Дорогие мои… хорошие…

«Быть гением… ведь это так просто…» _{О Ф. С. Хитруке}

Март 2007 года. На сцене Театра Армии проходит церемония вручения премий Российской национальной академии киноискусства «Ника».

Церемония юбилейная, двадцатая.

С колосников на сцену сыпется «голубой снег». Сценический круг, плавно вращаясь, вывозит на сцену стол, кресло с высокой спинкой, в кресле — человек в скромном сером костюме. Клетчатый плед укрывает ноги человека, уютно устроившегося в этом кресле. Через месяц ему исполнится девяносто лет.

А сейчас ему вручают специальный приз — крылатую богиню Нику — «За выдающийся вклад в киноискусство».

На экране мелькают герои любимых мультфильмов: скромный счетный работник из «Истории одного преступления», Лев по имени Бонифаций, режиссер с всклокоченными остатками волос на макушке из волшебной поэмы о муках и счастье творчества под названием «Фильм, фильм, фильм», Винни-Пух и все, все, все…

Две тысячи человек в зале — молодые и старые, именитые и не очень — встают, чтобы приветствовать автора этих фильмов, великого мастера Федора Савельевича Хитрука.

Когда смолкают овации, он произносит несколько слов, и слова эти продолжают очарование его фильмов:

— Я чувствую себя как Пятачок из «Винни-Пуха», ибо думаю его словами: «Неужели я один мог наделать столько шума?..»

И дальше:

— Я хотел бы поблагодарить своих учителей. И своих учеников. Потому что благодаря им и вместе с ними я пытаюсь все-таки понять, что же это такое — мультипликация, в чем ее секреты и тайны.

Вспоминаю первую встречу с Мастером. Когда я пришел на студию «Союзмультфильм», Хитрук согласился предоставить мне место стажера в своей группе. У него я научился многому. Я ведь заканчивал ВГИК в мастерской художественного фильма у Л. В. Кулешова и А. С. Хохловой, а на «Союзмультфильм» попал, можно сказать, случайно, в виде эксперимента (который длится до сих пор). Директор студии познакомил меня с рыжим плотным и, как мне показалось, весьма строгим мужчиной, которым оказался Хитрук. Обстоятельствами, несколько смягчавшими его внешнюю суровость, были очень красивого коричневого цвета глаза и обаятельная легкая косолапость.

Хитрук мне и говорит: «Вы не должны ничего бояться. Здесь все то же самое, что и в „большом“ кино; та же пленка, тот же монтаж, та же работа с актером, изобразительную часть игры которого берет на себя мультипликатор…» Федор Савельевич верил во врожденную способность каждого проявить себя в роли художника-мультипликатора. На самом деле я не знаю профессии более сложной. И попытка Хитрука научить меня в первый же день премудростям этой профессии была, пожалуй, слишком смелой…

Я не могу сказать, что испытал на себе особую любовь Хитрука. Скорее наоборот. И я хорошо его понимаю. Ведь для Хитрука главным в деле, которым он занимался, было волшебство одушевления. Я же не только не был мультипликатором, но с первых же дней нашего общения продемонстрировал бесперспективность моего существования на этом поприще. Несмотря на это, в результате педагогических усилий Федора Савельевича я вымучил одну сцену, и Хитрук при каждом удобном случае любил вспоминать мое авторство в простейшем, но, может быть, символическом жесте директора цирка, когда тот, указывая на дрессированного льва, произносит: «Бонифаций — это талант!»

Рабочий день на студии начинался в девять часов. Без пяти минут девять Хитрук появлялся на лестничной площадке, нервно дымя сигаретой. Если вы приходили на работу, скажем, в две минуты десятого, стараясь незаметно прошмыгнуть мимо шефа, и даже если вы делали это в первый раз, он бурчал мрачно: «Вечно вы опаздываете…»

В комнате, где, кроме режиссера, сидело еще несколько человек — мультипликаторы, художник-постановщик Сергей Алимов и ассистент режиссера (ваш покорный слуга), — тишина была такая, что жужжание случайно залетевшей мухи воспринималось как грубое нарушение дисциплины. Изредка слышно было только покряхтывание и покрякивание «Самого» — как признак высшей сосредоточенности. В этой атмосфере Хитрук, обычно очень отзывчивый на юмор, мог не понять пусть и не очень удачную, но явную шутку другого.

Так, однажды я во время перекура предложил: «А что, если в какой-то момент навстречу Бонифацию из джунглей выйдет, громыхая цепями, колонна чернокожих рабов, подгоняемых безжалостным надсмотрщиком? По-моему, это оживит действие. При этом рабы могут петь протяжную песню о горечи подневольного труда…»

Присутствовавший при этом Юрий Норштейн, работавший тогда в группе Хитрука, свидетельствует, что Ф. С. на какое-то время погрузился в задумчивость, результатом которой был вывод: «Это может сломать ритм фильма!»

Работая ассистентом на картине «Каникулы Бонифация», я имел счастливую возможность наблюдать, насколько тщательно готовит он каждую сцену, как кропотливо выстраивает «кардиограмму» фильма, как отрабатывает малейшие нюансы актерской игры. Хитрук повторял: «…Я всегда провожу прямую параллель между поэзией и мультипликацией. В поэзии каждое слово, каждый звук наполнены колоссальным чувством и содержанием. Все звучит! Так и в мультипликации. Я могу выстраивать одну долю мгновения, один-единственный атом движения в течение дня или недели, чего не может никакое другое искусство. Мультипликационный кадр обладает куда большей информационной плотностью, концентрацией, чем кадр игрового фильма, а тем более мгновение театрального действия. Разумеется, когда мы говорим о концентрации, нужно иметь в виду не только уплотнение темпа… но и концентрацию чувств, концентрацию мыслей…»

Хитрук знал великолепно не только поэзию. Нечасто можно было встретить кинематографистов, в разговорах о творчестве ссылающихся на Маттиаса Грюневальда, Альбрехта Дюрера, ван Эйка, Серова, Жана Кокто, Джакометти… Знающих наизусть бетховенского «Эгмонта» и «Пиковую даму» Чайковского, рассуждающих об исполнительском стиле Клемперера и Рихтера… А уж так, как он знал литературу — от Гёте и Гейне, которых он знал в оригинале, до Пушкина, Чехова, Толстого… Маяковского, Олеши, — мало кто знает и сегодня. Его образованность была гораздо шире, чем требовала его профессия, но от этого его искусство только выигрывало.

Прошло полвека с тех пор, как Хитрук снял длящуюся меньше минуты (!) ленту «Отелло-67». Сколько сарказма и, я бы сказал, ужаса, скрытого под маской смеха, было в этом фильме, где перед героем-автоводителем в огромном западном городе, с множеством эстакад и развязок, в течение сорока секунд во время вынужденной остановки у светофора проходят в стиле комикса все пять актов шекспировской трагедии! Мастер, верящий вслед за поэтом в то, что «жизнь, как тишина осенняя, — подробна», произнес, быть может, самый выразительный, самый весомый, длительностью в пятьдесят секунд, бессловесный монолог в защиту культуры…

Поразительно то, что с течением времени актуальность этого фильма только возрастает.

При всем своем всепокоряющем обаянии Хитрук — «неудобный» человек. Он умен, ироничен, общителен, он душа любой компании, ибо никто так не умеет рассказывать, никто так не умеет слушать и тонко реагировать на услышанное. Но он не утаит обидной для тебя правды, если она необходима в интересах дела.

Одному своему младшему, но и немолодому коллеге, за которого на каком-то студийном собрании проголосовали единогласно, Ф.С. сказал: «Я бы на вашем месте крепко задумался, правильно ли вы живете: в вашем возрасте неприлично не иметь врагов…»

Не избежал их, должно быть, на своем жизненном пути и Хитрук. Но как бы к нему ни относился кто-либо из коллег, влияние Хитрука, его творчества на всю нашу анимацию, — начиная с ранних 60-х годов, то есть с того времени, когда она заговорила самостоятельным, современным языком, с хитруковской «Истории одного преступления», — давно стало историческим фактом. Как принято вслед за классиком повторять, что вся русская литература вышла из гоголевской «Шинели», так с полным правом можно утверждать, что новая российская анимация (и не только российская — искусство Хитрука оказало огромное влияние на анимацию Армении, Украины, Латвии, Эстонии, Грузии) вышла из «Истории одного преступления». Все мы вышли из нее. Даже те, кто еще не вышел из «Шинели»…

Хитрук возглавил эту «новую волну» не только как создатель новаторских фильмов. Он оказал мощнейшее влияние на все искусство анимации в целом еще и благодаря своей проницательности и отваге, привлекая к сотрудничеству не только лучших наших авторов, таких как М. Вольпин, Б. Заходер, В. Голованов, но и молодых, тогда никому не известных талантливых художников: С. Алимова, В. Зуйкова, Э. Назарова…

Он воспитал плеяду аниматоров нового типа, взяв молодых, «необстрелянных» выпускников курсов, обученных классическому стилю в традициях диснеевской школы. Хитрук привил им любовь к условному движению, то есть обучил их, помимо ремесла, еще и искусству. Вскоре каждый из этой команды развился в самостоятельную режиссерскую индивидуальность — таким образом искусство анимации обогатилось фильмами Г. Сокольского, Л. Носырева, А. Н. Петрова, В. Угарова…

Все, кто «отпочковался» от Хитрука, даже в творческих спорах с ним продолжали испытывать его влияние. Во всем. В том числе — в организации творческого процесса. Хитрук славился выдающимися способностями в этой области. Возможно, дали о себе знать навыки, приобретенные им в юные годы в Германии. И первые уроки рисования, как и уважение к неукоснительной дисциплине, будущий классик отечественной анимации приобрел в Европе.

Я помню все его юбилеи, начиная с пятидесятилетнего. Тогда, в прежнем Доме кино на Воровского, уже знаменитый к тому времени и еще рыжеволосый Хитрук блистал остроумием в окружении коллег рядом с красивой зеленоглазой женой Марией Леонидовной, фамилия которой рифмовалась с мужниной — Мотрук.

Однажды я был у Хитрука вместе с моим другом, сценаристом Геннадием Шпаликовым, — Федор Савельевич поначалу согласился быть худруком моего дебютного фильма по его сценарию. После того как деловая часть визита была завершена, Федор Савельевич попросил нас подойти к подоконнику и посмотреть на растения в стоявших на нем горшках. Это был более или менее обычный для московских квартир набор из кактусов, герани и т. п. «Вам нравится?» — «Очень», — вежливо ответили мы. «Тогда, очень прошу вас, скажите об этом Марии Леонидовне, это ее гордость», — с застенчивой улыбкой обратился к нам Ф. С. Мы (прожженные, как нам казалось, циники) покидали дом Хитрука на Ленинском проспекте, растроганные его нежностью.

Где-то в середине 70-х годов я получил предложение от издательства «Бюро пропаганды советского киноискусства» написать книжку о Хитруке. Когда я поделился этой новостью с ним, он отнесся к ней с каким-то скепсисом, может быть слегка наигранным: «О вас самом уже пора писать книжку», — пробурчал он, но, кажется, смирился с перспективой стать объектом моих наблюдений и выводов. Я добросовестно пытался рассказать о фильмах Хитрука, о его открытиях в искусстве анимации, но вскоре бросил это занятие, ибо понял, что у меня получается трафаретная киноведческая чушь. И я решил подойти к делу с другого конца, а именно взять у Хитрука большое интервью, в котором он бы рассказал о себе все, что пожелал, а также то, о чем его спросил бы я. Эти наши разговоры проходили в Армении, в Доме творчества в Дилижане. Была ранняя весна, деревья на горных склонах покрылись зеленью, среди прошлогодней листвы пробивались белые и лиловые стрелы крокусов, а по ночам светила ярко луна.

Хитрук разговорился, я старался не перетруждать его дотошными расспросами — он был в неважной форме: незадолго до этого он потерял жену и тяжело переживал эту утрату. Собственно, и моя затея с интервью была отчасти продиктована желанием как-то отвлечь Федора Савельевича, вывести его из мрачного расположения духа. Расшифровку этого интервью, сделанную моей женой, я передал Хитруку. Интервью было опубликовано в журнале «Киноведческие записки» под названием «Беседы при ясной луне». Даря мне свой двухтомник, Федор Савельевич сделал надпись: «Андрею Юрьевичу и Маше на память о совместной работе».

Он живо откликался на идеи, образы, словесные определения, которые были в русле его собственных взглядов на искусство. Я, к примеру, любил сослаться на какие-нибудь выражения классиков и радовался, когда впоследствии находил это выражение в лексиконе Хитрука.

Он был человеком беспокойным, постоянно ищущим новых путей в искусстве, имеющим необыкновенное чутье на таланты. Так, после выхода моего фильма «Стеклянная гармоника» Федор Савельевич, видимо обративший внимание на изобразительную и музыкальную стороны фильма, пригласил одного из постановщиков и композитора Альфреда Шнитке поучаствовать в очередном своем проекте, который он решил делать в той же стилистике, что и «Стеклянная гармоника», используя образы классического искусства.

Я же бесконечно благодарен Хитруку за то, что он привлек меня к преподаванию на Высших курсах сценаристов и режиссеров, а затем откликнулся на мое предложение создать свою собственную Школу-студию и даже обрадовался придуманному мною названию («„ШАР“ — это по-немецки „стая“, вот и у нас будет что-то в этом роде…»).

Работая в качестве ассистента в группе Хитрука, а затем встречаясь с ним в коридорах «Союзмультфильма», я неизменно волновался так, как волнуешься только при встрече с детьми: это всегда самое ответственное испытание для нашей органики и «жизнеспособности». Мне доводилось видеть Хитрука в минуты его раздумий и беспечного веселья, растерянности и гнева, добродушной расслабленности и энергичной деловитости. И всегда, во всех многообразных обликах, искренность и гармоничность превалировали над частностями любого из этих состояний.

Он видел мир в первозданной свежести, видел дальше многих и ярче других. Студенты после занятий с мастером ходили как ошалелые, словно заново открывая для себя мир, который поднес к их еще по-настоящему не раскрытым глазам щедрый и строгий, требовательный и проницательный Учитель.

Я всегда завидовал им, вспоминая майские дни шестьдесят четвертого года, когда Он смотрел на меня немигающим взглядом Винни-Пуха и, не в силах поверить в безграничность моей неумелости, еще раз демонстрировал на полупрозрачном пергаменте непостижимую тайну рисованного движения, приговаривая при этом: «Что же тут непонятного? Ну, Андрей, ведь это же так просто!..»

2007–2017

Персонажи фильма Ф. Хитрука «Фильм, фильм, фильм» (худ. В. Зуйков и Э. Назаров).

О. Алдер, Ф. Хитрук, А. Хржановский на фестивале в Аннеси.