Интеграл похож на саксофон

ОТЕЦ

Морской путь из Петербурга идет вдоль судоходного фарватера на северо-запад, пересекая Кронштадтскую бухту, и проходит мимо острова Котлин, расположенного примерно в двадцати километрах от города. Когда-то, в XIV веке, здесь пролегала граница Новгородской Руси со шведами, а в 1617 году, при царе Михаиле Федоровиче, остров со всеми прибрежными землями отошел Швеции. Петр Первый зимой 1703 года, после того как море замерзло и шведские корабли ушли до весны, начал явочным порядком строительство первого форта (Кроншлота) прямо со льда. В следующую навигацию шведов ждал сюрприз — к Котлину их не подпустили.

Спустя 20 лет, в 1723 году, заложили город Кронштадт (от немецкого Krone (корона) и Stadt (город)), он стал главной базой Российского флота на Балтике. В ноябре 1874 года там учредили минный офицерский класс и минную школу. Господам офицерам и курсантам нужны были мундиры, и эту нелегкую работу взял на себя мой дед, Иосиф Самуилович Левенштейн.

Он приехал в Кронштадт в конце XIX века, семья его разделилась — часть братьев уехала из Либавы (теперь Лиепая) в Америку, в Цинциннати, а Иосиф решил поселиться поближе к Петербургу. В самой столице жить ему как еврею не разрешили, но Кронштадт оказался как раз за «чертой оседлости». К моменту рождения моего отца в 1904 году у Иосифа было процветающее дело — 23 портнихи шили и тачали шинели, кителя, бушлаты. Шили, естественно, с примеркой, может, даже не одной, так, чтобы готовый мундир сидел на моряке как влитой, чтобы блеснуть выправкой на царском смотре (отец видел Николая II на таком смотре в 1913 году).

Иосиф назвал сына Борисом. Помню, как я разглядывал крохотные фотографии худенького гимназиста в шинели с серебряными пуговками и фуражке с кокардой. Моего отца приняли по существовавшей тогда пятипроцентной норме, отведенной для лиц иудейского вероисповедания. «В гимназии на уроках Закона Божия дискриминации не было, — рассказал он мне уже в конце жизни. — Ко всем приходил православный священник, а к нам раввин».

Отец рано заболел морем и, не окончив гимназии, пошел плавать на буксир камбузником. Этот трудовойопыт оставил у него неизгладимый след — до конца своих дней он не мог мыть кастрюли, хотя посуду мыл с удовольствием.

В 1921 году семнадцатилетним матросом отец стал невольным участником знаменитого Кронштадтского мятежа. Как мы теперь знаем, поначалу никакого мятежа не было. 1 марта кронштадтский гарнизон вынес резолюцию о поддержке рабочих Петрограда о перевыборе Советов (без коммунистов), с требованиями свободы слова, собраний, торговли, разрешения кустарного производства, крестьянского землепользования, ликвидации продовольственной диктатуры. Эту резолюцию и назвали мятежом.

8 марта открылся Х съезд партии большевиков, где постановили: идти на Кронштадт штурмом. Первая попытка провалилась, в Красной армии пошли брожения, многие отказывались участвовать в подавлении. Начались массовые расстрелы.

Второй штурм проводила 7-я армия под командованием Тухачевского. Стянули все силы, в бой бросили даже делегатов партийного съезда. К утру 18 марта крепость была взята. Часть защитников Кронштадта погибла, примерно 8 тысяч ушли по льду в Финляндию, остальные сдались.

Отец рассказывал, что ревтрибунал расстреливал каждого десятого (всего было расстреляно 2103 человека). Его самого спас случай — мятежники арестовали Иосифа Самуиловича, из каземата его освободили большевики, что сделало Иосифа фигурой благонадежной и сняло тень со всей семьи.

Отец, сколько я его помню, никогда не купался и не загорал. В 1929 году, будучи молодым помощником капитана, он доставлял грузы арктическим станциям Северного морского пути. С парохода выгружали на шлюпки, на шлюпках подходили к берегу, насколько возможно, а там прыгали в ледяную воду и таскали на себе. Результат — радикулит (ишиас, люмбаго) — на всю жизнь. То, что застужено, надо греть — так, во всяком случае, считали тогда. Отец обычно стоял прислонившиськ изразцовой печке либо к батарее центрального отопления. Много лет позже, приехав в Англию, от врачей-остеопатов я узнал, что лечить надо, наоборот, холодом — льдом, холодной водой.

В семейном архиве сохранилась газета «Водный транспорт» за 1933 год со статьей «Борис Левенштейн, самый молодой капитан Балтики». Отцу тогда было 29 лет.

Рассматривая его старые групповые фотографии: во время учебы в мореходке, плавания в каких-то экзотических местах, я удивлялся надписям на обратной стороне, которыми обменивались товарищи. В них было море любви друг к другу, которой в те годы не стеснялись, и какой-то нежной дружбы. Любовь и дружба, а рядом — аресты и лагеря.

С отцом это чуть не приключилось в 1939 году. Его судно стояло в немецком порту. Вахтенный доложил, что Бориса вызывает какая-то женщина у трапа. Оказалось, что это родственница, из той ветви семьи, что уехала в Америку. Как она узнала об отце, как нашла его — непонятно, но «контакт с иностранной гражданкой» был, «наличие родственницы за границей» очевидно, а этот факт капитан Левенштейн в своей анкете скрыл. Так написал помощник капитана по политической части в докладном письме в отдел кадров. Написал, скорее всего, не из подлости или нелюбви к своему капитану. Недоносительство, особенно должностное, было серьезным преступлением. Возможно, помполит сам сказал об этом отцу, потому что отец знал об этом письме, его содержании и о том, что оно будет отправлено из первого же советского порта.

Из Германии взяли груз на Архангельск, где отца ждала телеграмма неожиданного содержания: руководство Балтийского пароходства предлагало капитану Б. И. Левенштейну занять должность зам. начальника по эксплуатации, то есть оперативного управления судами. Отец позвонил в пароходство и рассказал о случае в германском порту и о письме помполита. «Этот вопрос мы отрегулируем, — сказали ему, — а вы приезжайте».

Балтийское пароходство было огромной организацией, руководители которой в те лихие годы появлялись неизвестно откуда и исчезали неизвестно куда. В том 1939 году два зам. начальника были арестованы.

— Что случилось с моими предшественниками? — спросил отец на собеседовании.

— Они совершили ошибки, — ответили ему.

— А если я совершу ошибку?

— Если небольшую, то поправим, — был ответ.

Через два года началась война. Отца призвали, он работал в штабе Ленинградского фронта, руководил поставками осажденного Ленинграда через Ладогу. Во время блокады, зимой, заболел тифом, двусторонним воспалением легких, целым «букетом» из восьми болезней. Был настолько слаб, что его посчитали мертвым и отвезли в морг. Но и тут Ангелхранитель как будто провел своим крылом. С фронта приехал военный моряк, друг отца, которого звали Юра.

— Где Борис?

— Он умер.

— Как умер?! Покажите!

Пошли в морг, Юра стал тормошить отца, слушать его и обнаружил признаки жизни.

Юра был в офицерском чине, он устроил страшный скандал начальственным голосом, и отца в конце концов откачали. Поправлялся он после этого восемь месяцев.

В 1950-е годы, когда мы жили в Таллине, Юра служил там капитаном 1-го ранга и часто приходил к нам в гости. Это был высокий мощный мужчина с раскатистым смехом, который съедал за один присест целую жареную курицу.