Дорогие мои… хорошие…

«Годами, когда-нибудь, в зале концертной…»

Святослав Теофилович Рихтер, его искусство, его человеческий образ относятся к числу не только самых сильных, но и самых сокровенных переживаний моей жизни. Эти переживания завладели мной с отроческих лет и поныне не покидают.

На своем веку я слышал немало превосходных пианистов. Сердце мое замирало от звуков скрябинских прелюдий под пальцами Владимира Софроницкого, мазурок Шопена в исполнении Владимира Горовица или сонат Бетховена безупречного во всех отношениях Эмиля Гилельса. Но если вы хотите понять, в чем гениальный интерпретатор Баха Гленн Гульд уступает все же, на мой взгляд, Святославу Рихтеру, послушайте в исполнении того и другого хотя бы первую до-мажорную Прелюдию Баха из первого тома ХТК. Ледяные, астральные звуки Гульда и согретое человеческим теплом звучание Рихтера. Кстати, у нас есть возможность соотнести трактовку двух великих пианистов с известной программой этой музыки — евангельским сюжетом «Благовещение»…

Рихтер, пожалуй, единственный, в чьем искусстве сочетается эта «музыка сфер» как образ божественного совершенства, соединяющий нас почти на чувственном уровне с запредельными мирами, и высшая человечность, лишенная каких-либо сантиментов.

Очень, по-моему, точно сказал о Святославе Рихтере Альфред Шнитке: «В его исполнении музыка становится чем-то большим, чем музыка».

«Казус» Рихтера для меня, помимо его музыкального гения, состоял в его многоликости. Мне нравилась его страсть к путешествиям, среди которых он предпочитал пешие прогулки; нравилось его увлечение живописью: не только в качестве зрителя, но и в качестве творца, заслужившего восхищение самого Р. Фалька; нравилась его погруженность в культуру, в искусство во всех его видах и проявлениях, — свойства, наверняка присущие ему с юности, но, несомненно, развитые в общении с его великим учителем Г. Г. Нейгаузом. А его преданность учителю, далеко не всегда свойственная выдающимся ученикам, восхищала.

Рихтер обожал театр, был страстным синефилом и близко к сердцу принимал все, что связано с миром любимых им авторов; знаю от людей, слышавших это от Рихтера, что он готов был лично расправиться с убийцей Пазолини. А любовь Maestro к маскарадам как к самому, быть может, непосредственному воплощению идеи игры — то ли она возникла как итог и следствие всех упомянутых мной свойств, то ли свойства эти вытекали из глубокого понимания игровой природы искусства…

Впечатления от концертов и записей органическим образом дополнялись другими.

Вспоминаю день похорон Бориса Леонидовича Пастернака. В комнате, где стоял рояль, большое распахнутое окно выходило на тыльную сторону переделкинской дачи Пастернака. За роялем, сменяя друг друга, играли Рихтер и Юдина. Звучали медленные части из сонат Бетховена. Звуки музыки были слышны и в саду, и в комнате, где проходило прощание с поэтом. Должно быть, лучшие люди Москвы шли «гурьбою, врозь и парами» мимо гроба поэта, а покинув дом, непроизвольно льнули к окну, откуда неслись эти звуки. Две головы, два удивительных в своем совершенстве профиля — уснувшего Поэта и поклоняющегося ему Музыканта, а после могучая фигура Рихтера с распахнутым воротом рубашки и томом бетховенских сонат под мышкой — слились в моей памяти в неразрывный зрительно-звуковой образ того памятного дня.

За Святославом Теофиловичем чистились неординарные, необычные поступки, которые некоторыми воспринимались как причуды. Например, его желание время от времени давать концерты в самых неожиданных, иногда мало для этого приспособленных местах.

Всем известна эпопея о его поездке в автомобиле через всю страну, с запада на восток, с произвольными, иногда в силу минутной прихоти, остановками в понравившемся ему месте, с желанием в этом пункте дать концерт независимо от качества имеющегося там инструмента.

Однажды я оказался в числе слушателей рихтеровского концерта, устроенного в деревенской школе под Звенигородом. О желании поехать именно в Посад Maestro объявил только накануне. Стояли морозные январские дни. Первые же звуки рояля заставили всех переглянуться: казалось, на таком расстроенном инструменте играть невозможно… Но произошло чудо: буквально через несколько минут слушатели впали в гипнотическое состояние, завороженные игрой Рихтера, укротившего вроде бы ни к чему не пригодный инструмент…

В восьмидесятые годы Святослав Рихтер много играл с замечательными музыкантами, скрипачом Олегом Каганом и виолончелисткой Натальей Гутман. В июле 1990 года Олег скончался в Мюнхене через день после триумфального концерта, где он вместе с Юрием Башметом сыграл симфонию-кончертанту Моцарта. Наташа, которую в этом горячо поддержал Альфред Шнитке, обратилась ко мне с просьбой сделать фильм об Олеге. Но материалов для этого, кроме любительской съемки последнего концерта, практически не было.

Я знал, что Рихтер никому не дает интервью. Но, понимая, что его участие в фильме имело бы во многом решающее значение, просил Наташу узнать, не согласился бы Maestro сделать исключение в память о любимом партнере и поделиться воспоминаниями о творческом содружестве и совместных выступлениях. Мою просьбу передали Рихтеру, и он ответил согласием. И вот тут начались дни, недели и месяцы ожидания встречи с Maestro. Узнав, что он готов повстречаться со мной на вилле своего друга под Бонном, я летел в Германию. Но «Слава неважно себя чувствует и просит перенести встречу на другое время», — сообщала Нина Львовна.

«Другим временем», обещанным для интервью, были майские дни, когда Рихтер давал серию концертов, посвященных памяти Олега Кагана. Но и в эти дни интервью не состоялось. Очередным сроком был назначен фестиваль в Кройте…

Мы с оператором Георгием Рербергом оказались в Кройте заранее и в ожидании приезда Святослава Рихтера бродили вдоль живописного оврага, прикидывая, на какую скамью мы попросим сесть Maestro и с какой точки лучше будет его снимать…

Но и в этот раз он «почувствовал себя неважно» или, возможно, попросту был не в духе. О такой вероятности я догадывался: когда во время концерта, играя один из дуэтов Баха, Maestro вдруг запнулся, остановился, чего раньше с ним не бывало, и, повернув голову к публике со взглядом, просящим о понимании, тихим голосом объявил: «Noch einmal…»

И все же Рихтер снялся для нашего фильма. Правда, это было не интервью. От интервью он категорически отказался. А я уже не в первый раз понял, что гениям свойственно менять свои решения. Более того, такая переменчивость в мнениях и обещаниях, очевидно, поддерживает их самоидентификацию в качестве небожителей…

Зато Рихтер согласился в память об Олеге сыграть один из этюдов Шопена. Это происходило там же, в Кройте. В зале, по условию, не было никого, кроме съемочной группы и родственников Maestro. Он вышел в смокинге, сел за рояль и долго сидел маяча. Наконец, поднес руки к клавиатуре.

Сыграл он, как говорится, лучше не бывает. Но тут последовало опять «noch einmal», уже по-русски, и тот же этюд прозвучал во второй раз… Эта съемка не вошла в фильм: пристроить ее в общую композицию оказалось нереально. А издать отдельно, вместе со съемками тех знаменитых майских концертов, во время которых Георгий Рерберг то прятался за дубовым порталом органа, то, замерив освещение и убедившись, что оно ниже допустимого, все же включал камеру, — кто знает, быть может, когда-нибудь удастся…

Известно, что Рихтер вел дневник. Известно также, что он его никому не показывал. В фильме Брюно Монсенжона «Рихтер непокоренный» Святослав Теофилович приоткрывает завесу секретности над своими записями. Maestro говорит о своих партнерах Давиде Ойстрахе, Герберте Караяне, Олеге Кагане, Юрии Башмете, Наталье Гутман и каждому дает характеристику.

Высшей оценки в глазах Святослава Рихтера заслужила Наташа Гутман, прежде всего своей честностью как в жизни, так и в творчестве.

От нее я услышал историю, приключившуюся на фестивале в Вербье, где она играла Трио Бетховена с выдающимися партнерами Евгением Кисиным и Исааком Стерном. Эта история, по-моему, в высшей степени характеризует Maestro.

У Бетховена в нотном тексте есть обозначения повторов, когда уже сыгранный эпизод надо повторить снова. Исаак Стерн, пользуясь не только своим авторитетом, но и старшинством, попросил партнеров пренебречь указаниями композитора и повторы не играть.

Евгений Кисин и Наталья Гутман скрепя сердце пошли навстречу этой просьбе. Лишь после исполнения Женя, зная о дружбе Наташи с Рихтером, попросил ее не рассказывать ему о том, что было в Вербье.

Наташа, вернувшись в Москву, долго крепилась и в конце концов не выдержала и призналась во всем Рихтеру. «Боже мой, что с ним было!» — рассказывала она. Рихтер неистовствовал и свои гневные тирады закончил приговором: «Но как же надо не любить музыку, чтобы такое могло прийти в голову!»

За день или за два до ухода Maestro его навестила на даче на Николиной горе Элисо Вирсаладзе. Она читала ему по его просьбе Метерлинка. Кто-то снял его в ту минуту.

В моем сознании запечатлелся этот облик в его чистейшей форме — облик глубочайшей скорби и сосредоточенности, которую испытывает человек перед дальней дорогой.

Казалось, что он слушает уже Оттуда, из той Вечности, где сочинялась исполняемая им Музыка. В этой Вечности протекала большая часть его духовной жизни. И сейчас он возвращался туда навсегда…

Трио П. Чайковского. О. Каган, С. Рихтер и Н. Гутман во время исполнения на «Декабрьских вечерах» в ГМИИ им. А. С. Пушкина.

Кинооператор Г. Рерберг.

О. Каган, Н. Гутман, С. Рихтер.