Дорогие мои… хорошие…

Сила слова Андроникова[27]

Ираклий Луарсабович Андроников с детства был моим кумиром. Еще до того, как я стал читателем его книг и зрителем телефильмов, где серьезнейшие научные открытия были облачены в форму захватывающих детективов, которые, в свою очередь, поражали блеском изложения.

Более того, я испытывал какое-то странное ощущение родства — то ли из-за того, что Андроников был одним из кумиров моей бабушки, то ли потому, что кто-то из родни называл меня Андроником.

Сейчас я думаю, что беспросветная темнота нашей молодежи в вопросах литературы, даже в рамках школьной программы, обусловлена отчасти тем, что «нет на них», как сказали бы раньше, нет на них Андроникова, который сумел бы приковать внимание любого слушателя или зрителя к «Загадке Н.Ф.И.» или к трагической судьбе автора «Маскарада».

Потом появилось телевидение. Тут уже случилась реальная влюбленность в этого человека, и в мой отроческий пантеон, состоявший из Игоря Ильинского, Эраста Гарина, Аркадия Райкина, а также Вадима Синявского, Алексея Хомича и Константина Бескова (трое последних стали кумирами после триумфальной поездки «Динамо» в Англию и Швецию), вошел Ираклий Андроников.

Лицо его всегда светилась улыбкой любви. Причем было ясно ощутимо, что любовь эта имеет двух равноправных адресатов: героя (героев) рассказа и зрителя. Фигура Андроникова не отличалась ни выдающимся ростом, ни идеальным телосложением, но я не помню, не знаю людей со сходными данными, которые обладали бы таким изяществом и артистизмом во всем: в движениях, в чувстве сцены, в неслыханном мастерстве подачи текста, где невероятная выразительность фразировки сочеталась с идеальной дикцией. И вот наступил момент, когда Андроникова я увидел воочию. Один из телевизионных фильмов с участием Андроникова «оформил» (сказать «оформил» — ничего не сказать: придумал для фильма оригинальное пластическое решение и остроумно воплотил его) замечательный художник Николай Двигубский. Не знаю, кому на телевидении пришла счастливая мысль пригласить Двигубского. Я учился вместе с ним во ВГИКе, где все его звали «Коля-француз», потому что он приехал поступать во ВГИК прямо из Парижа, как суп в кастрюльке из монолога Хлестакова. Изысканность и остроумие французской школы Николай принес с собой в нашу среду, и, глядя на его работы, коллеги всегда цокали языком и приговаривали: «Одно слово — француз».

И эта манера Двигубского в полной мере проявилась в его работе с Андрониковым. А поворот сюжета, благодаря которому мне удалось «живьем» увидеть Андроникова и, так сказать, вкусить его искусство, заключался вот в чем.

Двигубский, как и я, работал в это время (середина шестидесятых) на киностудии «Союзмультфильм». И в благодарность за сотрудничество с этим художником Ираклий Луарсабович согласился приехать на студию, показать фильм и повстречаться с работниками студии. Просмотровый зал был переполнен, и когда кончился фильм и зажегся свет, зрители фильма увидели перед собой героя фильма — приветливо улыбающегося, в безупречном костюме, белой рубашке с накрахмаленным воротничком и элегантном галстуке, завязанном широким узлом — то есть не так, как завязывал и его молодые пижоны, называвшие галстук «селедкой», а так, как завязывали его интеллигентные люди Москвы и Ленинграда, унаследовавшие эту манеру от своих предков. Когда мы, сидевшие в зале, посмотрели влюбленными глазами на Андроникова, то он, без всяких просьб или намеков, обратился к публике: «А сейчас, если хотите, я расскажу вам…» Не помню, что именно рассказал тогда Андроников, но помню, что зал взорвался благодарным возгласом и аплодисментами.

Андроников, выступающий перед публикой, — это зрелище незабываемое еще и потому, что, помимо наслаждения многообразным мастерством артиста, вы наслаждались созерцанием того, с какой полнотой и блеском воплощаются у вас на глазах сами понятия «талант» и «призвание».

Андроников, несомненно, был великим патриотом. (В скобках замечу, что примеры высокого патриотизма не всегда исходят от представителей так называемой титульной нации. Достаточно вспомнить в этой связи Гоголя, Раушенбаха — несть им числа.)

Так любить русскую культуру и так восславить ее носителей — Пушкина и Лермонтова, Есенина и А. Толстого, И. Певцова и Ф. Шаляпина, И. Соллертинского и В. Качалова — мог только человек, превративший свое искусство в служение родине.

Андроников был не только изобретателем жанра устного рассказа в его современном виде. Не только автором, актером, режиссером. Уникальным этот жанр в исполнении Андроникова становился благодаря необыкновенному богатству оттенков комического. Это не значит, что только юмористические, иронические краски были в палитре рассказчика. Он мог быть и часто бывал и драматичным, и эпичным, и лиричным. И все же в его устных рассказах преобладали оттенки комического.

Видимо, безотчетно, а скорее, в силу глубокого знания природы комического Ираклий Луарсабович в своих выступлениях исповедовал убеждения, однажды сформулированные великим комедиографом Николаем Робертовичем Эрдманом: «Драма — занятие не для серьезных людей…»

Мне на ум приходят, как говорил Пушкин, странные сближения. Одно из них подтвердил Мейерхольд, уловивший общие черты в искусстве Пушкина и Чаплина.

Андроников в совершенстве владел широкой палитрой комического, и нет ничего удивительного в том, что в отдельных эпизодах своих рассказов он напоминал (мне, во всяком случае) того же Чаплина.

Так же как великий комик, Андроников вводил в свои рассказы номера, которые можно было бы назвать аттракционами. Чего стоит, например, рассказ (и показ!) того, как знаменитый дирижер Фриц Штидри ел спагетти, продолжая напевать Первую симфонию Малера!.. Я бы не побоялся сопоставить этот эпизод со знаменитым «Танцем булочек» из «Золотой лихорадки».

И еще есть одно, что сближает Андроникова и Чаплина.

При всей несомненной своей изысканности, искусство обоих имеет глубоко демократические корни, оно доступно и понятно зрителям всех категорий…

Позже я узнал, что уникальный дар Андроникова-имитатора высоко ценил такой строгий в своих оценках Мастер, как Мейерхольд. Давая артисту указание имитировать манеру всем известного персонажа, Мейерхольд, если его не устраивал актерский показ, говорил: «Пойдите к Андроникову, пусть он обучит вас этой технике».

Я знал, что искусством Андроникова восхищался также любимый ученик Мейерхольда и мой Учитель — Эраст Павлович Гарин. Я записывал Гарина, когда делал мультфильм «В мире басен». Фильм этот не хотели принимать в главке (так сокращенно называли Главное управление по кинематографии), и Гарин, которому фильм очень понравился, решил предпринять что-либо в его защиту. И вот однажды я прихожу к Гариным и слышу еще из передней, как Эраст Павлович раскатистым голосом, каким начинающие артисты обычно тренируют дикцию произнесением скороговорок, громко произносит: «Луар… Лаур… Лаур… Луар…» Я решил, что Эраст Павлович собрался в туристическую поездку во Францию и разучивает названия французских рек. Но на всякий случай, войдя в комнату, спрашиваю:

— Что это за упражнение вы проделываете?

— Да вот, — отвечает Гарин, — разучиваю (именно так он и сказал: разучиваю) отчество Андроникова. Хочу ему позвонить, рассказать про ваш фильм — пусть посмотрит. Ему, как специалисту по русской литературе, думаю, будет интересно…

Не помню, звонил ли в этот раз Эраст Павлович Ираклию Луарсабовичу. Но вот пришел черед и мне уже по другому поводу, набравшись храбрости, обратиться к Андроникову. Я задумал тогда фильм по рисункам Пушкина. Сценарий фильма в главке отказались утверждать и даже формулировку для этого придумали: «По причине несоответствия специфике мультипликации». Чиновники всегда знают, что чему соответствует, а что — нет.

Ну ладно, чиновники. Но известные литературоведы-пушкинисты — Д. Благой, Т. Цявловская — также подозрительно посматривали на идею мультфильма. Дело в том, что они кормились, в прямом и переносном смысле, от попыток атрибуции пушкинских рисунков и научной трактовки этих доказательств, а чаще — сомнительных предположений. Естественно, иной подход к пушкинской графике, трактующий ее прежде всего в образном плане, казался им чуть ли не кощунственным.

Прочтя сценарий в моем присутствии, Ираклий Луарсабович тут же сел за пишущую машинку и написал отзыв, в котором говорилось, что при всем уважении к бесценным заслугам коллег он поддерживает идею фильма и надеется, что студия сможет «подарить нас» оригинальным произведением. Оборот «подарить нас» из лексикона пушкинского времени произвел на меня и впоследствии на всех, кто знакомился с этим документом, неизгладимое впечатление.

Своим приходом я оторвал Ираклия Луарсабовича от излюбленного занятия — он остановил в проигрывателе вращение черного диска с симфонией Шостаковича. Но, вручив мне напечатанную страницу, Андроников не выпроводил меня тотчас же, а велел милейшей Вивиане Абелевне нести к столу арбуз. Арбуз был неописуемо сладкий и неправдоподобно красный. Я в жизни не ел более вкусного арбуза, чем тот, которым угощали меня Андроников и его жена.

А меня после многочисленных мучений все же запустили с фильмом, впоследствии увенчанным Государственной премией России.

Такова была сила слова Андроникова.

Н. Двигубский. 1960-е гг.

И. Андроников на эстраде. 1960-е гг.

И. Андроников.