Где-то во времени. Часть вторая.

Часть 2

— А мне больше интересно, зачем вообще медальоны нужны? — буркнул Вишняков.

Брюнетка вновь тяжело вздохнула, убрав руки с груди и потерев шею. После чего осмотрелась по сторонам и, тихо хмыкнув, устало скинула куртку. Было похоже на то, что какая-то невидимая струна внутри нее оборвалась, и она заметно осунулась.

— Сейчас расскажу, морковки только возьму…

— Я принесу, — тут же отозвался Вовка, проскользнув в машину.

Нат сложила куртку пополам и, откинув прилипшие волосы, устало опустилась на приступку Боливара. Увидев длинные белые рубцы, рассекающие смуглую кожу на руках девушки, Игорь вопросительно поднял брови.

Для меня отметины откровением не стали, хоть я и видел их ранее, но только на боку брюнетки. А вот Мезенцев сильно удивился. Это походило на то, будто какой-то злобный хирург разрезал мягкие ткани, стараясь повторить внутренние расположение костей. Ближе к плечу шрам разделялся на множество ответвлений и скрывался под рукавом футболки.

Нат подняла на нас усталый взгляд. Пыль почти осела, и в вечерних отблесках солнца ее глаза искрились синевой безоблачного закатного неба.

— Я сейчас всё расскажу… — еще раз повторила она, поймав взгляд Гарика.

Из салона доносилось деловитое шуршание и глухие шаги. В скором времени появился Вишняков с морковной соломкой и пластиковой бутылкой воды в руках.

— Держи, — он протянул пакет. — Ох ты, ептить! Порезалась, что ли?

— Типа того, — девушка приняла пакетик и развязала узелок. — Сейчас всё скажу, вы только не перебивайте.

Вишняков посмотрел на нас с Гариком. Очевидно, выражение наших лиц было предельно сосредоточенным, потому что он даже не стал ничего спрашивать. Вместо этого Вован прислонил «Сайгу», которую всё это время держал под мышкой, к борту уазика и отвинтил пробку. Раздался характерный хруст пластика и звук объемных жадных глотков.

Утолив жажду, Вишняков протянул бутылку мне. Я, убедившись, что калаш стоит на предохранителе, молча взял предложенную емкость. Стоило первым каплям воды попасть в рот, как я осознал, насколько же сильно хотелось пить.

Нат тем временем задумчиво закинула в рот оранжевую полосочку. В воцарившейся тишине слышался лишь глухой хруст и бульканье воды.

— В общем так, — начала девушка. — Никогда бы не подумала, что придется объяснять очевидные вещи. Как вы уже догадались, есть огромное количество параллельных миров. У нас их так называют. Медальоны — это отличительный знак людей, призванных защищать свой и ближайшие сектора от вторжений. Это одна из их функций. Про вторую я уже рассказала. Третья — выступать в роли ключа, соответственно. Не знаю, как у вас это должно было быть, но обычно есть специальные центры, в которых подобные нам… Подобные мне проходят подготовку под пристальным надзором кустоса. По итогам многочисленных проверок и экзаменационных испытаний выдается медальон. Символ верхней части змеи — означает специализацию. Я после воспитательного дома поступила в университет здравоохранения. И только после этого проходила спецподготовку в центре. И так совпало, что мне достался медальон с крысой… Крыса это, а не мышь…

— Пару уточняющих вопросов, — быстро вставил Игорь, потянувшись за водой.

Я молча передал бутылку.

— Воспитательный дом — это что?

— Это заведение, где растут дети, оставшиеся без родителей или вовсе их не знавшие.

— Детский дом, по-нашему, — заключил я.

— Наверное, — без особого интереса бросила Нат. — Эти штуки хитро работают. Они не выдаются людям с родственными привязанностями. Эффективность будет очень низкой. Как правило, кустосы берут в воспитанники только сирот.

— Но у нас-то родители есть, — заметил Вишняков.

— Так вас никто и не обучал. И медальоны вы не покупали, — с легкой язвительностью парировала брюнетка. — Я, вообще, не знаю, как они на вас работают. Говорю же, это энергетические матрицы, их никак не обдурить.

— Может, потому что мы не в своем мире находимся? — предположил я. — Может быть, поэтому и работают.

— Нет, Палыч, — рассудительно заметил Мезенцев, сделав большой глоток. — Они сразу сработали. Вспомни День Панка…

Я согласно кивнул. Что-то по-прежнему не сходилось, так что стоило послушать дальше.

Нат не проявила никакого интереса к нашим рассуждениям и продолжила:

— Ты там про переработку спрашивал… Вот это всё, — девушка небрежно провела ладонью по шраму, — это всё переработка.

Вновь воцарилась тишина.

Нат сделала глубокий вдох, собираясь с мыслями, и заговорила, глядя куда-то мимо нас:

— Переработка идет сразу за первой волной. В первой волне, как правило, эти черные твари. Медведи, которые вам машину поцарапали. Я эти отметины сразу узнала. Их задача сломить волю жителей мира, посеять хаос и дезорганизовать. Нанести массовый урон защитникам. Сломить их волю и посеять страх. А потом открывается портал или переход, как вы называете, и приходит переработка. Огромный механический центр и куча боевых машин… Самовосполняющиеся сволочи…

— Это как? — спросил Вишняков.

— Кровохлёба видели? — хмыкнула девушка.

Я молча кивнул.

— Когда-то это был человек…

— Чего? — выпучил глаза Володька. — Какой к чёртовой бабушке человек! Он же огромный!

— Больше на кибернетическую обезьяну похож, — согласился я.

— Человек, — настойчиво повторила Нат. — Откуда, вы думаете, это всё?

Она подцепила край футболки и задрала до груди.

Живот девушки рассекала такая же ветвистая сеть тонких шрамов, соскальзывая на бока. Местами линии превращались в большие круглые или овальные рубцы. Видимо, в этом месте кожу протыкало что-то соответствующего диаметра. Именно одну из этих отметин я и увидел тогда в салоне буханки.

«Вот чёрт, — опешил я. — Как же это было больно… Если это всё разрезы, то ее же практически полностью на куски порубили! Бедная Нат! Какой подонок мог такое сделать?!»

От этих мыслей к усталому сознанию начала подступать дурнота, и я молча опустился прямо в дорожную пыль, положив автомат себе на колени. Гарик приподнял «Кангол» и стал заглаживать волосы.

Нат быстро вернула одежду на место.

— Они вкачивают ускоритель роста… Заменяют кости и органы… — и без того хрипловатый голос девушки опустился еще ниже, но при этом в нём не прозвучало страдальческих эмоций.

— Есть специальные машины, которые буквально вытягивают тебя до нужных габаритов. Мощные токсины медленно заполняют кровь, пропитывая внутренние органы и перепрограммируя ДНК так, чтобы медленно убить воспоминания, самоопределение, разум и сознание. Место каждого уничтоженного отродья переработки займет новое. А то и два…

— А зачем это всё? — совершенно искренне поинтересовался Вишняков, опускаясь рядом.

— Всё в мире есть энергия, — пояснила девушка. — Энергия существует в равновесии. Она обретает форму и утрачивает форму, но продолжает существовать. Разумные существа коверкают равновесие. Разум — единственная сила, способная преобразовывать энергию в материю по своей воле и потребностям, зачастую даже этого не осознавая. Переработка стремится вернуть всё к изначальному балансу.

— Бред какой-то, — фыркнул я. — Как можно привести всё к равновесию, перебив кучу народа? Превратив их в уродских обезьян?

— Нет человека — нет проблемы, — мрачно заключил Гарик, возвращая бутылку Вовану.

— А что, Антон, перед тобой вот сейчас сидит одна из этих уродских обезьян, — горько хмыкнула Нат, так и не глядя в мою сторону. — Помнится, ты был не против, когда она твоего друга зашивала…

— Да я не это имел в виду!

— Но ты же жива-здорова! — поддакнул Вовка. — И не гоняешься за всеми…

— Это только потому, что чёртова переработка не успела завершить процесс…

Нат подняла с земли несколько мелких слежавшихся комочков грунта и стала бесцельно кидать их в кромку обочины.

— Они вторглись в наш мир внезапно. Как назло, кустос накануне убыл с отрядом лучших воспитанников. В первую же ночь, без всякой разведки, хлынули волны ремехов. Туман поднялся такой, что видимость упала до десятка метров. Мы сражались из последних сил, но уже к утру практически никого не осталось. А потом земля содрогнулась, и к нам прибыла перерабатывающая станция.

Пошла вторая волна. Кровохлёбы и прочая нечисть. Боевые машины били огнем, выжигая уцелевшие очаги сопротивления. Ну а тех, кому не вырвали сердце в первую ночь, обессиленных, зачастую в бессознательном состоянии утаскивали на станцию.

Когда я пришла в себя, то находилась уже в перерабатывающем помещении. Чёрт, как же я завидовала тем, кто так и не пришел в себя, когда начался процесс. Это адская боль и всепоглощающий ужас, и страх. Эти чёртовы машины, станки, автоматы, помпы, им наплевать, в сознании ты или нет. Они просто делают свое дело…

Нат продолжила рассказ, невольно добавляя матерную брань в описание процесса, как скальпели и пилы вгрызаются в плоть. Как автоматизированные механизмы подключают систему кровоотводов, фильтров, резервуаров. И как отовсюду доносятся крики боли и мучений несчастных жертв, находившихся в сознании.

Ставший еще ниже трескучий тембр девушки заполнял остатки пустоты в моём сознании. Я словно растворялся в рассказе, невольно представляя себя на ее месте. Усталость замещалась мерзкой ноющей болью, словно внутри, прямо под кожей и плотью, кто-то неведомый скреб по костям холодными инструментами.

И вот это уже я стоял посреди огромного зала с высоким сводчатым потолком, которому не видно конца и края. В спертом воздухе висел тот самый сладковатый запах крови, оставляющий во рту и на языке металлический привкус. Какое-то бессмысленное действо, якобы направленное на восстановление равновесия энергии.

Всё это не укладывалось в голове. Больше всего мне сейчас хотелось как-то подбодрить девушку, вырвать из мрачных воспоминаний, столь красочно оживающих на ее устах…

Но что я мог сделать?

Ни у кого из нас не было опыта. Мы ведь даже подумать не могли, что придется пройти через такое. Что мы вообще могли сделать для того, чтобы облегчить давно застарелую боль?

Тем временем Нат рассказывала дальше:

— Чёртова машина, самый настоящий линчеватель, вспорола меня, словно какую-нибудь тушку, перед тем как поставить в духовку. И здесь раздался взрыв. Я практически ничего не соображала и была на грани потери сознания, но почему-то отчетливо запомнила, как эхо разлетается по огромному помещению, отражаясь от верхних ярусов.

Приборы мигнули и погасли. Включился аварийный источник питания. Механизмы на несколько мгновений вышли из строя, но тут же снова завелись. Только перешли в режим экономии энергии, стали делать всё еще медленнее… У меня не было сил кричать, когда началась стрельба. Мимо замелькали тени. Повалил дым разрывающихся гранат и покорёженных устройств.

Позже я узнала, что это были воспитанники кустоса и остатки элитных бойцов нашей армии. Но вы не подумайте, они не ставили целью нас спасти. Схватка завязалась прямо посреди зала переработки. И многим повезло наконец-то отойти в лучший из миров от шальных пуль и разрывов гранат.

Потом надо мной склонился кустос. Я мало что понимала, и он вколол мне несколько доз УРК подряд. Так обычно не делают, это может и убить, но, когда ты похожа на выпотрошенную курицу, тебе и так всё равно конец. Потом он залил раны каким-то синеватым гелем. Я не знаю, что это было, никогда такой не видела. Вырвал трубки… Но самое главное, когда боль начала спадать, положил мне на грудь медальон. Он сказал, что я достойно прошла испытания и с этой минуты буду облегчать страдания каждого, кто будет в этом нуждаться. Причем звучало это как неуместная шутка. У кустосов очень странное чувство юмора…

Девушка сдавленно хихикнула, и последний смешок сорвался в тихий всхлип. Я вынырнул из ужасной картины воспоминаний брюнетки, живо расцветающих перед внутренним взором, и понял, что всё это время смотрел в несуществующую точку у себя под ногами.

Нат тяжело вздохнула и быстро вытерла тыльной стороной ладони выступившие слезинки. Теперь мне стало понятно, почему она старательно уклонялась от ответов на вопросы о себе и том месте, откуда пришла.

— А зачем тогда отряд на штурм пошел, если не было задачи людей спасать? — тихо спросил Вишняков, тоже находясь под впечатлением от всего услышанного.

— Закрывашку видели? — уточнила Нат.

— Угу.

— Они притащили три таких, чтобы подорвать перерабатывающую станцию. Хотя этим ей серьезного урона не нанести. Вывести из строя на некоторое время, это да, но не более того.

— Это еще почему? — тихо спросил Игорь.

— Станция переработки — это огромный механизированный город, неизвестно, сколько километров в диаметре. Что ему сделают три закрывашки?

— Так это, — участливо предположил Вовка. — Чем больше цель, тем проще в нее попасть. Верно же говорю, Тохан?

Я кивнул.

— Вдарили бы танками, самолетами… Ядерной ракетой. Есть у вас такие?

— Смешной ты, Вовка-Бабах. Всё есть… Было. И ядерные, и термоядерные. Только всё оказалось бесполезным. Некому было.

— Это как?

— Внезапное вторжение по всему миру, говорю же. Самолеты сами по себе не взлетят. Надо, чтобы пилоты до них добежать успели. Заправщики — заправить. Тягачи — на полосу выкатить. Полосу осветить надо. Приказ на применение ядерного оружия должны отдать руководящие чины, а высшие военные — подтвердить. Коды получить. А тут в казарму к пилотам ворвались ремехи. В высокие кабинеты — тоже. В бункеры. В пусковые шахты… Некому было. Конечно, кто-то и успел какое-то сопротивление организовать. Вот их на следующий день и раскатала переработка. Кустос рассказывал про то, как погибают миры. Такое вторжение долго готовится. Очень часто мелкими группами пробуется. Вот почему так важно затыкать все одиночные переходы.

Я невольно стиснул зубы. Мне стало противно. Я чувствовал нарастающую бессильную злобу и какое-то чисто человеческое отвращение, которое никак не могло найти выход во внешний мир. Как, впрочем, и повлиять на что бы то ни было. Всё это было похоже на те чувства, которые я испытывал, когда родители смотрели по каналу НТВ передачи из циклов про маньяков-убийц.

Как же мне было мерзко и противно слушать о том, как диктор хорошо поставленным голосом с драматическими акцентами в деталях доносил до зрителей, как именно совершалось то или иное бесчеловечное преступление… Как же мне тогда хотелось, чтобы каждого из этих маньяков, этого выродка рода человеческого просто грохнули. Грохнули как можно скорее. А потом сожгли труп и даже памятной плиты с именем не оставили. Просто вычеркнули ублюдка из мира, будто и не было вовсе. Как же искренне я тогда ненавидел всех «героев» этих передач. Понятно, что телевизионщики специально всё это смаковали, чтобы вызвать у зрителя максимум эмоций. Что ж, им это хорошо удавалось.

И теперь точно такая же бессильная злоба вновь кипела внутри меня и била по вискам тяжёлым молотом. А еще я начал жалеть, что у меня слишком хорошо развито воображение, потому что именно из-за него я словно сам побывал в этом зале. И теперь искренне желал, чтобы и переработка была точно так же вычеркнута из мира. Чтобы от нее не осталось даже упоминания, как и от тех маньяков…

— Ну и что по итогу? — осторожно протянул Бабах, когда пауза в очередной раз затянулась. — Получилось что-нибудь у кустоса и остальных?

Нат отрицательно помотала головой, поднимая лицо к небу и смахивая остатки слезинок.

— Ничего. Наш мир пал и был переработан. Кустос вернулся с остатками солдат как раз к тому моменту, когда раны начали затягиваться, и я смогла двигаться. Я не знаю, сколько времени прошло. Может быть, минут двадцать. Меня подхватили и вытащили на улицу. На подступах к станции стояли десятки единиц сожженной техники. Повсюду растерзанные трупы наших солдат и куча поверженных отродий. Они реально бросили на этот штурм всё, что осталось. А потом мы несколько дней прятались среди руин, скрываясь от патрулей переработки, пока в один момент ни прибыл другой кустос. Не успел наш ничего сообразить, как тот открыл огонь и добил немногих уцелевших. Впрочем, солдаты были не промах, да и наш магистр тоже.