Дорогие мои… хорошие…

Несколько слов о моем друге Сергее Юрском

8 февраля утром в моем телефоне раздался звонок.

— Андрей Юрьевич, вас беспокоят с телевидения. Не могли бы вы сказать несколько слов о Сергее Юрьевиче?..

Сердце мое оборвалось…

— Как? Вы не знали? Извините, что мы принесли вам такую весть…

Юрский боялся этой цифры — восемь: 8-го числа умерли его родители.

Через краткий промежуток времени — снова утренний звонок.

— Андрей Юрьевич? Не могли бы вы сказать несколько слов о Марлене Мартыновиче?..

Так в моем сознании сложился образ смерти образца 2019 года…

В период недолго длившегося подъема советского кинематографа конца пятидесятых — начала шестидесятых годов некоторые фильмы были отмечены присутствием в них если не фигуры актера Юрского, то его имени.

Так, в фильме режиссера Инны Туманян «Хочу быть великаном» вопрос о высшей форме поощрения решался просто: «Билет на Юрского».

В другом фильме однокурсника Инны Туманян и моего — Павла Арсенова — «Король-олень» Сергей Юрский сыграл одну из главных ролей так, будто всю жизнь состоял в труппе театра Commedia dell'arte.

Юрский был неотразим. Когда он в роли элегантного конферансье в смокинге и цилиндре появился на экранах телевизоров в популярной тогда передаче «Театральные встречи» с песенкой на мотив, привезенный из Варшавы:

и все собравшиеся по ту сторону экрана подхватывали эти куплеты в ритме, заданном ведущим, — можно было быть уверенным, что на другой день какая-то часть зрителей будет распевать эти куплеты…

К моему стыду и позору, я, живя подолгу в Ленинграде, где проходил практику на знаменитой студии кинохроники, ни разу не видел Юрского на сцене БДТ.

Зато я видел и любил его в киноролях и особенно в телевизионном спектакле «Кюхля», где он гениально сыграл заглавную роль.

Знакомство мое с Сергеем Юрским совпало со временем его переезда с семьей из Ленинграда в Москву.

Я готовился к съемкам анимационного фильма о Пушкине по материалам его рисунков, рукописей и, конечно, стихов и прозы. Вставал вопрос: кто будет тем ведущим, кто справится с этой важнейшей и сложнейшей задачей — озвучит фильм. т. е. сыграет роль Пушкина, оставаясь за кадром. Юрский был первым кандидатом на эту роль. Вместе с Альфредом Шнитке, который должен был писать музыку к фильму (а получилось — что к трем!), мы отправились в музей Пушкина, где был объявлен концерт Юрского — он читал «Онегина». Не все нам понравилось в тогдашнем его выступлении, но было понятно главное: его возможности, его подвижность и многоплановость в передаче смысла, в интонациях, в том, как он владеет словом, казались универсальными, и это укрепило меня в желании работать с ним.

Сделав предложение, которое Юрский, к моей радости, охотно принял, я захотел познакомить будущего участника с тем, что я делал до этого, и пригласил Сергея Юрьевича на студию — посмотреть кое-что из моих работ.

Юрский посмотрел два или три фильма, после чего в паузе обратился ко мне с вопросом: «Можно ли продолжить просмотр примерно через час?»

Такая возможность была.

Через час Юрский вернулся, и не один. За ним следовала небольшая группа, как выяснилось — артистов БДТ, находившихся тогда на гастролях в Москве. Среди этой группы была и Наташа Тенякова. Я оказался в роли Бонифация, который показал фокус одной девочке, та убежала и вернулась со стайкой других ребят — ей хотелось, чтобы искусство льва Бонифация увидели и другие…

Тут же Юрский пригласил меня на спектакль, талантливо поставленный и сыгранный им в дуэте с Теняковой, — «Фантазии Фарятьева».

Так началось наше знакомство, обернувшееся многолетней дружбой не только на почве совместной работы. Другим обстоятельством, способствовавшим этому, оказалась неожиданно открывшаяся близость Сережи к нашему давнему и любимому старшему другу (он же — нареченный отец моей жены Маши и крестный отец нашего сына Ильи) — Сергею Александровичу Ермолинскому. Выяснилось, что Ермолинский был близок с отцом Юрского — Юрием Сергеевичем…

Я посещал всегда, когда это было возможно, концерты Юрского, в которых он выступал с чтецкими программами. Какие это были восхитительные вечера! Никто бы не смог так ослепительно прочитать красочную «Сорочинскую ярмарку», с таким невероятно серьезным юмором (я настаиваю на Этом сочетании!) — «Крокодила, или Пассаж в Пассаже» Достоевского, с таким драматизмом — рассказы Бабеля, героем которых был Фроим Грач, или с таким светлым лиризмом, с таким тонким, акварельным звучанием — «Легкое дыхание» Бунина.

Помимо общеизвестной классики, Юрский блестяще читал со сцены некоторые свои произведения, и надо сказать, что по своим художественным достоинствам они воспринимались вровень с классическими текстами.

Отдельная тема — бесценная просветительская работа, которую проделывал артист, знакомя публику с современными авторами, такими как Евгений Попов, или же с малоизвестными, а порой и вовсе не известными писателями Я, признаться, не знал раньше о существовании такого автора, как Жаботинский и, когда услышал, как Юрским читает прозу незнакомого мне писателя, подумал не мистификация ли это? Не скрывается ли за этой фамилией кто-то из первоклассных писателей, пожелавший почему-либо выступить под псевдонимом?

Такого уровня была эта проза! (Позже я узнал, почему вплоть до последнего времени у нас не публиковались сочинения этого классика еврейской литературы…)

Как Юрский читал стихи, будь то Пастернак — перед глазами возникают нарисованные голосом Юрского картины:

или полусонные стрелки, которым

(Юрский изображал циферблат и полусонные стрелки на нем…).

Или Мандельштам… Слушатели, большинство из которых были людьми «эпохи Москвошвея», узнавали в артисте себя, когда он, читая, показывал:

Об этом можно вспоминать и говорить бесконечно, но лучше было бы собрать все сохранившиеся аудио- и видеозаписи его чтецких программ, ибо их можно рассматривать как национальное достояние и как уникальный вклад в нашу культуру, — и выпустить их доступным изданием.

…О том, как Юрский читал Пушкина с эстрады, я не говорю — этим восхищался не один я. И все же могу утверждать, что так, как он прочитал Пушкина в нашем фильме, он не читал ни до, ни после того. Это было, можно сказать, эталонное исполнение, такого духовного наполнения, такого вдохновенного и в то же время выверенного, тонкого и гармоничного прочтения повторить было невозможно даже такому великому артисту, как Юрский.

Юрский записывался в течение нескольких лет, пока шла работа над фильмами. Две смены запомнились мне особенно.

Неповторимость первой заключалась в самом замысле — свести воедино непосредственно время записи двух импровизаторов — поэта и музыканта, а также в нарушении всех технологических норм: ведь музыкальная и речевая фонограммы записываются по отдельности и сводятся вместе во время перезаписи. Но мне нужен был поэт, издевающийся над светской чернью, поэт в образе ерничающего паяца и делающий это в форме похожей на куплеты. И вот — Сергей Юрский занял место перед микрофоном, а другой микрофон был установлен у рояля, за ним находился композитор Альфред Шнитке, выполнявший в данном случае роль то ли аккомпаниатора, то ли тапера. Каждому из участников я расписал подробную партитуру, но Шнитке не знал, в каком темпе, с какой интонацией поведет свою партию Юрский, и включался мгновенно, как инструмент, чей тембр и темперамент заводится от батарейки, находящейся у партнера.

Я знал, что отец Сергея Юрского был директором Ленинградского цирка и что Сережа, можно сказать, вырос в цирке. Это не могло не сказаться на его артистическом даровании: любовь к острой форме, к клоунаде, к отточенному рисунку роли были характерными чертами этого дарования.

Звоня мне по телефону, он здоровался так, как традиционно приветствовали друг друга клоуны — раздельно, четко, форсированными голосами: «Здравствуй, Бим! — Здравствуй, Бом!» — «Здравствуй, Андрюша!..»

В эпизодах пушкинского фильма, которые я объединил под условным названием «Балаган», где Пушкин балагурит и фиглярствует, Юрский объявлял бравурным голосом штатного шпрехшталмейстера, каким тот обычно объявляет о «смертельном трюке»:

И дальше начиналась цирковая буффонада…

Это был фантастический спектакль, свидетелями которого стали, кроме меня, звукооператор Владимир Кутузов и Юрий Норштейн, исполнявший роль Пушкина в качестве аниматора.

Другая запись была не менее памятна, прежде всего тем, что произошло после нее. Это была утренняя смена, она длилась недолго, поскольку речь шла о дозаписи одного фрагмента, необходимость в которой возникла в результате главковских поправок — без них не обходился ни один мой фильм со времен «Стеклянной гармоники».

Юрский записал с первого дубля финальное стихотворение к фильму «И с вами снова я». Запись была назначена на утро того дня, когда в Театре на Таганке Москва прощалась с Володей Высоцким, и мы на студийных «жигулях» отправились к театру. Юрский двинулся к служебному входу, толпа расступалась перед ним, и мы с женой, следуя за ним как за поводырем, оказались в зрительном зале…

Следующей нашей совместной с Юрским работой была «Школа изящных искусств». В плане фонограммы фильм был построен как коллаж: основу музыкальной партитуры составляла музыка Шнитке, но в нее были включены сочинения других авторов — Баха, Шопена, Малера, песни Окуджавы и Высоцкого… И то же самое — в речевой фонограмме, которую обеспечивал в основном Юрский: проза Набокова соседствовала с монологами Ильи Кабакова, Юрия Соболева, Юрия Михайловича Лотмана в их собственном исполнении, а стихи Заболоцкого, Олейникова, Хармса, Дмитрия Александровича Пригова — со стихами Пастернака, Мандельштама, Бродского.

Сколько новых, неожиданных красок находил Юрский, читая стихи последнего, столь разные по содержанию и настроению! Вот интонация, пародирующая заштатного экскурсовода:

А вот — трагическое:

С таким же многообразием звучали обэриуты:

И рядом — горестный «Можжевеловый куст» Заболоцкого…

Во время работы над этим фильмом умер мой отец. Мне предстояли неизбежные в таком случае печальные хлопоты. Узнав об этом, Юрский посадил меня в свою машину и возил по всем нужным адресам. А вскоре навестил нас, чтобы утешить мою маму…

И не ко мне одному, я знаю, Сергей Юрьевич проявил такое участие. Он был человеком горячего сердца, и это видно по всему, что он делал в искусстве и в жизни.

Но как бы ни проявлялись по отношению к друзьям, и не только к ним, его внимание, любовь и сочувствие — ничто не могло быть сравнимо с тем, как они проявлялись в Юрском в отношении семьи.

Помню, как Сережа позвал нас в Дом актера, где должна была выступать с подготовленной ею чтецкой программой его дочь. Даша читала замечательно, но не могу сказать, что я не сводил с нее глаз, ибо я нет-нет да и поглядывал, и заглядывался, на сидевшего наискосок от меня счастливого родителя. Я не смог удержаться от того, чтобы сделать несколько снимков — по ним видно, какую горячую любовь излучают глаза Юрского. Казалось, весь «корпуса его изгиб», все его человеческое, отцовское и актерское существо пребывают на сцене вместе с дочерью…

Я благодарен Юрскому за то доверие, которое он оказывал мне, приглашая на свои премьеры. И даже не на премьеры, а на предпремьерные показы, после которых можно вносить в спектакль или фильм какие-то поправки. Из этого факта я могу сделать вывод, что я составлял для Юрского нечто вроде того, что сейчас называется фокус-группой. Иногда даже складывалось впечатление, что я составлял ее в единственном числе.

Из просмотров, которые я посетил, одним из наиболее памятных для меня был просмотр на «Мосфильме» фильма «Чернов/Chernov». Эта умная, зрелая режиссерская работа, к сожалению, не встретила адекватного отзыва критики, что можно отнести к неготовности оценивать работы хоть сколько-нибудь неординарные. Сюжет этого фильма — о жизни двух миров, отечественного и западного в их сопоставлении, надо думать, пришелся не ко двору нашей критике, либо ангажированной, либо профессионально беспомощной.

Юрский сыграл в картине роль дирижера, сыграл блестяще. И я был удивлен, когда узнал от него, что он хотел в этой роли снимать меня. Считаю — и мне, и фильму повезло, что этого не случилось…

Другим памятным событием для меня был дневной прогон поставленного Юрским спектакля «Правда — хорошо, а счастье лучше».

Дуэт, который представляли собой Ф. Г. Раневская и С. Ю. Юрский, оказался центром спектакля. И если Фаина Георгиевна, будучи сама на склоне лет, играла свою героиню, так сказать, согласно собственному паспорту, то Юрский в роли старика изумлял чудом перевоплощения. Другим украшением спектакля было участие в нем ансамбля Дмитрия Покровского. Юрского сблизила с Покровским общая работа на моей пушкинской трилогии. И он нашел точные и удивительно органичные места, чтобы дать артистам ансамбля возможность продемонстрировать свое уникальное искусство.

Но не только своими театральными и киноработами одаривал меня Сергей Юрьевич. О том, что он замечательный писатель, я узнавал по его книгам, которые он дарил мне и моей семье. Прочтя очередную его вещь, я тут же рекомендовал ее своим знакомым, ибо считал и продолжаю считать, что Юрский относится к числу выдающихся современных авторов. Буду рад и даже не сомневаюсь в том, что это мое мнение разделят потомки, притом не самые отдаленные. Юрский как автор выступил, кажется, во всех жанрах — и как прозаик, и как драматург, и как поэт. Он, как мало кто из коллег, владел сценическим словом. Но актер — мастак в сценической речи на театральных подмостках вовсе не всегда умеет выразить себя в речи письменной, даже элементарной, не говоря о художественной.

Мы знаем немало книг, написанных выдающимися артистами в жанре мемуаров. (Юрский, кстати, блестяще владел и этим жанром.) Но я спрашиваю себя: откуда в нем столь многообразные проявления выдающихся дарований, когда одно из них дополняет другое, а то, другое, уживается с третьим, и так далее, — как голоса в сложном полифоническом произведении?

И в попытке понять, охватить умом эту выдающуюся личность прихожу к выводу, который сам собой напрашивается в случае Юрского.

Во-первых, он не ленив и любопытен. (Помните, как точно подметил Александр Сергеевич черты нашего национального характера, сказав, что «мы ленивы и нелюбопытны»?) Жажда знаний, интерес ко всему, что происходит в жизни во всех ее областях, от искусства до политики, и потребность поделиться этими знаниями и впечатлениями сделала Сергея Юрского одной из самых активных и заметных фигур в нашей жизни. Он никогда не скрывал своих политических убеждений, чем выгодно отличался от нас, современников, разброс убеждений которых весьма широк — от молчаливого конформизма до мракобесия.

Многогранность интересов Юрского сделала его своим не только в театральной и кинематографической среде — его любили и к нему прислушивались самые талантливые писатели и поэты… Он дружил с самыми интересными художниками — я встречал его в мастерских Ильи Кабакова и Александра Бойма (с которым он сделал все свои спектакли), в концертах знаменитых музыкантов. (С. Ю. высоко ценил музыку Шнитке и одну из великих исполнительниц его, и не только его, музыки — виолончелистку Наталью Гутман…)

В сознании не умещалось: как человек может успевать играть на сцене и ставить спектакли, причем не только в России, но и за рубежом, сниматься в кино, готовить сложнейшие чтецкие программы, выступать с ними по всему миру, записываться на телевидении и там же ставить спектакли, писать прозу, стихи и пьесы, поставить которые на сцене мог только он сам, посещать театры, концерты, смотреть фильмы и читать, читать, читать… В последнее время он не на штуку увлекся российской историей в изложении Костомарова, не расставаясь при этом с любимыми своими Герценом и Чаадаевым.

Он был человеком культуры — в этом, я думаю, разгадка его великого таланта и одно из определяющих свойств его личности.

И не верьте тем, кто утверждает, что актер не должен быть умным: Юрский — прекрасное опровержение этой теории.

Я знал Юрского на протяжении нескольких десятилетий. Но никогда раньше не имел возможности так близко и подробно наблюдать его в работе и в жизни, как во время съемок фильма «Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на родину».

Для меня не было вопроса — кого пригласить на роль отца Бродского: по тому, что я вынес из очерка поэта о родителях, а также по многочисленным фотографиям Александра Ивановича, я понимал, что психофизически Сергей Юрьевич похож на него необычайно. Не буду описывать всей предыстории, которая началась с отказа Юрского — из-за чрезвычайной занятости — сниматься, но благополучно завершилась тем, что мне все-таки удалось свести вместе двух великих артистов, сыгравших родителей поэта, — Алису Фрейндлих и Сергея Юрского. Я получал ни с чем не сравнимое наслаждение от их игры и на съемках, и во время монтажа. И дело здесь не только в их мастерстве, не только в удивительном чувстве ансамбля, которым так славятся актеры школы Товстоногова, но и в той высочайшей культуре и одухотворенности, когда даже в бытовом тексте роли вы начинаете слышать и ощущать присутствие какого-то метафизического начала.

В Петербурге мы с Юрским живем в гостинице с названием кратким «Русь» на Артиллерийской улице, в двух шагах от дома Мурузи, то есть от квартиры Бродского: нам позволили, реконструировав квартиру, где жил поэт со своими родителями, снимать непосредственно в этом помещении. Сюда, в те самые полторы комнаты, которые занимал Иосиф, из музея Ахматовой — места хранения этих реликвий — перевезли книжные полки и библиотеку, разместив книги в ней в таком порядке, как они стояли на полках при их хозяине, и письменный стол. Тот самый…

Юрский играет отца Бродского — Александра Ивановича. Ему очень идет форма, в которой тот ходил на работу в Музей флота, где он заведовал фотолабораторией, — китель с высоким воротником и фуражка… Надевая эту форму, Юрский преображается: он выглядит стройнее, движения его становятся более лаконичными и по-офицерски сдержанными.

Первый съемочный день — в знаменитой пирожковой на углу улицы Белинского и Литейного проспекта. Сюда зашли, чтобы вылить по кружке пива после футбольного матча с участием «Зенита», композитор Шостакович и морской офицер А. И. Бродский с сыном-подростком. Юрскому свойственна органика в высшей степени, и мне не надо подсказывать ему, как сдувают пивную пену, отойдя от прилавка, и как пристроиться к столику, за которым расположились Шостакович и его приятель…

В дни, свободные от съемок, гуляем по «Ленинграду Юрского». Каждый по очереди платит за другого, за обед или за ужин. Часто Юрского узнают и приглашают к себе за столик, а то и в отдельный кабинет. «Я с другом», — говорит он. Приглашают и друга.

На улице узнают реже. Когда не узнают и не разглядывают Юрского — разглядывает Юрский и показывает мне:

— Вот дом на Караванной, рядом с Невским. Вот за теми окнами на втором этаже была наша квартира, где я жил с родителями. А видишь вывеску на том доме? (Юрский умеет подмечать и любит комментировать детали, на которые не каждый обратит внимание.) Нет, как тебе нравится: «Мир диванов»? А ты покупал когда-нибудь абажур в «Планете абажуров»? Можем сыграть в города… «Город пуговиц…» Твой ход… А эта девушка, которая идет нам навстречу, чем она, по-твоему, принципиально отличается от остальных? Обрати внимание, у всех остальных встречных девушек голые пупки. Мода такая. А эта, видишь, отстала от моды. Не хочет свой пупок обнародовать. У, да ты фотографируешь… Тогда зайдем в один двор на Литейном. Напротив дома, где жил Салтыков-Щедрин…

Мне выпало путешествовать в обществе Юрского по городам и странам, куда нас приглашали вместе с фильмом.

Прилетев в Варшаву, он обрадовался возможности навестить старинного приятеля, режиссера Акселя, с которым работал в БДТ, когда тот ставил пьесу Брехта «Карьера Артура Уи»… А в Черногории до обеда, после которого мы обычно уезжали в какой-нибудь городок встречаться со зрителями, мы проводили время на пляже, где Юрский, обложив себя книгами и журналами, все же иногда отрывался от работы, чтобы совершить заплыв. В эти минуты я смотрел на него с восхищением и убежденностью в том, что, если бы не карьера актера, его ожидала бы карьера великого пловца, быть может олимпийского чемпиона: такой скорости и красоты в плавании кролем я в жизни ни у кого не видывал.

В очередной раз Юрского пригласили приехать представить фильм в начале этого года в Венеции. Причем выяснилось, что в Венеции он никогда не был. Приглашающие обещали поселить Сергея Юрьевича в знаменитом палаццо на берету Большого канала, любить и холить его в течение хотя бы двух-трех дней. И Юрский было согласился. Но после длительных переговоров все же отказался: такой напряженный рабочий график ему предстоял в эти дни… Незадолго до этого, на «Декабрьских вечерах» в Музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, состоялось выступление Юрского в ансамбле с приглашенными им музыкантами. Мы созванивались в процессе работы Юрского над этой программой, и он жаловался на все: на трудность подобранного им материала, на трудные репетиции, которые начинались в девять часов утра, на выставку, которая была приурочена к «Декабрьским вечерам». Это был поразительный вечер: Юрский блистательно читал стихи великих поэтов по-русски и по-французски, это был по сути моноспектакль: зрители живо реагировали на остроумный текст, на то, как артист, словно водит зрителя на поводке, заставляет его то изумляться, то восхищаться, то недоумевать, то снова радоваться…

Едва откланявшись после длительных аплодисментов, Юрский покинул Белый зал, и по его лицу, по походке видно было, чего стоило ему это выступление…

Он работал на износ до последних дней. При том что он, не скрывая, жаловался на здоровье. «Ухожу из театра», — твердил он как заклинание, которое не в силах был привести в действие…

Он не ушел из театра. И никогда не уйдет из нашей жизни, оставаясь в ней своим неповторимым искусством в фильмах, книгах, на телевизионном экране.

Когда я слышу или читаю слова шекспировского Гамлета: «Что за мастерское создание — человек! Как благороден разумом! Как беспределен в своих способностях, обличьях и движениях! Как точен и чудесен в действии! Как он похож на ангела глубоким постижением! Как он похож на некоего бога!..» — я думаю о том, что автор описывал любимого им человека, которого он хорошо знал. И этот человек был похож на Сергея Юрьевича Юрского.

С. Юрский в телевизионной передаче «Театральные встречи». Москва, 1966 г.

С. Ермолинский, Н. Крымова, В. Каверин, С. Юрский. Переделкино, 1970-е гг.

Т. Луговская и С. Юрский.

Слева: С. Юрский в роли Дирижера. Фильм «Чернов/ Chernov» (реж. С. Юрский). Справа: Ф. Раневская и С. Юрский в спектакле «Правда — хорошо, а счастье лучше» театра им. Моссовета (реж. С. Юрский).

Книга С. Юрского, подаренная нашей семье, с дарственной надписью.

С С. Юрским на съемках фильма «Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на родину». Санкт-Петербург, 2008 г.

С. Юрский на съемках фильма «Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на родину». Санкт-Петербург, 2008 г.

С. Юрский и Ж. Оганджанян во время съемок.

Слева и справа: С. Юрский и А. Фрейндлих. Кадры из фильма «Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на родину», (реж. А. Хржановский).

С. Юрский, Н. Зархи, М. Нейман в гостях у Н. Гутман (вторая слева) после ее концерта. Фото А. Хржановского.