже знаем за что, и у нас подготовлен материал для завтрашней публикации. Называется он так: «В рекруты за Гоголя»…

На другой день меня восстановили в институте.

А вскоре один мой однокурсник, проходя мимо деканата, услышал голос вернувшегося из экспедиции Герасимова: «Черт-те что творится… Как такое можно было допустить?! Да студентов, которые книжки читают, тем более русских классиков, надо на Доску почета вешать, а не из института выгонять!..»

Как показала жизнь, возвращение Аполлинера из экспедиции не один раз оборачивалось для меня его реакцией сродни заступничеству, иногда риторическому, а в другом случае, о котором я расскажу, решающему.

Закончив учебу во ВГИКе, я снял мультфильм «Жил-был Козявин» и должен был защищать им диплом. Однако руководство ВГИКа отказывалось принимать эту работу, усмотрев в ней признаки сюрреализма… Все ждали приезда заведующего кафедрой. Сергей Аполлинариевич Герасимов посмотрел работу, потрогал макушку средним пальцем руки и произнес: «Да, фильм имеет все признаки сюрреализма. Но вопрос в том, какова природа этого сюрреализма. В данном случае мы можем утверждать, что это наш советский сюрреализм. Так сказать, наш соцсюрреализм…»

Надо ли говорить, что после этих слов я был допущен к защите и получил отличную оценку.

…Но вот начались мои мытарства со следующим фильмом, «Стеклянной гармоникой». Раз за разом худсовет заворачивал сценарий, и казалось, этим замечаниям и придиркам не будет конца. После нескольких месяцев безуспешной борьбы я решился обратиться за поддержкой к Герасимову.

Он снимал в это время фильм «Журналист» на студии Горького с участием французской звезды Анни Жирардо.

Я дождался перерыва в съемках и пошел на голос Герасимова, громыхавший с необычайной яростью. Входя в «зону гнева», я едва успел уклониться от… вилки, летевшей в сторону дверей. Рядом со мной стояла, дрожа от страха, то ли официантка, то ли заведующая студийной столовой в белом халате.

— Это что такое, я спрашиваю? — кричал Герасимов, потрясая в воздухе оловянной вилкой, которую успела подобрать с пола и услужливо протянуть классику работница пищеблока. — Вы понимаете, кто перед вами? Кого вам выпала честь обслуживать? Неужели эта ужасная еда, которую вы принесли на обед нашей гостье, не может быть хотя бы сервирована должным образом? Неужели у вас нет другого прибора?..

И, увидев меня, стушевавшегося в тени работницы столовой, бросил:

— Ну, говори, что у тебя? — и зашагал прочь из павильона так, что я едва поспевал и ним.

Я вкратце на ходу изложил суть вопроса.

Мы оказались в директорской приемной.

— Телефон! Как зовут директора? Михал Михалыч? Герасимов говорит…

Я представил себе согбенную в угодливом поклоне позу директора с трубкой в руке.

— Так что у вас происходит с нашим талантливым выпускником?.. Ах, готовы запустить? Ну, ну… Будьте здоровы…

И мне:

— Не тужи, Иван-царевич! Думаю, все будет в порядке…

…Едва я успел доехать до дома, как меня уже встречали взбудораженные родители:

— Звонили из дирекции «Союзмультфильма». Разыскивают тебя. Просят как можно скорей явиться на студию.

Сергей Аполлинариевич славился тем, что продолжал следить за вгиковскими выпускниками, причем не только своей мастерской и не только за вгиковцами. Знаю, что многим ему обязаны в своей нелегкой кинематографической судьбе Кира Муратова, Алексей Герман…

Но его участие в моей судьбе, не только творческой, имело свое продолжение.

«Стеклянную гармонику» мы сдавали в тот злосчастный день, когда в Прагу были введены советские танки. Фильм не был принят, я снова получил повестку из военкомата. Меня призывали в ВМФ. Герасимов позвонил командующему флотом, адмиралу флота Советского Союза Горшкову с просьбой найти мне применение с учетом профессии. «Вот и отлично, — отозвался командующий. — Наша морская пехота — моя гордость. Он снимет фильм об этих войсках…»

Но вышло иначе. Я получил назначение в полк морской пехоты, где был определен в должность командира взвода батареи реактивных установок. «Нам нужны грамотные офицеры, — встретил меня командир полка. — Взвод остался без командира. Лейтенант Турулин, командовавший им, покончил с собой…»

…Когда я перед первомайским парадом приехал в Москву в составе парадного расчета, я нашел время, свободное от служебных обязанностей, и зашел в ресторан Дома кино… И тут в ресторан входит Герасимов. Увидев меня в парадной форме флотского офицера, он направился ко мне с выражением, с каким, вероятно, Тарас Бульба встречал приехавших сыновей. Только что не сказал: «А поворотись-ка, сынку». Но задержался и стал оглядывать мою форму, радостно кивая головой, как будто он сам скроил ее и собственноручно пошил…

По прошествии двух лет я вернулся на студию. Но отношение ко мне со стороны киноначальников как к «неблагонадежному элементу» продолжало сопровождать меня.

После первого фильма задуманной мной пушкинской трилогии вопрос о продолжении был поставлен под сомнение, что походило на запрет. Я снова обратился к «Аполлинеру».

«В Доме кино проходит Всесоюзный съезд учителей, — сказал он, — вот мы и покажем твой фильм на съезде». Учителя с энтузиазмом встретили фильм.

Это было равнозначно разрешению на продолжение работы…

Придя домой, я достал пишущую машинку и написал письмо Сергею Аполлинариевичу Герасимову. А много лет спустя, уже после его ухода, мне на глаза попался сборник воспоминаний о нем. Я раскрыл его и прочитал: «Дорогой Сергей Аполлинариевич!..»

4.08.78

Дорогой Сергей Аполлинариевич!

Письмо, как Вы знаете, — тот жанр, к которому обычно прибегают влюбленные, когда им почему-либо не удается высказать свои чувства при встрече. По их примеру и на правах давно и искренне любящего и чтущего Вас ученика решил обратиться к Вам, чтобы сказать, как я Вам признателен — не только за то прямое благо, которое Вы делали для меня не однажды, еще с институтских времен, но и за многое другое: за Ваше доверие ко мне, за то, что Вы, при Вашей фантастической занятости, нашли время посмотреть мой фильм и дали ему столь высокую оценку, которой я горжусь безмерно… На перепутьях моей кинематографической судьбы Вы всегда возникали как добрый гений. И вот — несколько Ваших ободряющих, добрых слов, цену которым знаю, к счастью, не я один, и вновь — «в надежде славы и добра гляжу вперед я без боязни…»

Спасибо Вам за Ваши разговоры при наших с Вами кратких встречах (жалею, что не я — Ваш Эккерман); за Пастернака, прочитанного с высокой трибуны («дни проходят, и годы проходят», а такое не забывается); за весь облик Ваш, который я люблю с художнической нежностью, — от жестов до летних кепок, торчащих из пиджачного кармана; за цветок из казенной вазы, иронически подаренный Вами — «до кучи» — композитору — триумфатору Чичикову (блестящий режиссерский жест!)…

Очень хочется продолжить работу над Пушкиным, сделать новый фильм, а потам… потом — снова «ловить» Вас, чтобы отчитаться перед Вами — Вы не представляете, как это важно для меня!

И хотя я, формально, не занимался у Вас в мастерской во ВГИКе — я учился у Вас всегда — у Вас и у Ваших фильмов (недавно стал смотреть по ТВ «Тихий Дон», думая, так как фильм знакомый, виденный мною не раз, делать это в полглаза, — и просидел, не отрываясь, три дня подряд), поэтому я, без Вашего на то согласия, считаю себя Вашим ученикам. За новую работу Вашу буду «болеть» как за свою и ждать ее с нетерпением… Желаю Вам от души здоровья и успехов в Ваших прекрасных делах!

Сердечный привет Тамаре Федоровне.

Ваш Андрей Хржановский