Дорогие мои… хорошие…

О себе и своей семье[1]

Я родился 30 ноября 1939 года на Большой Пироговской улице, наискосок от дома, где одно время жил Михаил Афанасьевич Булгаков. Упоминаю об этом потому, что жизнь новорожденного продолжалась в Мансуровском переулке, куда мои родители незадолго до моего рождения переехали из Ленинграда. В том же переулке, наискосок от нашего дома номер 10, в доме архитектора Топленинова, жил писатель Сергей Александрович Ермолинский, ставший нашим кумом, крестным отцом нашего сына Ильи. Сергей Александрович был ближайшим другом Михаила Афанасьевича Булгакова… Ермолинский вспоминает, как зимними днями Булгаков приходил к нему, снимал длинную, до пят, доху, оба становились на лыжи и, перейдя Остоженку, перекопанную ввиду строительства первой ветки метрополитена, Коробейниковым переулком спускались к реке, чтобы продолжить свой путь по утрамбованной лыжне. И я не исключаю, что, когда зимой меня вывозили на санную прогулку, в то же самое время упомянутые мною лыжники выходили из калитки — здесь они прилаживали лыжи (так и хочется написать: как сейчас помню!) — и какое-то время мы двигались параллельным курсом к Москве-реке.

Дом номер 9 описан Булгаковым в его знаменитом романе как «дом Мастера».

Мои родители — Вера Михайловна Хржановская, урожденная Берлинская, и отец, Юрий Борисович Хржановский, — познакомились в Иркутске. У меня нет достоверных сведений о том, как там оказались мамины предки. Знаю только, что дед Михаил Яковлевич держал ресторан в Благородном собрании, у них был свой дом и выезд. У бабушки Раисы Яковлевны было тринадцать детей, восемь из которых выжили. Бабушка вспоминала, что за стол садилось не меньше двадцати человек. И когда по оплошности повара на обед подавалось что-то из вчерашних блюд, дед подымался из-за стола, в сердцах бросал салфетку и покидал столовую.

Все дети обучались игре на скрипке или на виолончели. Так образовался известный в Иркутске квартет братьев Берлинских. Мама пробовала участвовать в квартете, но, получив несколько раз смычком по голове от старших братьев за фальшивую ноту, сочла за благо оставить это занятие. Воспитывала маму няня Устинья Николаевна. Она ее и крестила.

Портрет «Николавнушки» в маленькой металлической рамке всегда стоял у нас на туалете. Стоит он там и сейчас.

Все мамины братья получили хорошее образование. Старший, Александр, стал юристом. Григорий окончил медицинский факультет Томского университета и стал хирургом. День моего рождения он встретил на войне с Финляндией. (В кинофильме «Машенька» имеется специальный титр с обозначением этой даты — дня объявления войны — 30 ноября 1939 года.) В качестве армейского хирурга Григорий Михайлович прошел всю войну. Выйдя в отставку, он работал, пока не потерял зрение, в детской Тимирязевской больнице, в общежитии при которой ему выделили комнату с удобствами на другом этаже. Дядя Гриня был женат на Берте Матвеевне Боннэр. Тетя Бе, как я ее окликал в бессознательном детстве, была сестрой Руфины, чья дочь Елена, она же в семье — Люся, вышла замуж за Андрея Дмитриевича Сахарова.

Илья и Павел были средними братьями. Первый выучился на экономиста, был директором ленинградской фабрики «Светоч». Арестованный по «Ленинградскому делу», он отбывал ссылку в Красноярском крае. Вероятно, сибирская закалка помогла ему переносить невзгоды ссыльного жилья. Помню, как мы с мамой ездили в Мытищи, чтобы отправлять ему посылки. Из Москвы это сделать было нельзя.

Вернувшись из ссылки, Илья продолжил занятия на виолончели. Я ему аккомпанировал в несложных пьесах, вроде «Мелодии» Рубинштейна.

Павел Михайлович Берлинский (дядя Пана) окончил Ленинградскую консерваторию по классам композиции, дирижирования и фортепьяно, где он занимался у профессора Николаева вместе с Д. Д. Шостаковичем.

Ректор консерватории А. К. Глазунов, видя особенные способности своего студента, написал ему рекомендацию для продолжения учебы в Парижской консерватории. Но в это время братскому бурятскому народу, чья столица — город Улан-Удэ находилась по соседству с Иркутском, пришла пора озаботиться созданием собственной музыкальной культуры. И дядя Пана поменял маршрут, а с ним, возможно, и свою судьбу и вместо Парижа поехал в Улан-Удэ, где основал оперный театр, стал автором первой бурятской оперы «Батыр», воспитателем и любимым другом бурятских музыкантов, за что был удостоен звания народного артиста Бурятской АССР.

В какой-то момент, а именно тогда, когда Мейерхольд ставил пьесу Маяковского «Клоп» с музыкой Шостаковича, дядя Пана заведовал музыкальной частью ГосТИМа. Уже в 60-е годы, разбирая архив, он обнаружил у себя автограф партитуры и вернул ноты автору.

В конце жизни Павел Михайлович преподавал искусство дирижирования на факультете военных дирижеров Московской консерватории, и все парады и прочие торжества на Красной площади озвучивались стараниями его учеников.

Младший из братьев — Лев — был моим любимцем. Он посвятил свою жизнь работе в музыкальной школе, воспитывал юных виолончелистов. Он был страстно увлечен любительской фотографией. Именно этому его увлечению я обязан снимками из моего детства.

Маме моей советское музыкальное искусство обязано рождением племянника, впоследствии выдающегося музыканта и педагога, основателя Квартета имени Бородина Валентина Александровича Берлинского. Дело в том, что мамин старший брат Александр влюбился в красавицу с синими глазами и роскошной косой Елизавету Попову-Кокоулину, и во время игры в «горелки» он попросил маму помочь ему и устроить дело так, чтобы он оказался в паре с этой девушкой. Мама, для которой помогать кому-то было призванием, охотно выполнила просьбу брата Сани, дальним последствием чего стало рождение моего двоюродного брата.

Между прочим, Кокоулины — фамилия иркутских предков Шостаковича по материнской линии, так что можно предположить, что мой двоюродный брат состоял в родстве с великим композитором, чьи квартеты и квинтет он исполнял при горячем одобрении автора.

Бабушка Раиса Яковлевна жила с нами с тех пор, как приехала в Москву из Иркутска после войны. Я тут же спросил ее, умеет ли она играть в футбол, и бабушка, кажется, в первый и последний раз своим ответом огорчила внука.

Она помнила и пересказывала мне исторические события из иркутской жизни — про грандиозные похороны отважных путешественников, погибших в северной экспедиции, и читала на память стихотворение «На гроб капитана Де-Лонга» (если я правильно пишу это имя).

Рассказывала также о приезде его императорского величества в Иркутск и о том, как одна горожанка бежала за экипажем и кричала: «Ура!», а потом упала наземь без сил и простонала вдогонку: «Чтобы мои враги так могли хлеб есть, как я могу кричать „ура“» (нынешние наши ура-патриоты так бы не оплошали!).

Семья отца оказалась в Иркутске вместе со ссыльным моим дедом Борисом Феликсовичем Хржановским. Очевидно, это было следствием решения тех органов, которые ведали перемещением ссыльных польских повстанцев, отсылая их все дальше на север и на восток. В Иркутск семья попала из вологодской ссылки. В Иркутске дед заведовал Восточно-Сибирским отделением издательства И. Сытина.

А венчался дед с невестой Варварой Ивановной Страховой в Казани. Там же у них родился и первенец, мой отец.

Бабушка была сиротой, подкинутой к богатому казанскому купцу и домовладельцу Смоленцеву, так что выражение «казанская сирота» можно было применить к ней в буквальном смысле. Однако сиротой она себя не чувствовала: ее одевали, обслуживали и обучали так же, как дочерей Смоленцевых. И замуж выдали, очевидно, с неплохим приданым.

Бабушка, в отличие от деда, имела прекрасный слух и хорошо знала весь оперный репертуар, так как ее зять, будучи интендантом Большого театра, уступил ей свою ложу, чем бабушка широко и с удовольствием пользовалась.

Время от времени она обсуждала со мной отдельные пассажи классических арий или целые монологи из пьес классического репертуара. Она знала на память почти всю заглавную роль из ростановского «Орленка», и я мог ориентироваться в ее настроении в зависимости от того, что у нас было сегодня в репертуаре:

Или:

«Генерала Топтыгина» бабушка разыгрывала в лицах, и я не могу сказать, чья роль ей удавалась больше.

Когда умер дед, отец забрал бабушку к нам. Обе бабушки жили в маленькой комнате, которую когда-то занимал я. А я спал на раскладушке в комнате, которая была и родительской спальней, и столовой, и гардеробной. Собираясь утром в институт, я слышал, как за дверью бабушки о чем-то оживленно беседуют. Из «их» комнаты доносились названия иркутских улиц — Дёгтевской, Четвертой Солдатской, и мирно погромыхивали крышки горшков…

…Получив начальное художественное образование в Иркутске, в школе знаменитого педагога Ивана Лавровича Копылова, в Ленинграде отец продолжил учебу, занимаясь попеременно у Петрова-Водкина, Малевича, Матюшина до тех пор, пока не попал в мастерскую Павла Николаевича Филонова. На всю жизнь сохранив добрые воспоминания о предыдущих учителях, он сделал окончательный выбор в пользу Филонова, и когда тот сформировал школу «Мастеров аналитического искусства» (МАИ), отец занял в ней достойное место. Но, несмотря на явные успехи в живописном искусстве и на похвалы Учителя, он еще раз решился на перемену участи.

Одаренный от бога не только способностями к изобразительному искусству, но и абсолютным слухом и феноменальным даром звукоподражания, он выбрал актерскую стезю, что, помимо прочего, больше соответствовало его темпераменту и характеру…

Уже в шестидесятые годы, мы с отцом, оказавшись в Ленинграде, навестили Евдокию Николаевну, сестру Филонова. Она, несмотря на преклонный возраст, по-прежнему обладала невероятной красотой, запечатленной когда-то в портрете ее братом.

— А знаете, Юра, как расстроился Павел Николаевич, когда вы ушли из мастерской, и только спросил: «Чем он сейчас занимается?»

— Он стал артистом, у него обнаружился дар звукоподражателя.

— Кому же он подражает?

— Кому угодно. Он может в звуках изобразить кого и что угодно.

— Лучше бы он подражал самому себе, — заключил Мастер.

О том, чем мне запомнились детские и шкальные годы, читатель, если захочет, может узнать из этой же книги, так же как о годах учебы во ВГИКе, первых опытах в анимационном кино, службе в морской пехоте и, после демобилизации, работе в кино, продолжающейся по сей день.

Бабушка Раиса Яковлевна и дед Михаил Яковлевич Берлинские с детьми. Слева направо: Александр, Илья, Павел, Григорий, Лев, Вера, Елена, Розалия. Иркутск, 1910 г.

Слева: Мамина няня «Николавнушка». Справа: Григорий Михайлович Берлинский (дядя Гриня). 1940-е гг.

Илья Михайлович Берлинский

Павел Михайлович Берлинский (дядя Пана).

Слева: Лев Михайлович Берлинский (дядя Лёва). Тифлис, 1930-е (?) гг. Справа: Мой рисунок (5 лет).

Елизавета Николаевна Берлинская (урожд. Попова Кокоулина) и Александр Михайлович Берлинский (тетя Леля и дядя Саня).

Квартет Московской филармонии (впоследствии квартет им. А. П. Бородина) в первом составе: Р. Дубинский, В. Берлинский, Н. Баршай, Р. Баршай — с Д. Шостаковичем.

Дед Борис Феликсович Хржановский — заведующий Восточно-Сибирским отделением изд-ва Сытина. Иркутск, 1910-е гг.

Дом в Иркутске, в котором жила семья Хржановских. Фотография 1960-х гг. с ремаркой отца на обороте.

Мой отец, Юрий Борисович Хржановский, в возрасте трех лет. Ок. 1908 г.

Две бабушки: Варвара Ивановна Хржановская и Раиса Яковлевна Берлинская, со мной на руках. 1940 г.

Ю. Хржановский. Ленинград, 1920-е гг.

Афиша выставки «Мастеров аналитического искусства» (Школа Филонова) в Доме печати. Ленинград, 1927 г.

Слева: П. Филонов. Портрет певицы Евдокии Николаевны Глебовой, сестры Филонова. 1915 г. Справа: Ю. Хржановский. Мемориальный портрет П. Н. Филонова. 1980-е гг.