Интеграл похож на саксофон

КОПИЛКА ВЫХОДНЫХ

Жизнь на судне идет в своем ритме: у штурмана в море вахта 4 часа через 8, на берегу — сутки через двое. На борту, с точки зрения трудового кодекса, все постоянно работают, при этом выходные дни копятся. Так и получилось, что к весне 1964-го у меня в копилке набралось 56 свободных рабочих дней, это два с половиной месяца отпуска.

Отправляя меня на берег, капитан Полковский дал понять, что по возвращении может назначить вторым помощником. Мне было 23 года, и я невольно подумал, что при таких темпах служебного роста можно повторить рекорд отца, ставшего капитаном в 29 лет.

В родительской квартире, где я провел школьные годы, мне было тесно. Тесно было в Таллине. Днем в хорошую погоду это уютный и милый город, но с наступлением темноты, особенно дождливой осенью, улицы пустеют, все окутано унынием и особой балтийской тоской. Природу этой тоски я долго не улавливал, пока не попал на Запад, в эмиграцию, и понял, что в эмиграции я уже был, более того, я в ней вырос. Эстония дала мне прививку против эмигрантской ностальгии, научила жить в параллельном измерении к окружающей жизни. Это пригодилось в будущем, но тогда я о таком будущем не помышлял, у меня были совсем другие планы. Душа рвалась в Питер, к друзьям-джазистам.

Додик Голощекин принял меня как брата. В коммунальной квартире на набережной Мойки, дом 42, у Додика была большая комната, в которой он жил с молодой женой Ларисой по прозвищу Лорхен. Супруги спали на полу в одном углу, я устроился на матрасе в другом, за роялем. Помню, было ужасно весело, мы беспрестанно хохотали. Вместо одеяла мне выделили большое толстое покрывало, которое я называл «попоной», Додику было смешно.

В коридоре коммуналки через каждые два метра были развешаны листы бумаги с неровной крупной надписью: «ГДЕ УТЮГ?» — это забывчивая старушка в комнате напротив оберегалась от пожара. Тут же на стене висел коммунальный телефон, а на телефоне по большей части висел Додик.

Ему звонили постоянно и отовсюду, иногда совершенно бесполезные люди с долгими, нудными разговорами ни о чем. Особенно докучал некий Володя, которого Додик за глаза называл Утомлевичем.

— Лорхен, — услышав звонок, закричал Додик жене, — если это Утомлевич, то меня нет дома!

Лорхен была полнотелой и томной девушкой, ее мечтательное сознание застилали кучевые облака.

— Але! — сказала она слегка нараспев, поднимая трубку. — Это кто? Володя? Какой Володя? Утомлевич?

На другом конце провода замолчали. Утомлевич обиделся и больше не звонил.