ЛЕНКОНЦЕРТ, РОСКОНЦЕРТ

Мне кажется, что люди сто лет назад были гораздо впечатлительнее, нежели сегодня. Дамская лодыжка, случайно мелькнувшая из-под длинной юбки, вызывала сердцебиение, а слабый шипящий звук граммофона казался настоящей музыкой. Певцы полагались только на силу связок, и позже, когда появилась эстрадная музыка, требовавшая задушевности и негромкого пения, новых певцов полупрезрительно называли «микрофонными».

Примерно с середины 1960-х годов усилительная аппаратура набирала мощность — сначала в десятки звуковых ватт, потом в сотни и тысячи. На крупные концерты «аппарат» возили многотонными грузовыми полуприцепами. «Добры молодцы» с первых денег купили себе усилитель с двумя колонками немецкой фирмы «Динаккорд». Покупать пришлось у каких-то заезжих гастролеров из Югославии, платить пачкой наличных, выносить через черный ход гостиницы в два часа ночи.

Усилитель, по нынешним понятиям, был, скорее всего, предназначен для утренников в детском саду. Он выдавал по 50 звуковых ватт на канал (для сравнения скажу, что в конце 1970-х на вечера танцев в Лондоне я со своими музыкантами обычно брал систему мощностью в 1000 ватт).

Население российской глубинки, воспитанное на громкости патефона, наши 50 ватт считало оглушительными. «Ребята, — взывали к нам дебелые тетушки, — сделайте ж потише!» — «Потише? — переспрашивали мы с оскорбленным видом. — Тише мы не можем. Громче — пожалуйста!» Свой «Динаккорд» в честь изобретателя из повести Ильфа и Петрова мы прозвали «усилителем Бабского».

…Неутомимый мыслитель изобрел машинку для изготовления пельменей.

Продукция машинки была неслыханная — три миллиона пельменей в час, причем конструкция ее была такова, что она могла работать только в полную силу. Машинку изобретатель назвал «скоропищ» Бабского…

Когда обратились за разъяснением к Бабскому, он, конструировавший уже станок для массового изготовления лучин, ворчливо ответил:

— Не морочьте мне голову! Если «скоропищ» усовершенствовать, то усилить продукцию до пяти миллионов в час возможно. А меньше трех миллионов, прошу убедиться, нельзя.

Ильф И., Петров Е. Светлая личность // Ильф И., Петров Е. Собр. соч.: В 5 т. М., 1961. Т. 1.

Теперь «усилитель Бабского» лежал беспризорной грудой техники дома у одного из «молодцев». Звукотехник Лиловый уволился, не выдержав психических потрясений Владивостока.

«Добры молодцы» напоминали елку после новогодних праздников. Есть что-то сиротливое и брошенное в зимнем дереве, еще вчера нарядно блиставшем игрушками и золотым дождем. Праздник кончился, Дед Мороз раздал подарки, гости разошлись. Остался крест, ствол, ветки. Эстрадный концерт — это елка, ощущение праздника и мишуры. Сними мишуру — и что останется?

От нас отвалилась пара танцоров, декламатор Коля и певец Закатов, выступавший среди своих в роли деревенского идиота. Он вечно что-то жевал. «Закатов! Ты чего не женишься?» — спрашивали мы его бывало. «Вот еще! — отвечал Закатов, наворачивая батон с ливерной колбасой. — Зачем это мне чужого человека кормить?»

Во всех городах, через которые пролегал наш путь, Закатов водил дружбу со школьницами, возился с ними, развлекал.

— Ты что, Закатов, — снисходительно говорили ему ловеласы, — старшеклассниц решил растлевать?

— Вы что! — таращил глаза Закатов. — Да я их пальцем не трогал!

— Тогда зачем тебе эти малолетки?

— А! — хитро отвечал Закатов. — Это они сейчас малолетки, а приеду я сюда в следующий раз, года через два или три, они подрастут, и получится, что у меня в этом городе уже есть старые подруги, девушки в самом соку!

Теперь мы остались одни. Крест, ствол, ветки. Будущее нарядное убранство концерта надо было создавать заново, а пока показываться с тем, что есть. Путь наш лежал в Ленконцерт, тем более что популярные «Поющие гитары» уже протоптали первую тропинку по идеологической целине — можно было идти в след.

Худруком Ленконцерта был тогда Дмитрий Иванович Тимофеев, в прошлом актер, получивший звание заслуженного артиста после исполнения им в каком-то спектакле роли Ленина. Роль ему дали, думаю, за внешнее сходство. Лысина, рыжеватые виски, росту небольшого. Роль повлияла на дальнейшую судьбу Дмитрия Ивановича, он жил с легким ощущением непреходящей ленинианы и носил частицу Владимира Ильича в своем образе, никогда, впрочем, не пережимая. Внутренний Ленин вел его чутким курсом, не позволял ему совершать политических ошибок, допускать оппортунизм или подкоп под святыни социализма.

Быть может, все было проще — надоелинеприятности, неизбежно возникавшие вокруг успеха «Поющих», и еще один источник головной боли руководству Ленконцерта был не нужен. Короче, просмотр мы не прошли.

Вспомнились скупые слова Юровского: «Поговорите с Тихомировым в Росконцерте. Он о вас знает». Я стал собираться в Москву. С гастрольных заработков я купил у знакомого фарцовщика элегантный итальянский двубортный пиджак цвета влажного песка, темно-синие брюки, такого же цвета водолазку и американские мокасины из толстой патентованной кожи темно-красного цвета с отливом в пурпур. Добавьте к этому набриолиненные темные кудри с легким налетом седины, лихие усы кавалерийского образца — и перед вами законченный образ провинциального соблазнителя откуда-то из-под Неаполя. Во всяком случае, на секретаршу Тихомирова, Женечку, впечатление мне произвести удалось. Не только внешним видом — пришлось щедро расточать улыбки, беззаботно шутить, дарить коробки конфет. В Москве была зимняя слякоть, промокшие ноги просили о тепле. Дружба с секретариатом в большой организации вроде Росконцерта — вещь непременная.

Высокое начальство жило по наитию, в энергии момента, поскольку картина жизни и культуры в Москве менялась чуть ли не поминутно. Тихомиров пробегал, бросая на ходу: «Я в министерство!» Или: «Когда появится Кадомцев, скажите, чтобы подождал!» Если он замедлял скорость, в коридоре его тут же облепляли просители, артисты, директора, все с неотложнейшими делами, жалобами, бумажками на подпись.

Росконцерт размещался на Берсеневской набережной, за Театром эстрады и знаменитым Домом на набережной. Это было ветхое облупленное двухэтажное здание XV века, бывшая часть владений думного дьяка Аверкия Кириллова, во дворе — храм Николы на Берсеневке, тоже запущенный.

Я заявлялся с утрас конфетамиили цветами, шел в приемную Тихомирова к Женечке, которая заговорщически сообщала, когда появится руководство и в каком оно настроении. Первые два дня не дали успеха. Женечка, видя мои мучения, отвела меня на первый этаж в отдел ансамблей и представила начальнику — Лейбману. Пока я рассказывал ему о «Добрых молодцах» и о художественной концепции концерта, в комнату вошла робкая молодая девица. На вопрос, что ей нужно, ответила: ищет работу.

— Как ваша фамилия? — спросил Лейбман.

— Кузнецова, — ответила девица.

— Нет, — решительно сказал ей Лейбман, — работы для вас у меня нет.

Девица повернулась и скрылась за дверью. Лейбман на мгновение замер.

— Погоди, — произнес он задумчиво, — а не дочь ли это Кузнецова, второго замминистра сельского хозяйства РСФСР? А ну, зови ее назад!

К концу третьего дня моя личность примелькалась пробегавшему и исчезавшему директору, в подсознании, видимо, что-то накопилось, потому как, в очередной раз пробегая мимо, он внезапно остановился и начал расспрашивать.

Дмитрий Дмитриевич Тихомиров оказался милейшим и обаятельным человеком, располагавшим к себе сразу и бесповоротно. Он сразу понял, о ком и о чем идет речь, и проявил живейший интерес. Тут же вызвал Лейбмана и главного дирижера Кадомцева, они решили устроить просмотр «Молодцам» в Ленинграде. Я вернулся в Питер с победной вестью.

Пока я был в Москве, в «Поющих гитарах» случилась неприятность.

Из интервью Евгения Броневицкого.

В «Поющих» в 1970-м работал молодой музыкант по имени Юра Антонов, приехавший из Минска, где он играл в оркестре Вуячича, жил то у друзей, то в ленконцертовском общежитии…

Ушел со скандалом, точней, его убрали. За кулисами к Антонову стала приставать с какими-то вопросами одна полусумасшедшая актриса и так надоела Юре, что он картинно запустил в нее фантиком от конфеты. Даме это не понравилось, она попыталась расцарапать лицо артисту, тот невольно защитился. А дама оказалась беременной и подняла жуткий шум.

Состряпали дело: артист Антонов не умеет вести себя, это не по-ленинградски, такой человек, как он, не имеет права работать в «Поющих». Наш руководитель Васильев почему-то не стал биться за Антонова, отстаивать его, и только благодаря связям нашего музыканта Богдана Вивчаровского удалось уберечь Юру от надвигавшегося было уголовного дела.

Садчиков М. Поздняя осень «Поющих гитар» // Смена (СПб). 2002. 23 нояб.

Потеря для одного — это возможное приобретение для другого. Ребята хорошо знали Антонова, пути их пересекались. Приезд росконцертовского начальства из Москвы специально для просмотра «Молодцев» был обнадеживающей новостью, которой мы поделились с Юрой. Он давно вынашивал планы перебраться в Москву, туда, где творят большие дела, куют большую славу, делают серьезные деньги.

Все советские предприятия, включая Росконцерт, были частью всесоюзного планового хозяйства и должны были выполнять план. Концерты продавались местным филармониям «на гарантию». Скажем, наш концерт на такой гарантии стоил 750 советских рублей, эти деньги надо было отдать в Москву вне зависимости от того, выручила филармония их или нет. В нашем случае местные культуртрегеры оставались в прибыли, но какой-нибудь ансамбль песни и пляски с оркестром в 40 человек, на который к тому же ходили вяло, обещал филармонии верный убыток. А план для всех есть план. За его невыполнение могут снять с работы.

В кругу эстрадных администраторов бытовало выражение — «мартышка». Так называли артистов или коллективы, на которые шла публика. В Росконцерте работали сотни певцов, танцоров, музыкантов, но своей «мартышки» не было. Мы рассудили, что наш прием в Росконцерт, по марксистской терминологии, есть «экономически обусловленная необходимость». Маркс оказался прав. Тихомиров и Лейбман одобрительно кивали головами. «Давай приезжай, — сказал Дмитрий Дмитриевич, — будем готовить ваш прием на работу».

Если бы Тихомиров возглавлял не Росконцерт, а Москонцерт, то при всем желании такого предложения он бы сделать не мог. Прописка. Без московской прописки в московской организации работать нельзя. Росконцерт же был организацией республиканской, поэтому мог брать иногородних.

Хлопот у меня было немало. В Москве жить мне негде. Лейбман снабдил меня официальным письмом, на котором поставил свою подпись. «Иди в тринадцатую комнату к дяде Мише, — сказал Лейбман, — он поставит тебе печать».

Дядей Мишей оказался престарелый пьянчуга, бывший актер, единственной работой которого было ставить круглую печать. Женечка предупредила меня, что дядя Миша — это местный талисман, как сын полка, с ним надо вести себя по-дружески, говорить ласково.

— Дядя Миша! — сказал я, войдя в тринадцатую. — Меня зовут Сева. Я из «Добрых молодцев», мне бы печать на письмо. Говорят, вы ееставите очень красиво.

— Конечно… а как же… — пробормотал довольный дядя Миша, медленно открывая ящик стола, где в круглой жестянке хранилась драгоценная печать.

Трясущимися руками он снял с жестянки крышку, достал печать с колечком на задней стороне, продел туда палец и принялся жарко дышать на резину перегаром. Мое письмо лежало перед ним. Дядя Миша вытянутыми руками приложил печать к письму, закрыл глаза и погрузился в нирвану. Молча и неподвижно сидел он с полминуты, потом издал душераздирающий вопль: «А-а-а-а!» — и оторвал руки с печатью от листа. Оттиск был бледноватым, но четким.

— Картина! — сказал я уважительно, по-народному. Дядя Миша довольно крякнул.

Наутро, ровно в 8.45, я стоял в приемной Московского управления гостиничного хозяйства. Опаздывать нельзя — именно в этот момент из высоких створчатых дверей выходил секретарь и собирал наши прошения. В приемной стояли люди от разных организаций — заводов, научных институтов, министерств. Всем нужны были места в гостинице, которые распределялись за высокими дверями неведомым нам образом.

В управлении гостиничного хозяйства тонко понимали сравнительную важность приезжих и давали номера по чину. Мы терпеливо ждали в приемной. Неизвестные артисты Росконцерта в этой табели о рангах стояли невысоко. Из дверей вынесли бумаги, на нашем письме была надпись: «Гостиница „Космос“, Измайловское шоссе, 71, корпус „Гамма“».

Через день из Ленинграда приехали «Молодцы» вместе с Юрой Антоновым, и мы поселились в «Космосе» у ВДНХ.

Росконцерт развил бурную деятельность. Нам нашли репетиционную базу в клубе Московского ликеро-водочного завода, небольшой уютный зал с оборудованной сценой, свободный почти весь день (с 17 часов там показывали фильмы).

Рядом с клубом общежитие длямолодых и несемейных работниц. Ляпка быстро навел дружеские связи и наведывался в гости. У работниц всегда было что выпить. На проходной завода проверяли строго, в бутылку или флягу не нальешь, но девушки как-то ухитрялись. Потом они нам рассказали как. В производственном цеху водку или спирт наливали в презерватив, не очень много, так, чтобы наполненную емкость можно было спрятать в бюстгальтер, как третью грудь. Ощупывать работниц в этой деликатной части тела мужчины-охранники не решались.

Полным ходом шли примерки новых кафтанов с позументами, шитых по каким-то сказочным эскизам, к которым прилагались узкие панталоны с сафьяновыми сапогами. Мы успели появиться на Центральном телевидении в популярной на всю страну новогодней передаче «Голубой огонек» с песней Дунаевского «Летите, голуби!». Все вокруг звенело, пело и трепетало.

Будущее представлялось сплошным карнавалом. Сочувствующие редакторы с телевидения позвонили и сообщили об одной молодой перспективной певице, оканчивавшей тогда эстрадно-цирковое училище. «Аккомпанирует себе на гитаре, — сказали мне, — и поет в стиле городского романса. Очень бы вам подошла. Девушку зовут Жанна Бичевская».

Я поехал на телевидение, встретился с Жанной. Мы — неизвестный коллектив, целиком из приезжих, что за люди? Певица уже набирала известность, по жанру своему была одиночкой. Возможно, у нее московский гонор, но за это уж судить нельзя — город такой. Жанна гордо отказалась.

На следующий день в Росконцерте я повстречал Тихомирова. Мы были в фаворе, я имел доступ к начальству.

— Дмитрий Дмитриевич, — сказал я ему, — есть замечательная девушка, Жанна Бичевская. Только закончила эстрадное училище. Очень бы нам подошла.

— Так в чем дело? — спросил Тихомиров.

— У нее другие планы, — неопределенно ответил я.

— Готовьтесь к встрече, — сказал Тихомиров, — я председатель распределительной комиссии у этого выпуска!

И действительно, два дня спустя в репетиционный зал ликеро-водочного завода скромно вошла Жанночка с гитарным футляром в руке. Мы приняли ее как родную; думаю, она нисколько не жалела о своем дипломном распределении.

Концертная программа начинала формироваться, уже строились гастрольные планы. Ехать надо было как можно скорее, потому что мы сидели совершенно без денег, а Росконцерт платил только за отработанные концерты.

В Москву приехали с концертами ленинградские «Поющие гитары», выступавшие по высшей категории в Кремлевском зале. Юра Антонов решил проведать старых друзей. Он шел с осознанием полного превосходства — вы работаете в Ленинграде, а я устроился в Москве! За кулисами ему повстречался худрук Ленконцерта, Тимофеев, тот, что Ленина играл. Ну не здороваться же с этим провинциальным дерьмом? Юра гордо прошел, не удостаивая Тимофеева своим вниманием.

Этот эпизод остался бы совершенно незначительным, случись он на день позже. Но тогда, после концерта, у Тимофеева была встреча с министром культуры РСФСР Александровым. «Мне непонятно, — по-ленински возмущенно сказал ему Тимофеев, — почему вы берете на работу хулиганов и халтурщиков? Мы только что уволили Антонова за недостойную выходку по отношению к беременной артистке, недавно провалили на худсовете сомнительных „Молодцев“, а оказывается, все они уже приняты в Росконцерт!» Александров поднял трубку, позвонил Тихомирову и скомандовал на повышенных тонах: «Что там у вас творится! Немедленно всех уволить!!!»

И уволили бы. Но у Тихомирова было свое самолюбие, увольнять «мартышку», на которую возложено столько надежд, усилий и расходов, он не собирался. Если бы приказ поступил от министра культуры СССР, пришлось бы подчиниться. У Росконцерта был статус всесоюзной организации. Приказ Александрова Тихомиров мог и не выполнять, но это означало войну.

Загрузка...