Дорогие мои… хорошие…

«Играть без отказа…» _{Разговор с Марией Нейман о Нине Зархи}[38]

— Господи, сколько же часов, дней, ночей мы проговорили с тобой, Нинуля! — говорит моя жена Маша, глядя на Нинину фотографию.

Теперь, когда тебя нет с нами, продолжаем говорить с Машей о тебе…

М.Н. Ты помнишь, когда познакомился с Ниной?

А.Х. Нет, но кажется, будто знал если не ее, то о ней так давно, как услышал об ее отце, режиссере Александре Зархи, который снял вместе с Иосифом Хейфецем знаменитый фильм «Депутат Балтики».

М.Н. Это про ученого, памятник которому стоит в начале Тверского бульвара? Тогда было известно, что у Александра Григорьевича есть дочь, которая работает в редакции киножурнала «Искусство кино».

А.Х. А поскольку мы с тобой оба работали в кино, то принадлежали к этой среде, где все знают если не друг друга, то друг о друге все. И вот Нина Зархи, услышав, что мы ищем на лето дачу для нашего недавно родившегося сына, передала через кого-то третьего…

М.Н. Это была Рита Рюрикова, с которой вместе я тогда работала в издательстве. …что мы можем воспользоваться дачей, снятой киноклассиком в Переделкине на все три месяца, но раньше августа жить там не предполагавшим…

А.X. С того лета Нина Зархи не просто вошла в нашу жизнь, но уже навсегда воспринималась нами как источник дружеских проявлений и благодеяний. Что она не раз и подтверждала.

М.Н. Мы были знакомы со многими кинокритиками. Как по-твоему, есть ли что-нибудь, что отличало Нину от коллег?

А.Х. Прежде всего, я думаю, что Нина не ограничивалась интересами лишь в этой сфере. Она была от природы человеком необычайно музыкальным. Ее муж — замечательный пианист Владимир Сканави, их дочь и двое из трех обожаемых ею внуков выбрали для себя музыкальное поприще. И Нина, постоянно погруженная в звуковую стихию, знала досконально весь фортепианный репертуар концертирующих пианистов.

То обстоятельство, что Нина оказалась как бы в объятиях этих двух искусств — кино и музыки, во многом определило ее существование. Оба эти искусства в определенном смысле можно означить как полярные: кинематограф с его предельной конкретикой во всем: в изложении сюжета, разработке характеров, места и обстоятельств действия — словом, во всех элементах изображения… и музыка, чей язык, как правило, не связан с нарративностью и является, можно сказать, абстрактным…

В воображаемом кольце, образованном этими двумя искусствами, всегда складывались отношения взаимовлияний, не менее богатые, чем те, что описаны в статье Эйзенштейна «Вертикальный монтаж».

Нина Зархи постоянно пребывала в поле того или другого из этих искусств, а порой находилась под воздействием тех колебаний и волн, которые образовывались между этими полями.

М.Н. Кино она поглощала с такой естественной потребностью, какая дана нам от природы в отношении пищи материальной. Она, казалось, не проживет и дня без визуальной информации, содержащей необходимые в ее рационе калории.

А.Х. Мы видели ее во время различных фестивалей и не уставали поражаться тому, где она берет силы для посещения стольких сеансов, первый из которых мог начинаться утром, а последний — заканчиваться поздней ночью.

М.Н. И с такой же страстью Нина отдавалась душевной потребности в потреблении впечатлений музыкальных.

А.Х. С кем еще можно было не просто обсуждать, но, так сказать, сладостно купаться во впечатлениях от игры Наташи Гутман и Олега Кагана, Марты Аргерих или Лизы Леонской?..

М.Н. Кстати, я думаю, что, может быть, самым отличительным качеством Нининого характера была именно страстность. С тем же азартом, о котором ты сейчас говоришь, она врывалась в разговоры о литературе, театре, кино да и просто о самых разных вещах…

А.Х. Но здесь я должен рассказать о том периоде нашего подлинного сближения и дружбы, который связан с работой над фильмом «Олег Каган. Жизнь после жизни»… Владимир Сканави (он же Дима, как его называли друзья и близкие) долгие годы, еще со времен консерваторской юности, был постоянным партнером великого скрипача Олега Кагана.

С Олегом и Димой я познакомился на творческом вечере моего друга — композитора Альфреда Шнитке, который пригласил меня принять участие в этом вечере, показав один из моих фильмов с его музыкой.

Олег и Дима гениально — это признавал сам Шнитке — исполняли его Вторую скрипичную сонату, где звучала тема, зашифрованная обозначением нот, составляющих имя Баха — BACH. (Соната была написана композитором как послесловие к его работе над нашим фильмом «Стеклянная гармоника», где эта тема была им впервые использована.) Исполнили эту Сонату Олег и Дима и на том вечере… С тех пор прошло много лет. Олег скончался в Германии в 1990 году, за два дня до смерти исполнив невероятно по глубине проникновения и красоте партию скрипки в Симфонии-кончертанте Моцарта (в партнерстве с Юрием Башметом). Осенью того же года вдова Олега, великая виолончелистка Наталия Гутман, обратилась ко мне с просьбой снять о нем фильм.

Не знаю, согласился бы я взяться за эту работу, если бы Шнитке, с одной стороны, и Нина Зархи — с другой не поддержали так горячо Наташин выбор.

Во время работы над фильмом, длившейся несколько лет, мы стали особенно часто встречаться то на фестивалях и в концертах, то в гостях друг у друга. Работа еще больше связала нас — Нину с Димой. Наташу с ее детьми и друзьями, которых мы ласково называли «гутманоидами», Альфреда Шнитке и его жену Ирину, нас с Машей, — так связала, что можно было вспомнить слова поэта:

Разговаривать с Ниной всегда было легко и интересно: она относилась к той редчайшей категории собеседников, которая готова не просто поддерживать разговор, но подбрасывать в него все новый горючий материал, и могла переключаться с одной темы на другую, как хороший органист переключает регистры своего инструмента. Причем повороты в ходе разговора чаще всего оставались ее прерогативой. Но особенно сладостными были разговоры с Ниной по телефону. Признаться, она звонила чаще. И часто — в ночное время. «Ну?» — звучал в трубке ее голос. И это означало сразу все: и то, что она готова поделиться последними новостями, и то, что готова их выслушать от тебя.

М.Н. И опять-таки серьезные темы могли перебиваться анекдотами или случаями чисто хармсовского абсурда.

А.Х. Хохотать Нина начинала заранее. «Помнишь этот анекдот?» — на всякий случай спрашивал я. Или: «Знаешь, что сказала Мария Ивановна Бабанова драматургу Погодину, когда он…» — «Ну?» — нетерпеливо вопрошала Нина и начинала заранее заливисто хохотать только ей одной свойственным смехом, который делал собеседника счастливым и внушал утешительное сознание того, что ты смог доставить минутную радость любимому человеку. И, думаю, не я один из мужской половины ее собеседников испытывал в подобных случаях еще какую-то особую мужскую гордость, как джигит, ловко гарцующий на горячем коне перед красавицей. И до сих пор, когда раздается телефонный звонок, мне мерещится ее голос: «Ну, что новенького?» или «Слушай, Андрюшечка…»

М.Н. У Нины были две страсти: узнавать и делиться. Обе они проявлялись не раз от разу, а постоянно…

А.Х. И еще одно качество восхищало в Нине: ее темперамент, проявлявшийся во всем. Он вел ее на все митинги, все собрания демократических сил — она была образцовым членом гражданского общества, более того, она в собственном лице и единственном числе представляла собой это самое гражданское общество.

M.H. He только темперамент вел ее на эти собрания, побуждал участвовать в общественной жизни. Причиной была феноменальная отзывчивость. Доброе сердце вело ее туда, где кому-то было плохо, где кто-то нуждался в ее помощи, или сочувствии, или попросту в только что пожаренных ею куриных котлетах…

А.Х. Будучи человеком высокообразованным и умным, Нина никогда не угнетала собеседника демонстрацией своих познаний. Неистощимая на выдумки, темпераментная и непосредственная, как дитя, она была первой во всех соревнованиях ума и находчивости — невозможно было представить себе популярную в кругу «гутманоидов» игру в шарады без Нининого участия, всегда остроумного и артистичного.

М.Н. Во всем — в диалоге, в пластике, всегда с горящими от возбуждения глазами, она изумляла какой-то невероятной легкостью, нечасто сочетаемой с оригинальным умом. При этом легкость ее никогда не выглядела легковесной, но всегда безупречно изящной…

А.Х. Изящной, прелестной она была во всем: в том, что и как она говорила, как одевалась (один наряд изысканнее и элегантнее другого, и нарядом-то ее костюмы, платья, шарфы, украшения не хочется называть).

М.Н. Видимо, от мамы — знаменитой красавицы Любочки Дубенской, в которую не мог не влюбиться Сергей Эйзенштейн, — Нина унаследовала вот именно врожденную элегантность, когда благородство и безыскусность и есть подтверждение высокого вкуса.

A.X. Почти каждодневное общение с Ниной стало для нас ритуалом. Не просто нормой, правилом дружества и умственной гигиеной. Это общение само по себе стало средой, частью всего нашего существования.

М.Н. Однажды, совершенно неожиданно, по скорой помощи я оказалась, и надолго, в больнице в Швейцарии. Нина, которая сама была уже очень больна, часто посылала мне телефонные записки, простые и ясные, которые помогали мне выживать. Одна из них почему-то сохранилась в моем телефоне:

Приехал Андрей? Здорово! Все наладится. Вы где будете? У нас норм<ально>. Д<има> сегодня в Малом зале сыграл три сонаты с виолончелистом из Базеля и Вариации (Бетховен). Шурочка у нас, К<атя> сегодня улетела в Штутгарт играть на фестивале… Клаудио. Завтра хочу посмотреть иранск<ий> фильм «Коммивояжер», прекрасный, судя по всему, на «Оскара» идет. И нового Скорсезе. Но не знаю, успею ли из-за работы. Миндадзе прислал начало своего нового сценария, который пишется у него трудно, просил срочно почитать-пообщаться. Даня по-прежнему в Израиле, я одна в журнале, но не это, конечно, главное, а Данино состояние. Соскучилась я по тебе, Машулик, подхиливай уже, но сначала, конечно, долечитесь, дорогие!!! Ц.

(Поразительно, но вот только что — 2 апреля 2018 года, переписав эти Нинины слова, — я узнала, что умер замечательный человек, режиссер и писатель Михаил Угаров. Нина так часто бывала в «Театр. doc», обожала этих людей… Светлая память…)

А.Х. Наше общение было, повторюсь, частью существования. Сердечное тепло, юмор даже в печальных обстоятельствах, а таковые не обходили Нину, особенно в последнее время, — но и не только это. Аура, присутствовавшая в наших свиданиях и телефонных разговорах, несла в себе особый свет, помогала, в свою очередь, вырабатывать его, как растения под действием солнечных лучей вырабатывают кислород. Говоря об искусстве, будь то кино, музыка или литература, Нина сама становилась частью этого искусства благодаря тому, что без особого умысла и напряжения окрашивала все, о чем бы ни говорила, неповторимой, только ей свойственной интонацией. Этой интонацией наслаждались все, кто знал и любил Нину. А знали и любили ее в Париже и Берлине, в Лондоне и Риме, в Испании и Греции.

М.Н. И еще об одном качестве Нины хочется сказать — она обладала поразительным мужеством, проявлявшимся и в трудных жизненных ситуациях, и в той страшной болезни, которая ее постигла. Она, в отличие от большинства людей, никогда не скрывала своего диагноза, не погружая при этом никого в свои проблемы.

Невозможно понять, как ей это удавалось…

А.Х. Просматривая свои записи, сделанные в конце лета прошлого года — за месяц до ухода Нины, я нашел следующую:

23.08.2017. Звонила Нинуля Зархи, прилетевшая из Греции в пять утра, съездившая на Каширку на химию, успевшая что-то сделать и с кем-то поговорить по работе и рассказать нам уйму интересного — про детей, про Грецию, про журнал…

М. Н. Нина лежала в клинике, ей было уже совсем плохо. Раздался телефонный звонок, Дима произнес: «Маша, тут Нина на пару минут очнулась и просила меня позвонить и поздравить тебя с днем рождения…» Я задохнулась…

Нина, мы скучаем по тебе!..

Н. Зархи (вторая справа), В. Сканави, М. Нейман, А. Хржановский в гостях у Н. Гутман.

День рождения Н. Зархи на даче у Т. Тарасовой. Н. Зархи, Т. Тарасова, М. Нейман, А. Хржановский. 22 июля 2017 г.