Где-то во времени. Часть вторая.

Часть 53

Игорь прокашлялся и повернулся к нам. В уголках глаз сверкали слёзы радости.

— Не узнаю, — тупо протянул я.

— Не узнаешь, потому что пешеход! А мы досюда не ходим. — Игорь перевел палец вдоль стекла и указал на правую дверь. — Дюк там!

— За выселенками на Горького, что ли? — Вован перегнулся через сидения, вглядываясь в боковое стекло, будто обладал рентгеновским зрением, способным пробиться сквозь кусты и бетонный забор.

Я почувствовал, как сердце заколотилось еще быстрей, а нижняя челюсть заходила мелкой дрожью то ли от напирающих эмоций, то ли от обволакивающего осеннего холода.

— Ты осторожней с такими заявлениями, — начал я, нащупывая медальон.

— Да я сама осторожность, Тохан! — Мезенцев врубил передачу. — Погнали, сейчас посмотрим!

Щелкнул тумблер, и мокрая чернота дорожного асфальта вспыхнула ближним светом. Клацанье реле поворотника показалось настолько инородным звуком, что я невольно уставился на приборную доску, глядя на мигающий индикатор как на артефакт древней цивилизации. Я даже не мог вспомнить, когда последний раз приходилось указывать поворот.

Мимо пролетела пара попутных машин, поднимая грязную взвесь, и Винчестер нажал на газ.

— Нет, парни, — быстро начал я, потирая ромбик металла между пальцев, — я просто предупреждаю, что не надо надежд пустых строить. Вдруг это точно такой же Челябинск, но только с каменюками вместо наших домов…

— Да-да, — очень наигранно закивал Гарик. — Не строим надежд! Никаких надежд, верно, Вован?

— Пармезан, ептить! — согласился Бабах, растирая лицо руками.

Сквозь быстрое мельтешение ладоней было видно, как губы расплываются в улыбке.

— Я серьезно. Хуже нет, чем во что-то поверить, а потом жестоко в этом разочароваться.

— Скоро всё узнаем, Палыч! — Игорь оторвал руку от рулевого колеса и потряс указательным пальцем в воздухе. — Я знаю, как проверить! Даже домой заворачивать не придется!

— Как?

— Скоро, очень скоро!

Боливар стремительно разгонялся. Вовка не мог усидеть на месте, крутясь, как заправская юла, и выглядывая то в одно, то в другое стекло.

— Скорость, Гарик, — я хлопнул Мезенцева по плечу, заметив, как стрелка спидометра уверенно переползает отметку в восемьдесят.

— Чёрт, я отвыкнуть успел, прикинь!

— Прикинул, — кивнул я. — Что с медальонами, парни?!

— Домой тянут! — снова хихикнул Гарик. — Домой!

— Да блин, Мезенцев, вдруг это обманка?

— Ты зануда, Тохан! — Вовка дружески ткнул меня в бок. — Ты посмотри, это же Челяба! Что тебе еще надо?!

— Не знаю, что надо Тохану, а мне нужен «Кангол»! — засмеялся Мезенцев. — Вован, подай кепку!

— Сейчас!

Вишняков с небывалой ловкостью прополз по «спальному месту», чтобы не наступить на лежащую девушку, и стал шуршать среди ящиков. Довольно улыбающийся Мезенцев ткнул в клавишу воспроизведения магнитолы. Из динамиков послышалась вечная «Нирвана» и последний куплет песни «Манящий запах молодости».

Мы пролетели перекресток. Кажется, Гарик абсолютно забыл о правилах, несмотря на мое напоминание, но благо на дороге никого не было. Редкие прохожие даже не обращали внимания на побитую ярко-оранжевую буханку, с надрывным ревом пролетевшую мимо.

Я настолько увлекся ощущениями, исходящими от медальона, что даже не думал о том, насколько, должно быть, странно смотрится на дороге уазик с дырками от пуль разных калибров и огромными следами когтей, сорванной дверцей и куском тента вместо нее.

Гарик прав. Медальон точно вел домой. Стоило нам повернуть и пролететь несколько сотен метров, как за ветровым стеклом забрезжило покрывало огней ночного города, растворяющегося матовым свечением в загазованном небе. Я мысленно повторял себе то же самое, что только что сказал парням. Не стоит радоваться раньше времени. Это запросто может оказаться очередной вариацией Челябинска. Но медальон настойчиво тянул в конкретную точку, и мне не нужна никакая карта, чтобы мысленно нарисовать линию, ведущую к родной улице Кудрявцева.

Вернулся беспокойный Вован, протянув Гарику кепи. Мезенцев быстро заправил растрепавшиеся волосы и прижал их головным убором. Клаус Майне Челябинского разлива вернулся.

Мы не находили себе места, беспокойно ёрзая на креслах и осматриваясь. Надо было молчать, пока мы не получим какого-то конкретного подтверждения, известного только Мезенцеву, но сдерживать напирающие эмоции было невозможно. Вован принялся комментировать всё, что видел, добавляя к каждому слову: «Нет, ну точно, как у нас!». Кусты, как у нас. Бордюры, как у нас. Дома, как у нас. Заводские трубы, как у нас. Придорожный мусор, как у нас.

После поворота я и правда сразу же узнал дорогу. Мы стремительно летели к Дюку. Миновав перекресток с выселенными пятиэтажками на Горького, Мезенцев разогнался еще быстрей. Я вновь был вынужден одернуть друга, потому что не хватало еще разбиться или привлечь ненужное внимание.

— Дюк! — чуть ли не хором крикнули мы, когда знакомая будка промелькнула за левым стеклом, и Боливар стремительно покатился под горку.

— Будка, как у нас! — Вован схватил меня за плечо и стал трясти. — Я даже знак радиации разглядел!

— Вован, твою мать, больно! — я улыбнулся, при этом чуть не заплакав.

— Извини, — опомнился он и на эмоциях хлопнул Гарика по кепке. — Кенгобля, чтоб тебя! Это Дюк!

— Усмирите Вишнякова! — заржал Мезенцев. — Сосредоточьтесь, парни, сейчас всё узнаем.

— А куда смотреть-то? — Вован выпучил глаза.

— Налево…

Спустившись с горки, Мезенцев сбавил скорость и плавно вошел в поворот. Кажется, я прекрасно понял, что именно мы ищем. Вовка перескочил на место за столиком и буквально прилип к стеклу. Дорога оказалась пустой, только лишь далеко впереди дрожали красные задние фонари пары легковушек.

Мокрый асфальт отражал блики огней, и чем ближе мы приближались к искомой отметке, тем всё явственней и явственней проступали комья разрытой земли и кривые знаки о проведении дорожных работ.

— Это она! — радостно завопил Вишняков. — Яма, сука! Где мы медальоны нашли! Вот она яма родимая! Ямка! Ямище!

— Она самая, — подтвердил Гарик, не сводя глаз с темнеющих комьев. — Ну что, Тохан, еще есть сомнения?!

— Нету! — я не сдержал поток радостной матерной брани. — Гони, Мезенцев! Гони домой!

— Он и так всё время гонит! — Вовка радостно запрыгнул рядом, перегнувшись через спинки сидений и крутанув ручку громкости. — «Нирвана», ептить!

— Кобейн навсегда! — подтвердил Гарик.

Из динамиков раздался знакомый перебор, обыгрывающий пару простых аккордов вступления песни «Приди, какой ты есть».

Сколько сотен раз мы слышали его, никогда не наделяя особым смыслом? Сколько пива было выпито под этот альбом, на котором композиция шла второй по счету? Да, это классная песня, настоящий хит на все времена, но теперь она в одну секунду стала чем-то большим. Не просто мелодией давно сгинувшего исполнителя, а символом нашего возвращения домой. Немудрено, что как только закончилось вступление мы, не сговариваясь, завопили на английском незатейливый текст. Впрочем, именно сейчас, мысленно переводя его на родной язык, я готов был раствориться в этом смысле и мелодии.

— Приди, какой ты есть. Какой ты был. Я хочу, чтоб ты был, — голосили мы, даже не стараясь попадать в ноты. — Словно друг, старый друг или как старый враг. Не спеши сделать шаг, не руби сгоряча. Выбор твой я приму, отдохни, старина.

Ощущение разгоняющегося Боливара, шуршание шин по мокрому асфальту и стремительно мелькающая цепочка огней на фоне темного неба, на котором не видно звезд. Щемящее чувство радостной тоски и полнейшее непонимание того, что и как нам придется объяснять всем тем, кто нас потерял.

Я не знал, что могло оказаться еще более точным подтверждением того, что это наш родной мир? Может быть, будь сейчас сухо, то несколько метров асфальта вокруг ямы должны были оказаться залитыми пивом? Словно мы только что покинули это место? Или надо было остановиться и поискать тот самый кейс, в котором лежали медальоны? Но кто из нас сейчас был готов потратить несколько минут на поиски небольшой коробочки?

Верно, никто.

Сердце и душа просились домой, а сознание строило робкую надежду, что, может быть, нас не было всего один день.

— Приди, хоть в грязи, хоть в дорожной пыли. Труден путь, всё забудь. Есть о чём говорить нам…

Боливар летел по вечернему Меридиану. Салон заполнил холодный осенний воздух, начиная пробирать ознобом, но мы не обращали на это внимания. Я лишь невольно запахнул рубашку, накинув одну полу на другую, прижав спинкой сидений.

Вот он, знакомый авторынок «Искра», возвышающийся на небольшом холме по левую руку. Вот полотно железнодорожных путей с правой стороны. Если развернуться и двинуться в сторону «Краснодеревщика»», то мы окажемся в том самом месте, куда нас потянули медальоны в День Панка. Если же пролететь гаражи и топнуть дальше в сторону Ленинского района, то мы окажемся на перекрестке проселочной дорогой, где совершили переход из мира в мир уже во второй раз. Из Челябинска-двойника.

«Вот она, чёртова окружность! — мысленно радовался я. — Мы крутанулись вокруг нескольких миров и вернулись туда, откуда начали! Скатались, мать его так! Как там говорила шаманка Разин? Бесконечный цикл повторяющихся событий? Но не похожих друг на друга, а просто совпадающих по своей природе и смыслу? А ведь окружность не имеет начала и конца. Если только не считать той точки, из которой ты начнешь ее создавать. Что ж, всё верно! Именно в эту точку мы и возвращаемся».

Радость вытесняла все остальные эмоции. Я даже не смог задуматься над ужасной кончиной шаманки Ренас и всех, кому мы так и не помогли. А ведь это произошло меньше часа назад. Я даже совсем забыл про Нат, лежащую в бессознательном состоянии под цветастым покрывалом.

Как же хотелось поскорей забежать в квартиру, обнять родителей! Сказать, что я жив-здоров и что всё в порядке. Помыться в той самой ванной комнате с обшарпанными стенами и запахом застарелой плесени, а потом плюхнуться на тахту, занимающую почти всё пространство тесной комнаты из переделанной кладовки.

Неужели это произойдет именно сейчас?

Боливар с визгом покрышек вписался в поворот и юркнул во дворы, шуганув проезжающую легковушку. Подпрыгивающий на колдобинах свет фар вырывал из вечерней мокрой тьмы знакомую теплотрассу и торцы обшарпанных желтых пятиэтажек по улице Кудрявцева.

— Камней нет! — радостно воскликнул Вован, стоило отблескам света вспыхнуть на наших домах. — Нет чёртовых каменюк!

— Сука, мы дома! — закивал Гарик. — Дома, парни! Получилось! Хрен знает как, но получилось!

— Это всё из-за того, что у Тохана в голове! — Вишняков звонко хлопнул себя по щеке и выдал целую дробь на спинках сидений. — Это он нужную дырку отыскал!

— Звучит не очень, — заржал я.

— Палыч, а что теперь будешь с этим дерьмом делать? — бросил Мезенцев через плечо.

— Ничего, — ответил я, осторожно пожимая плечами. — Путь будет. Пусть лежит как на жестком диске. Один хрен, неизвестно, что это.

— А с ума не сойдешь?! — Вован весело высунул язык и принялся крутить пальцами у висков в разные стороны, издавая нелепые звуки.

— От тебя же не сошел, значит, и с этой ерундой справлюсь…

— А нас встречают! — Гарик врубил в салоне свет и принялся долбить по клаксону, привлекая внимание. — Ну, всё, парни, крепитесь. Сейчас либо убьют, либо залюбят до смерти!

Мы въехали в наш двор. В том, что это именно он, не было никаких сомнений. Слева стоял одинокий зеленый гараж, усыпанный мокрыми листьями, а справа, через небольшую полоску газона с редкими деревьями, виднелось боковое крыльцо школы номер сто тридцать пять, освещенное дежурной лампой. Дорога поднималась дальше в сторону частного сектора, пересекая широкую аллею, где постоянно гуляли собачники.

Рядом со школьным крыльцом стояли родители. Судя по измотанным лицам матерей и сосредоточенным взглядам отцов, суть происходящего становилась очевидной.

Мы пропали. Они нас искали. Чёрт его знает сколько дней?! Может быть, всю прошедшую неделю, а может, чуть меньше? Но точно не больше. Иначе бы осень давно перешла в стадию мерзлого снега, а на деревьях совсем не осталось листьев. Да и вряд ли бы все семьи собрались вместе, чтобы поддержать друг друга.

Меня затрясло еще сильней. Я часто представлял себе эту встречу, но не думал, что она произойдет именно так. Не успел Гарик затормозить, как Бабах принялся остервенело трепать тент, державшийся всего на нескольких крючках.

Я посмотрел на маму. Она несколько секунд непонимающе моргала, глядя на резко остановившуюся буханку. Но потом наши глаза встретились, и она чуть было не осела на землю, вовремя подхваченная под руки отцом.

Вовка, похоже, разорвал тент, но никто уже не обращал на это внимания. Мы выскочили из машины и подбежали к родителям. Я, как и Гарик с Вованом, предполагал, что нас встретят горячими объятиями, но вместо этого раздался мат и звуки громких пощечин.

— Больно, ептить! — воскликнул Вован, но без обиды в голосе.

— Нормальная подача! — сквозь смех заключил Гарик.

— Мам, ну чё ты, — я улыбнулся, протягивая руки навстречу.

После того, как нас чуть не растерзали ремехи, не выпотрошили кровохлёбы, не подстрелили красные трассеры, арбалетные стрелы, обрезки арматуры, пули КПВТ и шарики от подшипников, никто не стал обижаться на такую мелочь. Это было ожидаемо.

Морозный воздух заполнился руганью, смешанной со вздохами облегчения. Мама крепко прижала меня к себе, и я чувствовал ее горячие слёзы своей грязной щекой. В голове зашумело, и весь мир перестал существовать. Отец подскочил сбоку и обнял нас обоих. Казалось, родительское тепло пробивалось даже сквозь осенние куртки, обволакивая душу и сердце.

Мать периодически отвешивала затрещины, напоминая мне, кто я и то, какая ужасная череда наказаний меня ждет. Никаких гулянок, никаких друзей… Что ж, я не противился.

А чего следовало ожидать?

Родительские объятия были настолько крепкими, что ожог отзывался резкой болью. Но я не пытался их остановить. Это наказание за безответственное поведение.

Мне не верилось в счастье возвращения домой. Обнять маму в ее привычной синтепоновой осенней куртке и в цветастом вязаном шарфе, который она носила вместо платка, принципиально отказываясь от шапок. В поношенных темных брюках из какой-то ткани наподобие шерсти и неброской обуви.

Несмотря на бабушку-сибирячку, мама больше пошла в деда. То есть своего отца-татарина. Такой же закругленный нос, широкие черты лица и глубокие карие глаза. Вьющиеся темные волосы подернула седина, которой очевидно прибавлюсь за последние три дня. Заплаканное лицо и глубокие морщины, которые были не в силах растянуться даже под улыбкой облегчения.

Отец нежно похлопывал нас по спине, и я отчетливо ощущал запах дорого одеколона, смешивающегося с запахом опадающей листвы. Шуршание дорогой куртки и тусклые отблески дежурной лампы над входом на начищенных ботинках. Никогда бы не подумал, что это будут лучшие мгновения жизни. Словно кто-то дернул за неведомый рубильник, и в голове все воспоминания, которым еще не исполнилось и суток отроду, начали стремительно растворяться в небытии, словно страшный сон, рассеивающийся в свете включенной лампы.

Я с сожалением подумал о том, что надо было набить полные карманы ювелирных побрякушек с прилавков Раухаша. Подумать только, ведь они там ничего не стоили! Наверняка за пару-тройку патронов можно было выменять столько, что маме бы больше не пришлось таскать эту зеленую куртку и шарф. Да много чего не пришлось бы. Хоть какая-то компенсация за бессонные ночи и растерзанные нервы. Я мысленно обругал себя за собственную недальновидность. А ведь приходила же такая идея в голову.